Мы, правители города, решили положить конец бесчинству, благодаря которому обезображивается вид почтенного города и которое давно уже вызывает у нас отвращение. Нам известно, что общественные здания, которые составляют всю красоту города, подвергаются разрушению из-за преступной снисходительности властей…Древние величественные сооружения подвергаются разрушению, и таким образом уничтожается великое лишь для того, чтобы построить где-то что-то ничтожное… Поэтому мы устанавливаем как общеобязательный для всех закон, что все те здания, которые были воздвигнуты в древности для общего блага и для украшения города… не должны быть никем разрушаемы, и никто не должен к ним прикасаться.

Из эдикта (нормативного акта) Майориана, императора Рима (457— 461 гг.)

— В мэрии Москвы к «Архнадзору» (общественное движение за сохранение исторических памятников Москвы) прислушиваются?

— Прислушивались даже при Лужкове, хотя и раздраженно. Бывший главный архитектор Кузьмин (Александр Кузьмин, главный архитектор Москвы с 1996 по 2012 г. — Е. М.) время от времени что-то раздраженно произносил.

— А с нынешним главным архитектором какие взаимоотношения?

— Почти никаких. Мы полгода пытаемся договориться о встрече. Москомархитектура не очень понимает свое место в сохранении старого города. А судя по репликам главного архитектора (Сергей Кузнецов, главный архитектор Москвы с 2012 г. — Е. М.), он сам не очень понимает природу наследия. От главного архитектора не должно ничего зависеть в области охраны наследия, статусных памятников. Памятник — завершенное творение. И единственное творчество, которое здесь продолжается, — это творчество реставратора. Цепочка нарушений начиналась с Лужкова, была связана с его пониманием наследия. Кузьмин сам докладывал на Градсовете реставрационные вопросы. Почему? Потому, что это были те объекты, где в действительности планировалась граддеятельность под маской реставрации. Несостоявшееся перекрытие двора Провиантских складов, «нахлобучка» на Хлебный дом в Царицыне, выкапывание минус-этажей в том же Царицыне или в Петровском дворце, перекрытие Гостиного Двора — это новые параметры, то есть фактическая граддеятельность.

— А есть ли какие-то памятники архитектуры, которые при Лужкове действительно были восстановлены, а не разрушены под видом реставрации?

— Конечно, есть. Но чем ближе к концу лужковской эпохи, тем их меньше. Год от года уменьшался конкурс «Реставрация года», сокращалось число номинаций и номинируемых, а потом конкурс исчез. Нечего было показывать.

Девелопмент против наследия

— С приходом собянинской команды что-то поменялось в сохранении памятников (сейчас в Москве около 8,5 тысячи памятников архитектуры)?

— Да, конечно. Оно изменилось на декларативном уровне, взят на вооружение лозунг сохранения старого города. Добрые намерения подтверждаются и разными целевыми программами, из которых самая известная — «Рубль за метр», то есть программа льготной аренды памятников по результатам реставрационных работ. Если попытаться отлить формулу, я бы сказал так: Собянин не равен бизнесу… в отличие от Лужкова. Когда речь идет о наследии, мэр должен либо стоять на стороне общества против девелопмента и стройкомплекса, либо выступать посредником, примирителем интересов. Лужков не делал ни того, ни другого, а был просто равен бизнесу. Причем очень давно, примерно с 1994 года, если вспоминать начало сносов.

При Собянине было сказано, что градрегламенты для исторических территорий теперь заказывает не ведомство главного архитектора, а ведомство наследия. Оно выступает заказчиком. И градостроительная документация будет выдаваться в параметрах исторической застройки. Но это не касается территорий памятников, это касается зон охраны. Здесь очень важное различие. Вокруг территории памятника есть зона охраны. Она очень часто объединена с зонами охраны соседних памятников, потому что памятники в Москве стоят густо и зоны охраны трудно размежевать. В Москве принята практика объединенных охранных зон, их много, и они почти покрывают исторический центр. В этом внешнем поясе защиты памятника градостроительная деятельность возможна, но ограничена законом о наследии, который говорит, что здесь разрешается только регенерация утраченных элементов исторической среды. То есть никакого сноса подлинных объектов и никакого изменения их подлинных габаритов быть не должно.

— С 91-го года в Москве было уничтожено 700 памятников…

— Эта цифра опирается на нашу книгу «Хроника уничтожения старой Москвы: 1990 —2006». В 2006 году мы ее издали. Это была книга не только о памятниках, но и об объектах среды. Цифра, конечно, увеличилась. Думаю, что число утрат за лужковское время превысило тысячу, а число собственно памятников превысило сотню.

— А при Собянине?

— При Собянине всё продолжается, но меньшими темпами и несколько парадоксальным образом, поскольку изменились декларации. Сформулирована градозащитная стратегия, и идет сворачивание инвестиционной активности и отмена очень многих инвестконтрактов. В бюджет города даже закладываются судебные издержки на их расторжение. Строительная активность в центре была действительно сильно свернута.

— А чем это можно объяснить? Личной позицией Собянина?

— Это был многолетний общественный запрос. И нужно отдать должное новой администрации, которая эти лозунги приняла, надеюсь, искренне. Но, наверное, это еще совпало и с экономической конъюнктурой — оттоком денег из-за кризиса. А еще мэрия дает отдушину инвесторам на новых территориях Москвы. И здесь возникает угроза неумеренной застройки бывших подмосковных угодий. Инвесторы, конечно, будут пытаться вернуться в центр, будут заново искать административные ресурсы. Плохой признак — назначение Леонида Казинца (председатель совета директоров и владелец корпорации «Баркли», почетный строитель России. — Е. М.) общественным советником Собянина. Казинец — один из лидеров девелоперского бизнеса, причем из нахальных лидеров. Это он говорил, что человек, у которого нет 300 тысяч долларов дохода, не должен жить в центре Москвы. И предлагал снести старый город на 70%. Этот человек теперь становится советником мэра. И тут же получает разрешение на строительство двух 75-метровых небоскребов возле Донского монастыря. Когда мы говорим тому же Казинцу с его небоскребами, что Донской монастырь — это иерархический центр местности, сакральный центр, что есть высота собора, высота колокольни, а в ответ слышим: «Я потерял столько, я потратил столько», — это несопоставимо. То есть ответ один: «я», «мне», «мое».

— Кто-то из застройщиков за время и Лужкова, и Собянина был наказан за фактический снос исторических зданий?

— Только если была какая-то «самоволка», и то серьезных наказаний не было. А тех, которые вооружились бумажками самой мэрии, наказать практически невозможно: они пойдут в суд.

— А кто-нибудь из чиновников, которые подписали документы, позволяющие сносить памятники под видом реставрации и реконструкции, — понес наказание?

— Никто. По поводу Дома Кольбе (доходный дом по проекту архитектора Кольбе построен в началеXX века на Большой Якиманке. В 2011 году дом был снесен компаниейCapitalGroup для строительства административного здания. — Е. М.) Москомнаследие даже объявило о внутреннем расследовании, объявило публично. Потому что были две противоречащие друг другу бумаги: виза на проект с сохранением фасада — и виза на проект без сохранения фасада. И Москомнаследие пыталось остановить снос фасада, публично признаваясь в том, что предыдущее руководство выпустило противоречивые бумаги. А чем кончилось это внутреннее расследование, непонятно.

«Птичка» на бумажке

— Мы не можем добиться правды относительно такой простой вещи, как незаконное согласование, то есть когда виза дана явно вне правового поля. Например, Дом Болконского XVIII века. Его нельзя надстроить по закону. Даже после вывода из списка памятников (в 2009 году), потому что он остался в охранной зоне, где возможна только регенерация. У него не было четырех этажей, у него всегда было два этажа. Стало быть, чиновник, который подписывает проект четырехэтажного дома выводит себя из правового поля. Это согласование, которое невозможно. Законность не наступает от того, что человек поставил «птичку» под незаконной бумагой.

— Какой уровень этого человека, поставившего «птичку»?

— Поскольку дом подвергли «граддеятельности», это уровень Москомархитектуры. Согласование архитектурного решения — это Кузнецов. А градплан земельного участка — это еще Кузьмин. То есть и старый главный архитектор, и новый главный архитектор выдали свои бумаги.

— Понятно, что рядовому застройщику вряд ли позволят в историческом центре фактически рушить историческое здание. Это касается и Дома Болконского, который принадлежит Межрегиональному общественному фонду — Центру развития межличностных коммуникаций. Среди четырех его учредителей есть Кирилл Михайлович Ковальчук, племянник того самого Ковальчука — соседа Путина по кооперативу «Озеро». Сам фонд действовал в основном в Калининграде и возник в 2000 году по инициативе Людмилы Путиной. Кто-то действует от ее имени?

— Ни для кого не может быть исключений. То, о чем вы говорите, вероятно, производило впечатление на чиновников. А не должно было. Чиновники должны были исключить возможность того, что этот мелкий бизнес — надстройка квадратных метров на голове у дедушки Льва Николаевича Толстого ради выжимания аренды — станет ассоциироваться с именем попечителя фонда. Сносные работы идут только вечером, потому что арендаторы не отселены, потому что хозяева давятся за копейку. Хозяева — несолидные алчные люди. Они полагают, что издержки можно списать на первую леди, которая не имеет здесь интереса, а является лишь попечителем. Чиновник, который мыслит ответственно, не должен позволять авантюристам таким образом действовать.

— Вы думаете, что племянник друга Путина — авантюрист?

— Это абсолютная авантюра. Люди полагают, что можно тихо снять с охраны толстовский адрес, дом из «Войны и мира», который фигурирует в нескольких главах всемирно известного романа, — и им ничего за это не сделают.

— Но они же продолжают разрушать дом. Приезжает милиция…

— Весь первый месяц полиция держала нашу сторону. Не только потому, что были нелегальные рабочие, но и потому, что нигде в бумагах нет ни слова «снос», ни его эвфемизмов — «разборка», «демонтаж». А есть общее слово «реконструкция». Остальное — трактовки, толкования, «хотелки» застройщика. Им назначали время встречи в ОВД для демонстрации разрешительных документов, они не приезжали. Разумеется, полиция приходила в недоумение, и совершенно справедливо.

— Это какая-то честная полиция. Так странно.

— Так происходило. Но так не может происходить вечно, потому что должно приниматься политическое решение. А его принимает не ОВД «Арбат». И когда отбойник заработал по фундаменту, а экскаватор стал рыть яму — там ведь еще и пристройка запроектирована! — полиция перестала реагировать.

— А почему полиция перестала реагировать?

— Наверное, это какой-то надрыв.

— И сейчас полиция уже не на вашей стороне?

— Сейчас она держит благожелательный нейтралитет.

— Но она приезжает, она останавливает работу?

— Не всегда. Теперь завесили фасады двойной сеткой, и не всегда понятно, что происходит, когда слышен отбойник. Работы продолжаются, сейчас идет выкапывание ямы, которую при положительном исходе дела мы потребуем засыпать. Это яма для пристройки.

— Застройщики наплевали на всех, и они доведут свое дело до конца.

— Они плюют на всех, безусловно, но доведут ли они свое дело до конца, мы увидим.

Ах, Арбат, мой Арбат

— Снесённый Дом Мельгуновых на Арбате(дом построен поручиком Николаем Мельгуновым в 1788 году, пережил нашествие Наполеона и пожар 1812 года. В 2012-м дом снесен для строительства многофункционального комплекса с гостиницей, развлекательным центром и с подземной двухуровневой парковкой.— Е. М.) недалеко от Дома Мельникова. Застройщик — «Траст-ойл», руководитель — Тихонов Андрей Германович, уставный фонд «Траст-ойл» — 10 тысяч рублей. И этому «Траст-ойлу» с 10 тысячами уставного фонда дают под застройку кусок исторической земли на Арбате. Видимо, этот «Траст-ойл» — не простой «Траст-ойл», а с какими-то связями.

— Очевидно. Я знаю, что там есть поддержка Театра им. Вахтангова. Понятно, что если показано 10 тысяч, а строится «такое», то финансовый ресурс есть. Но вряд ли это пример какой-то особой влиятельности, потому что совершенно непонятные люди пролезали в старую Москву. Вовсе не обязательно сильные и влиятельные. От чего это зависит? Где, в какой бане или на какой охоте они нашли нужного чиновника? Где вообще ищут чиновников? Понятно, что за те годы, которые прошли после падения Лужкова, кто-то нашел новые ходы в баню, или в теннис, или на рыбалку…

— Разрушен дом был в 2012 году. Это уже при Собянине.

— Да, это был один из тех проектов, который следовало отменить на Градземкомиссии (ГЗК), но он не был отменен. ГЗК — совершенно закрытая межведомственная комиссия правительства Москвы. Нужно, чтобы ее работа стала прозрачной. Мэр Москвы (руководит этой комиссией) и заместитель мэра Москвы в правительстве Москвы Марат Хуснуллин (ведет работу комиссии) должны открыто и явно опираться на общественное мнение, а не выдавать закулисные решения, не понимая и не просчитывая последствий.

Когда начался снос самого дома Мельгуновых, жители были чрезвычайно активны. И хозяйка Дома Мельникова была активна, и весь квартал возмутился, и Арбат возмутился. Есть сила имени, есть миф Арбата, это улица пешеходная, и никто не ждал, что на пешеходной туристической улице грянет новый снос. Случился эксцесс. За минувший год застройщик обложился новыми бумажками, которые говорят, что Дом Окуджавы не страдает; что Дом Мельникова не страдает; что усадьба Хованских — Бобринских не страдает и что вообще всё прекрасно. И им опять дали зеленую улицу.

— А кто эти бумажки подписывает, что все это «не страдает»?

— Это технические экспертизы. Кто строит, тот их и заказывает.

— А опротестовать можно эту экспертизу?

— По идее можно. Здесь и жильцы могли бы выступить. А уж исполняемость судебных решений в нашем деле — вообще отдельная история. Что должен делать судебный пристав, когда ему нужен экскаватор, — например, для сноса мансарды?

— Нет, подождите. Помните, «Речник»? Снесли «Речник».

— Это была политическая воля.

Вотчина для застройщика

— В центре Москвы есть какой-то круг застройщиков, про которых можно сказать: да, они главные застройщики в историческом центре?

— Тот же Казинец (ныне советник Собянина. — Е.М.) очень много наломал и настроил на Остоженке. Было ощущение, что у него есть территориальная вотчина.

— Известный Дом Наркомфина. Его «научную реставрацию» хочет делать инвестиционная группа «Коперник», в которую входит агентство недвижимости МИАН. Реально, чтобы они сделали действительно реставрацию Дома Наркомфина, а не просто под себя его «реконструировали»?

— Есть правильное намерение сделать гостиницу, если отселить людей (в доме проживают не более 15 человек. — Е. М.). Гостиницу для каких-нибудь иностранных поклонников авангарда, пусть они там поживут.

— Все воспроизвести, как должно было быть?

— Ага, сдать детишек в ясли, принять душ в вертикальном пенале и постараться не свалиться с лестницы, открыв дверь в прихожую. Потому что за дверью — прихожая в один квадратный метр и лестница на минус-этаж. Это интересно, пожить так немножко. А если серьезно, главная проблема Дома Наркомфина — химия материала, от этих шлакоблоков можно руками куски отламывать.

— То есть это реконструировать физически тяжело?

— Тяжело, но можно. Нужна школа реставрации авангарда, нужна специализация. А сейчас люди хватаются за все. Сегодня ты делаешь палаты XVII века, а завтра ты делаешь Дом Наркомфина. Так не должно быть. У школы реставрации авангарда должна быть очень сильная инженерная и химико-технологическая составляющая.

— А есть эта школа?

— Нет, потому что советская школа реставрации с этими объектами дела почти не имела. У нас есть великие школы реставрации чего-нибудь старинного. Эти школы сегодня борются за выживание, за заказы, и значит, могут браться за авангард. Но особую школу реставрации авангарда надо создавать.

— Печальная судьба уготована Дому Наркомфина…

— Пока стоит. Учитывая мировое внимание, «слить» это дело не удастся.

— А мне кажется, что наплевать. Властям, что московским, что федеральным, наплевать на это.

— Нет, все-таки не до конца. Сейчас действительно на Арбате продолжается стройка, независимо от того, что пошли трещины по Дому Мельникова, но все-таки международные сигналы слышны. Количество сигналов однажды перейдет в качество.

Потери, потери…

— А что касается «Детского мира». Этот памятник с точки зрения архитектуры потерян?

— Потеряны интерьеры. Осталась только «корочка». Безусловно, это крупнейшая потеря прошлого года, а также репутационная потеря нового правительства Москвы и той «дочки» ВТБ, которая называется «Галс-девелопмент» и является хозяином «Детского мира». Все здесь было сделано криво и нагло. Со времен Лужкова там была заложена мина. Бумагами допускалось, что можно ломать не только интерьеры, можно ломать все, по примеру Военторга или гостиницы «Москва», потому что в предмет охраны не входил даже материал стен, только их контур.

— Контур — это просто четыре угла?

— Очертания, расположение на плане города, но не материал. А это означает: ломай не хочу. Лужков заложил здесь максимальную выгоду для своих близких. Поскольку первоначально заказчиком была АФК «Система» (диверсифицированная финансовая компания, председатель совета директоров — Владимир Евтушенков, женат на сестре Елены Батуриной. — Е. М.). Это был единственный случай, когда описание предмета охраны вошло в постановление мэра. Отменить или скорректировать постановление, вернуть интерьеры в предмет охраны мэрия отказалась. Именно новая, нынешняя мэрия несет за это ответственность. Мэрия в данном случае уступила давлению ВТБ, который является, условно говоря, федеральным застройщиком.

Горизонтальная дружба

— Есть некоторое количество федеральных застройщиков, которых мэрия опасается, либо с которыми она почему-либо дружит, либо полагает, что находится с ними в горизонтальных отношениях. Например, с ведомством Владимира Якунина. Есть ощущение, что РЖД — субъект Федерации и дружит с мэрией по горизонтали. Результатом этой дружбы в ближайшее время может стать уничтожение двух пятых Кругового депо на Ленинградском вокзале (Круговое депо — одно из старейших в России локомотивных депо, построенных в серединеXIX века по проекту архитектора Константина Тона. — Е. М.). Или другая «дочка» ВТБ — «ВТБ-Арена», которая уничтожила стадион «Динамо». Получается, что люди, которые ходят мимо мэрии в Кремль, а с мэрией встречаются где-то на равных, добились для себя исключения из правил. Мы считаем, что исключений быть не должно. Но пока мэрия не опирается на нас в отношениях с этими немногими, а эти немногие — главная проблема нынешнего года.

— А сколько таких «немногих»?

— Немного. Например, Минобороны при Сердюкове. Ему ничего нельзя было вменить ни тогда, когда военные ломали без проекта что-то внутри Фанагорийских казарм на Бауманской улице, ни тогда, когда они просто перекрыли Большой Знаменский переулок и сделали парковку.

— А сейчас этот переулок так и не открыли?

— Пока не открыли, но Сергей Шойгу продемонстрировал добрую волю на встрече с координаторами «Архнадзора». Ему технически трудно отмотать назад, потому что земля переведена в другую категорию, это больше не уличная сеть. Теперь это земля оборонного назначения. Надо снова менять категорию земель. Но было бы желание.

Управление делами президента, конечно, остается таким же сложным партнером. Была вырубка Александровского сада, такая стремительная, что моргнуть не успели. И стройка павильонов возле Кутафьей башни. И вертолетная площадка в Тайницком саду Кремля. И, конечно, снос четырех строений Средних торговых рядов на Красной площади. И палаты Троекуровых во дворе Госдумы — заброшенный шедевр XVII века. Хоть это и Госдума, но хозяйствует там Управление делами президента.

— А с Управлением делами президента вам удается наладить контакт?

— Мы начали этот разговор.

— Они вас слышат?

— Они нас услышали еще тогда, когда городили забор на Старой площади. Забор-то стоит, но проход остался. А ведь были сведения, что прихожане церкви Троицы в Никитниках пишут списки на вход для ФСО.

Экспертиза на заказ

— Охранную работу надо строить совсем на других основаниях. Простой пример. Написана недостоверная, подложная историко-культурная экспертиза. И все знают, что она подложная. И начальник охраны памятников знает — или догадывается. Но он ее получил. Как он должен к ней отнестись? Он ведь должен поставить визу — согласиться или отклонить. Но на что опереться, принимая решение? Ответ прост: нужно кинуть эту бумагу «на круг», и коллегия экспертов должна ее оценить. Такого круга нет. Когда мы узнаем, что есть отрицательная экспертиза на явный памятник или положительная экспертиза на неприемлемый проект, — с большой степенью вероятности мы можем угадать автора. Эти эксперты известны давно: кто по 20 лет, а кто и по 30 работает.

— И все эти годы они не совсем честно делают экспертизы?

— Статистически — да. Мы знаем и тех, на ком клейма ставить негде, и тех, которые могут работать на обе стороны. Главное, чтобы их знали те, кто аттестует. Чтобы это знал Минкульт. В Москве таких экспертов человек пять.

— А фамилии их можете назвать?

— «Архнадзор» уже называл Виктора Виноградова, его стоит лишить аттестации.

— На каком основании?

— На основании рецидивов. Например, знаменитый «Расстрельный дом» (дом на Никольской улице построен вXVII веке, владельцем был князь Иван Хованский. В 30—40-х годахXX века здесь находилась Военная коллегия Верховного суда СССР. Главным приговором судебных «процессов» был расстрел. Часто приговор приводился в исполнение прямо в подвалах здания. — Е. М.) едва не выпал из списка выявленных памятников на основании его бумаги. И дом Быкова (доходный дом купца Василия Быкова на 2-й Брестской улице построен в 1909 году по проекту архитектора Льва Кекушева. — Е. М.). А теперь это региональные памятники.

— Но эксперт Виноградов по-прежнему работает?

— Да, по-прежнему аттестован.

— А кто может лишить его аттестации?

— Существуют коллегии аттестованных экспертов…

— Которые могут его изгнать?

— Или хотя бы друг друга повоспитывать. Но пока это не работает. Все как-то стесняются. Все знают, что такой-то подписал гнусную бумажку, но завтра ты с ним увидишься на каком-нибудь рауте, и будет спокойнее сохранить знакомство. Люди десятилетиями знакомы друг с другом. Тут нужно менять нравы, создавать атмосферу нетерпимости ко лжи.