«Окаемовы дни» на сцене Театра Вахтангова — спектакль бенефисный в лучшем смысле слова. Роль академика Окаемова, не сломленного временем живого классика русской науки конца 1930-х, выбрал для своей юбилейной премьеры сам Владимир Абрамович Этуш. Накануне премьеры народному артисту СССР, многолетнему ректору Щукинского училища, фронтовому лейтенанту и кавалеру ордена Красной Звезды — исполнилось 90 лет.
«Окаемовы дни» (режиссер — Родион Овчинников) поставлены по мотивам знаменитой когда-то лирической комедии Александра Афиногенова «Машенька» (1940). На сцене — ленинградский-петербургский кабинет с пятиметровыми потолками, броней панелей из красного дерева по стенам, зеленой лампой на столе. Элегантный, сухощавый, гневливый, обреченно-дерзкий, десятилетия назад закованный (кажется, навек) в броню творческого эгоцентризма — академик Окаемов в барской бархатной куртке с витыми шнурами взирает на нелепую фигурку у порога, на явление в тулупе, клочкастом пуховом платке, драных валенках. Просит домработницу дать бабушке пять рублей — и проводить.
Но это не бабушка: это внучка. Маша, внучка академика (Мария Костикова). Из Сибири. Прославленный многоученый петербургский дед ее никогда не видел.
…Старая пьеса, старая. Предвоенная. Драматург Афиногенов погиб в октябре 1941-го, в Москве, при бомбежке. В тексте проступают скрытые — внутренней цензурой смытые — смыслы. Мелодраматическая история ссоры академика с сыном, отъезда Машиного отца в Сибирь, его ранней смерти плохо ложатся на реальность 1930-х: «высылки из Ленинграда» объяснили бы завязку сюжета лучше. Зато тема «канунов» большой беды, витающая над текстом, разговоры о войне в Европе, Машино предчувствие ранней героической смерти — ясны и живы. Вахтанговский спектакль завершается встречей нового, 1941 года.
Владимир Абрамович Этуш в канун 90-летия блистательно сменил амплуа. Каучуково-гибкий эксцентрик и комик уступил место мудрецу в грозном великолепии седин. В стране, где за столетие карточный домик ценностей и наработанного уклада жизни рассыпался полностью как минимум дважды (не считая мелких восьмибалльных потрясений); в стране, где несколько поколений отцов не могли передать детям социальный опыт по причине полной неприменимости оного при новых правилах игры; в стране, где старики тихо, зябко, молча отступали в углы уплотненных комнат, уносили свой опыт с собой так же безвозвратно и обреченно, как жгли бумаги, — внутренняя тоска по великолепной старости, по дедам, которых незыблемо уважают, — эта тоска так сильна, что мы ее не замечаем. Сжились. Были ли эти деды — где-нибудь, когда-нибудь?
Такого деда, патриарха династии книжников с вековой родовой памятью, играет Владимир Этуш в «Окаемовых днях». Опершись на старый письменный стол, он читает зареванной Маше, жертве детской влюбленности, Первое послание апостола Павла коринфянам: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует…» Его опыт, его проницательная твердость, его мудрость — опора и защита внучке. Генофонд, генокод, система ценностей здесь передаются естественно, как дыхание.
…На пороге у Окаемовых, как мы помним, 1941 год.
В прошлом сезоне — в спектакле Римаса Туминаса «Пристань», сотканном из фрагментов ролей, не сыгранных мастерами-вахтанговцами, — Владимир Этуш замечательно играл Грегори Соломона из «Цены» Артура Миллера: седого и мудрого оценщика старой мебели, под взглядом которого так неуютно себя чувствует холеная энергичная пара средних лет. Старые буфеты и арфы, вещи, сделанные вручную и навек, становились в «Цене» символом уходящего мира. И маленький антиквар Грегори Соломон сам казался его обломком ручной работы.
Академик Окаемов и антиквар Соломон, последние по времени роли Владимира Этуша, дополняют друг друга, почти сливаются в единый образ. Старость как ценность, как серебряный венец судьбы, как опыт несгибаемости, как опора детей и внуков — суть этого двуединого персонажа. Он нужен каждой семье.
…И доступен взорам публики — на Вахтанговской сцене.
