А ведь все действительно началось со старика Крупского. И это не анекдот. Когда в 1564 году князь Андрей неожиданно бежал в Польшу, его стали именовать ясновельможным паном Крупским — так местным людям было проще. Им ведь не обязательно было знать о селе Курба под Ярославлем, из которого, по легенде, происходил княжеский род Курбских. В Польше у беглого князя появились новые обширные вотчины — ему пожаловали Ковель, довольно известный город и сегодня существующий в Волынской области, на территории современной Западной Украины. Вот и выходит, что переезд в украинские земли подальше от разгулявшегося государства Московского — дело в нашей истории совсем не новое.
Андрея Курбского считают едва ли не первым либералом на Руси. Так повелось еще в XVIII веке, когда переписанные от руки полемические сочинения князя стало принято держать в библиотеке любого богатого русского дома, хозяин которого считал себя человеком свободно мыслящим. «Самиздатовского» Курбского почитывала даже императрица Екатерина II, дама, как мы помним, весьма просвещенная, водившая эпистолярную дружбу с Вольтером. Почитывать почитывала, а издавать не велела — даже два столетия спустя сочинения Курбского выглядели крамолой против государства. За это их долго держали «в столе» — за это же их и читали. Все, включая царствующих особ. Ну как, скажите, объяснить такое иностранцу?
Курбский — первый наш политический эмигрант. Даже книжка недавно появилась — «Русская политическая эмиграция от Курбского до Березовского». Похож ли Курбский на Березовского? Я бы лучше не сравнивал. Шутка ли: Иван Грозный, конечно, пережил «предателя» Курбского, умершего в 1583 году, но сам скончался меньше, чем год спустя — в 1884-м. Так что осторожнее с историческими сравнениями надо быть.
Недавно социологи установили парадоксальный факт: из России стремятся эмигрировать наиболее счастливые ее жители. Курбский — неплохое подтверждение предложенной гипотезы: с самого рождения судьбой обижен не был. Принадлежал ни много ни мало к Рюриковичам. Предки были удельными князьями в Ярославле. Так что, находясь уже в Польше, он называл себя «князем Ярославским». Карьера в ближайшем окружении царя была обеспечена с рождения. Курбский называл своим учителем Максима Грека — сей почтенный и до сих пор почитаемый монах, учась в Италии, слушал проповеди Савонаролы.
Курбскому было немногим более 20 лет, когда он стал участвовать в Избранной Раде, неформальном кружке друзей при молодом царе. Они собирались, чтобы обсудить, что делать со страной, как победить воровство и устроить все так, чтобы подданные были счастливы и всё происходило по закону. Питерский историк Лев Усыскин прав, когда сравнивает Избранную Раду даже не с правительством, а с Политбюро (при Горбачеве, конечно, а не позднем Брежневе). Легитимация новой власти, как сказала бы современная политическая социология, была осуществлена посредством реформ. Царь Иван еще искал поддержки среди талантливых.
В исторической памяти первый период долгого и по большей части мрачного правления Ивана Грозного принято воспринимать как «оттепель», время благих начинаний в государстве. И дело тут не во взятии Казани, в котором Курбский, между прочим, тоже принимал участие. Результаты деятельности Избранной Рады принято связывать с началом созыва Земских соборов — представительных органов при царе, в которых участвовали все городские сословия. С тех пор, наверное, «либеральная политика» и стала пониматься на Руси в первую очередь как сотрудничество власти с активными горожанами. Пожалуй, еще более важная мера — отмена кормлений наместников и введение самоуправления через выборных губных старост, чьи полномочия и статус во многом сопоставимы с институтом местных шерифов в США. Выходит, по демократии Россия имела шанс обогнать Америку на два столетия. Жаль, что наши патриоты-государственники никогда не думали гордиться подобными фактами собственной истории.
Дело, как обычно, погубила война. Попытка захватить Ливонию в Прибалтике, предпринятая Иваном Грозным в 1558 году, вызвала сопротивление более сильных стран-соседей. Московия оказалось втянутой в большую войну с Литвой, Польшей, Швецией и другими европейскими соседями. Эта долгая и неудачная для России война стала тяжелым фоном всего последующего правления Грозного. Война послужила причиной перехода от реформ к «закручиванию гаек». В качестве средства удержания контроля все чаще стали использоваться репрессии, обернувшиеся опричниной — первым Большим террором в русской истории.
Иван Грозный упрекал Курбского, что тот бежал, убоявшись «малого грозного слова». Вероятно, между царем и его соратником произошел очередной конфликт. Возможно также, что близкий к власти Курбский знал о планах царя что-то большее, чем остальные. Решение уехать он принял за год до того, как страну накрыл массовый террор, в котором у самого Курбского вряд ли был шанс выжить. Государственники упрекают Курбского в предательстве. Ведь Россия как раз воевала с Литвой и Польшей, куда он перебрался. Не важно, что война эта не угрожала суверенитету России и по большому счету была ей не нужна; что усилия для ведения бессмысленных военных действий выматывали страну; что всё это роковым образом окрасило в черный цвет несколько десятилетий нашей истории. Раз перешел на сторону противника — значит, предатель! Тут, если угодно, символ веры наших патриотов, раскрывающий их во всей красе.
Другое, не меньшее заблуждение демонстрируют отечественные либералы. Увы, как бы нам ни хотелось, князь Курбский не был «либералом» и уж тем более борцом за свободу. Да, в известной переписке с Иваном Грозным он много и справедливо упрекает царя в неоправданном насилии. Но эта критика не идет дальше вопроса о персоналиях. Само самодержавие, ничем не ограниченная власть царя, сомнению не подвергается. Просто было самодержавие «хорошее» — когда сам Курбский находился при власти, а потом стало «плохое» — когда эту власть заполучили другие царевы слуги. И если оставаться в этой извечной кремлевской логике, то базовый аргумент Грозного: «Жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить» — в конечном итоге, увы, бьет все сетования на истребление лучших людей. Если сами эти «лучшие люди» не готовы к иному формату, кроме как отношения «холоп — господин».
Неудивительно, что Курбский так до конца и не адаптировался к правилам жизни в Польше, страны действительно куда более свободных нравов. Он крайне удивился, когда крестьяне его новых владений стали жаловаться королю на жесткое обращение со стороны его управляющих. Да разве он не хозяин своим холопам?! И как объяснить даже самому образованному московиту, что бывают страны, где «холопов» в их понимании не существует вовсе? Довольно быстро эмигрант Курбский стал критиковать «гнилые европейские порядки», сильно упирая на свою православную идентичность. Европейского Возрождения он так и не понял. И хоть и воевал теперь с Россией, называл ее «Святорусским царством». Он явно тосковал по тем временам, когда был в числе первых кремлевских… холопов.
В России он оставил семью, судьба которой оказалась трагичной. А новая жена Курбского из знатного польского рода Гольшанских через несколько лет совместной жизни добилась официального развода: для католической страны, да еще в XVI веке, — случай крайне редкий. Однако ей удалось доказать, что русский князь регулярно избивал ее, — среди ясновельможных панов так не было принято.
Бывало потом и не раз: европеец консервативных взглядов, оказавшись в России, превращался в революционера, а русский «либерал» в Европе — становился яростным консерватором. Что ж, в свободном мире можно быть кем угодно, если это никому не угрожает. Курбский умер своей смертью в достатке и при достоинстве. Уехав из России, он сумел добиться максимума свободы и личной автономии для самого себя, но так и не понял, зачем свобода и личная автономия могут быть потребны другим.
Продолжение следует…
