25 апреля 1972 г. Вторник.
«История – это скорее описание человеческих поступков, чем рассказ о событиях. <…> Исторические события <…> нельзя запечатать в бутылку – рано или поздно они станут предметом критического и объективного анализа». (Теон Райт. «Большой гвоздь_».1970 _г.).
Большой гвоздь – по-эскимосски Северный полюс. Если бы Антарктида оказалась обитаемой, возможно, нечто подобное на языке её аборигенов относилось и к Южному полюсу.
Александру Михайловичу Гусеву.
Когда Россия шла в смертельный бой, В горах, огнём и вьюгой опалённых, Вам было предначертано судьбой Сорвать с вершин со свастикой знамёна.
Но после не остаться не у дел И, заступив за край судьбы и света, Вбить гвозди в оба полюса планеты. Таков наш век. И Ваш таков удел.
В квартире заслуженного мастера СССР по альпинизму, совершившего около 300 спортивных восхождений, заведующего кафедрой физики моря и вод суши физфака МГУ профессора Гусева запомнились две детали. Распластавшая крылья белая птица – снежный антарктический буревестник. И фотография на стене. Кавказ. Ушба. Высота 4800 метров. На фоне гор – наледь наросла на столбе и развернулась по ветру необычным флагом…
Через пять дней, между прочим, 27 лет со дня водружения Знамени Победы над Рейхстагом. Хозяин квартиры имеет к этому отношение, пусть и опосредствованное. Ведь то, финальное знамя вобрало в себя цвет сотен, тысяч других флагов, поднятых над освобождёнными городами и весями родины и закордонной Европы. И впитало кровь, отданную за то, чтобы водрузить эти флаги. И если уж по большому, по гамбургскому счёту, самым первым Знаменем Победы было безымянное, неизвестное нам, не запечатлённое фронтовыми фоторепортёрами, пулями пробитое полотнище, поднятое над первым российским городом (а, может, и деревней), отбитым у немцев на морозном исходе 41-го.
Среди этих знамён Победы своё место у тех флагов, что были водружены в феврале 1943 года на двух вершинах Эльбруса вместо сорванных фашистских вымпелов. И вот сейчас, через 29 лет после того зимнего восхождения, мы сидим с человеком, сделавшим это с товарищами-альпинистами, и беседуем за чашкой чая. О подвигах, о доблести, о славе. А за кадром – его жизнь, полная самых невероятных событий, его участие в которых многократно отмечено словом «впервые».
Итак – о славе, которой он в жизни не был обижен. С войны вернулся с боевыми орденами и медалями. В форме альпинистских войск, при всех регалиях и даже при полагавшейся к этой форме кобуре с пистолетом (шутил потом: «Этого пистолета не побоялся всего один член комиссии, проголосовавший против») защитил на физфаке МГУ кандидатскую диссертацию, завершённую ещё накануне 22 июня 1941 года. Позже, уже в мирные дни, выкроив время между научными экспедициями и восхождениями на вершины, написал и защитил докторскую.
Вёл исследования на дрейфовавшей к Северному полюсу станции «СП-3». Из первой советской антарктической экспедиции, где он возглавлял первую в истории исследования Антарктиды зимовку на внутриматериковой станции «Пионерская» (а начальником всей экспедиции был его однокашник по Московскому гидрометеорологическому институту Михаил Сомов), вернулся с орденом Ленина.
— Александр Михайлович! В одном старинном манускрипте говорится, что человека в неизведанное толкают три причины: жажда славы, жажда познания и любопытство. Что толкает туда вас?
— Скорее второе. Впрочем, и без любопытства не обходится.
— Ну а слава? Это ведь довольно сильный внутренний двигатель. В слове «тщеславие» упаковано ведь и слово «слава».
— Но в нём упаковано и слово «тщета». Я бы скорее говорил о честолюбии. И тщеславие, и честолюбие – непростые штуки. Они горы сдвигают. Полагаю: честолюбие – вовсе не отрицательная черта, если оно служит Родине, людям. Помню, ещё в начале 30-х годов Виктора интересовала эта проблема.
— Какого Виктора?
— Моего брата, поэта Виктора Гусева. В его пьесе «Слава» мудрый руководитель института одёргивает талантливого, но не в меру тщеславного, именно тщеславного человека, который в погоне за славой готов отстранить с пути и друга:
«И поймите: мало быть только смелым, Проверьте оружье и сердце своё. А слава приходит к нам между делом, Если дело достойно её».
— В «Славе», помнится, есть строки, имеющие отношение к Вашей профессии …
— Да, он советовался со мной по некоторым специальным вопросам. Например, по сходу лавин. Мне особенно приятно, что одно из действий он перенёс в дорогие для меня места, в Кавказские горы.
За кадром. Эльбрус и его окрестности он считает второй родиной. Здесь он «зарабатывал рабочий стаж», мечтая поступить в «свой» институт: зимовал на метеорологической станции на высоте 4250 метров. Заявление в вуз подал оттуда по радио. 17 января 1934 года при 30-градусном морозе вместе с начальником станции Виктором Корзуном поднялся на вершину и провёл там ряд наблюдений. Это было первое в истории альпинизма зимнее восхождение на Эльбрус. Потом в довоенное время он поднимался на «свою гору» ещё десять раз. Двенадцатым восхождением стало то самое, в феврале 43-го. А до этого бои в ущельях и на перевалах с отборными альпийскими частями врага.
— Доводилось слышать мнение: немцы так легко захватили все кавказские перевалы, потому что у нас не было горных войск.
— Это не так. Во-первых, в Красной Армии горнострелковые части были всегда. Во-вторых, не так уж легко немцы захватили перевалы. В-третьих, не все перевалы были захвачены. В-четвёртых, даже там, где наши части были сбиты с седловин перевалов, они намертво перекрывали немцам пути дальнейшего продвижения вниз – иначе вряд ли нам удалось бы предотвратить падение Закавказья.
Другое дело – какие у нас были горные войска накануне войны. Основная бедой было то, что горная и боевая подготовка в них велись как бы раздельно. Учили воевать по наставлениям, предназначенным для боёв на равнине. А ведь война в горах – это совсем другое. Тут к «плоским» направлениям на север, юг, восток и запад, к представлениям о фронте , флангах и тыле перед тобой, по бокам и сзади тебя прибавляется ещё над и под тобой. Словом, прибавляется пространственная координата, которая очень точно выражена названием фильма «Вертикаль». Это сродни воздушному бою. Только с куда более ограниченными возможностями для манёвра. Плюс к этому необходима довольно высокая степень овладения альпинистскими навыками, с чем у нас в горных войсках тоже были проблемы.
В начале войны я получил назначение в 9-ю горнострелковую дивизию для организации горной подготовки её бойцов. Там оказалось всего несколько альпинистов, да и то в основном начинающих. Только младший лейтенант Леонид Кельс имел опыт серьёзных восхождений.
Предполагалось почему-то, что и у немцев то же самое, что кавказские перевалы для них окажутся трудно преодолимой преградой. Между тем для прорыва через эти перевалы и захвата Закавказья и нефтяного Баку у них был выделен 49-й горнострелковый корпус, в который помимо двух пехотных дивизий входили две горнострелковые, прекрасно обученные и экипированные, к тому же имевшие опыт боёв в горах. Одна из них была, возможно, на тот момент лучшим альпинистским воинским подразделением в мире. Я говорю о германской 1-й горнострелковой дивизии, которая у нас (особенно после песни Владимира Высоцкого из «Вертикали») известна как дивизия «Эдельвейс» – этот цветок был её эмблемой. Отряд именно этой дивизии под командованием известного альпиниста капитана Гротта в конце лета 1942 года установил на Эльбрусе фашистские флаги.
Когда во время первых боёв на перевалах мы взяли первых пленных и допрашивали одного обер-ефрейтора, на рукаве у него был этот самый эдельвейс. Но главное – на его ногах были добротные высокогорные ботинки со специальными шипами. Наши же горные стрелки были поначалу обуты в обычные армейские сапоги. В этом же бою был захвачен немецкий склад, и там рюкзаки, а в них первоклассное альпинистское снаряжение. В документах тяжело раненного немецкого офицера я увидел уникальную медаль. Её вручали за сто восхождений на труднейшие пики.
_За кадром. _ В «военной_» _альпинистской песне Высоцкого из «Вертикали_» _есть такие слова:
«А до войны – вот этот склон Немецкий парень брал с тобою. Он падал вниз, но был спасён, – А вот сейчас, быть может, он Свой автомат готовит к бою».
В жизни Александра Гусева случилось нечто похожее. Правда, без «быть может_» __и без взятого в одной связке склона. Перед самой войной он летел на Кавказ. И попутчиком его оказался замкнутый, сосредоточенный немец спортивного сложения и той особой, отточенной собранности, по которой альпинисты разных стран безо всяких слов, с первого взгляда, узнают друг друга. Когда в сентябре 42-го года здесь же, на Кавказе, наш альпинистский отряд отбил перевал Клыч, в одном из убитых офицеров он неожиданно узнал – зрительная память у него была превосходная _–_ того молчаливого немца, с которым был тогда в одном самолёте на Минводы. Гусев обыскал труп. В карманах -- никаких документов. Только фотографии какой-то девушки._
– ** ** Как вашему альпинистсому отряду удавалось уже в сентябре, то-есть на пике успехов вермахта в летней кампании 42-го года, а, может быть, и во всей войне, успешно громить первоклассные альпийские части врага?
– Надо сказать, что и немцы поначалу, видимо, хорошо осведомлённые о состоянии наших горнострелковых частей, не ожидали от нас грамотных боевых действий в горах и вели себя очень самоуверенно. Когда наш отдельный альпинистский отряд проводил свою первую боевую операцию, я предложил довольно элементарное решение: с небольшой группой поднимаюсь на гребень, нависающий над ущельем, где располагались немцы, и наношу сверху огневой удар. Это послужит для остальных бойцов отряда сигналом для фронтального наступления. Идея рискованная. А если враг такой вариант предусмотрел и встретит нас там, наверху? Поэтому делали каждый новый шаг, только разведав, что впереди, оставляя по пути посты, чтобы не пропустить удара с тыла. Но путь наверх оказался открытым. Немцы такого от нас тогда просто не ожидали (впоследствии они стали в этом отношении куда более осмотрительными). И когда мы ударили сверху, у них началась паника. Что способствовало успешному наступлению наших там, внизу.
Конечно, тут же мы получили ответ ураганным огнём. Внешне это выглядело очень эффектно: нас наверху всего четверо, и мы успешно ведём бой с более чем сотней гитлеровцев внизу. На самом деле бой просто был грамотно «организован» в трёх координатах, включая вертикальную.
Впоследствии мы проводили куда более сложные и хитроумные операции. Я, например, долго вынашивал идею окружения противника в горах. Но многим в той обстановке она казалась нереальной. Даже генерал Петров сказал мне, что он-то не против, но такая операция имеет смысл лишь в контексте событий другого масштаба. Они, видимо, скоро последуют, Но не на нашем участке фронта.
Правда, он имел в виду наш, горный фронт. Вряд ли даже ему было что-то известно о готовящейся в строжайшей тайне операции «Уран». Но действительно, когда грянул сталинградский гром, немцы под угрозой второго котла, сопоставимого с тем, в который попала армия Паулюса, сами начали спешно отводить войска с Кавказа. Но в момент моего разговора с Петровым над нами самими реально висела другая угроза: захвата противником Баку, Тбилиси и Еревана. Справедливости ради, тот разговор Петров закончил словами: «Я подумаю над вашим предложением».
Я же считал, что операцию надо проводить именно здесь и сейчас, как раз в контексте тревожных событий на Кавказе, чтобы не дать немцам спуститься с перевалов в долины Закавказья. И когда всё же «пробил» эту идею, она была успешно осуществлена и значительно укрепила нашу оборону на конкретном участке фронта. Противник потерял около 100 офицеров и солдат убитыми, 12 попали в плен. Взяты богатые трофеи – оружие, продовольствие, снаряды и патроны.
Если трезво оценить реалии начала и первых двух лет войны, рождение наших горных войск, способных на равных вести боевые действия против любых альпийских частей, и прежде всего германских, относится к осени 1942 года. Тогда были сформированы 16 ОГСО (особых горно-стрелковых отрядов), оснащённых новейшим не только боевым (снайперскими винтовками, например), но и альпинистским «вооружением». В каждом – по 300-320 человек. Бойцам полагались ледорубы, десятизубые «кошки», штормовые костюмы, горные ботинки, спальные мешки, меховые жилеты, лыжи с жёсткими креплениями, лавинные шнуры, снегоступы, защитные очки… Словом, всё, о чём мы могли только мечтать ещё год назад. Введена была и красивая, удобная форма горных войск. Но главное – ОГСО были укомплектованы опытными альпинистами, обученными мастерски вести боевые действия в горах.
Вы никогда не задумывались, почему немцы, захватив всё-таки основные стратегические высоты и перевалы Кавказа, так и не смогли решить, казалось бы, более лёгкую задачу: спуститься с гор в закавказские долины? Да именно потому, что пути им осенью 42-го года преградили эти самые ОГСО. Ну и – я в том по сей день убеждён – благодаря тому, что и до этого мы не просто отступали или сидели в глухой обороне в ожидании новых ударов противника, а сами проводили опережающие, неожиданные для самоуверенного врага боевые операции.
За кадром. _ Когда Александр Гусев приехал в Ветлугу за семьёй, бывшей там в эвакуации, за ним ходили толпы мальчишек и девчонок. Мальчишки восхищённо разглядывали его форму альпинистских войск и новый тогда орден Отечественной войны. Девчонки с не меньшим восторгом переговаривались: «Какие пуговицы!__» _Гусев думал: это они о его мундире. Оказалось – о новом платье его жены.
— Александр Михайлович! Когда-нибудь о боях за Кавказ в учебниках истории, возможно, останется пара абзацев. Но строка о том, как вы сорвали гитлеровские знамёна с Эльбруса, там непременно будет. А как это всё тогда было в красках, в ваших ощущениях?
— Если останется всего пара абзацев, будет очень обидно. Конечно, история с флагами – важный, завершающий штрих. Но была ведь и полная картина, огромное историческое полотно! А как всё это было… Получил я приказ командующего фронтом, вернее предписание «для выполнения специального задания в районе Эльбруса по обследованию баз укреплений противника, снятию фашистских вымпелов с вершин и установлению государственных флагов СССР». К Эльбрусу пробивались три наших альпинистских отряда – Николая Гусака, Андрея Грязнова и мой. Восхождение непохоже на довоенные. Рядом с ледорубами – автоматы. Взорваны мосты. Тропы завалены. В горах недобитые гитлеровцы. Поляна Азау заминирована. «Приют одиннадцати» изрешечен пулями. Там сошлись маршруты трёх отрядов, и я как начальник альпинистского отделения штаба опергруппы Закфронта принял на себя общее командование. Но, честно говоря, воинская субординация не имела в тот миг никакого зачения. Ведь встретились старые друзья, многие – впервые за войну: воевали рядом, но в изолированных друг от друга ущельях.
Нас там, в «Приюте одиннадцати», было двадцать: А. Багров, Е. Белецкий, Б. Грачёв, А. Грязнов, Н. Гусак, Л. Кельс, Л. Коротаева, В. Кухтин, В. Лубенец, Н. Маринец, А. Немчинов, Ю. Одноблюдов, Н. Персиянинов, Н. Петросов, А. Сидоренко, Е. Смирнов, Г. Сулаквелидзе, Г. и Б. Хергиани и я. Разместились в уцелевших комнатах «Приюта». И до утра было: «А помнишь…».
Пели старые песни. В том числе популярную тогда, со словами моего брата: «Были два друга в нашем полку…». И одну новую пели – я тогда услышал её впервые:
«Нам в боях роднее стали горы, Не страшны бураны и пурга. Дан приказ. Недолги были сборы На разведку в логово врага.
Помнишь, товарищ, белые снега, Стройный лес Баксана, блиндажи врага, Помнишь гранату и записку в ней На скалистом гребне для грядущих дней».
Я поначалу не понял, что это за записка в гранате. И мне рассказали историю песни. А. Грязнов и Л. Коротаева входили в разведгруппу, поднявшуюся на хребет над Баксанским ущельем. Там они решили оставить записку «для потомков» и поместили её в разряженную гранату. А потом, когда после удачной разведки отдыхали в ущелье, Грязнов придумал первую строчку, кто-то вторую, ещё кто-то третью. Так и случилась песня – коллективная, народная, если хотите. Она потом была очень популярна у военных альпинистов.
Восхождение на двуглавие Эльбруса оказалось очень тяжёлым. Это летом подъем на него доступен даже новичкам (немцы, кстати, поднялись туда именно в это время года). А зимой трудность восхождения возрастает чуть ли не на порядок. Почти неделю нам пришлось пережидать в «Приюте» штормовой ветер. Когда положение стало критическим, на исходе были продукты, я принял решение: совершить восхождение в непогоду. Но при этом разбил отряд на две группы: одна уходит в буран к вершине, другая страхует её внизу, готовая в любую минуту двинуться на помощь.
Коля Гусак (мы с ним дружили ещё с тех времён, когда после моего отъезда на учёбу он сменил меня на высокогорной метеостанции) повёл первую группу к западной вершине. Они ушли в буран на рассвете и вернулись только ночью, когда мы уже собирались идти к ним на выручку. Принесли с собой изорванное ветром полотнище со свастикой. А там, на вершине, водрузили наш флаг.
Через три дня, 17 февраля, я со второй группой совершил восхождение на восточную вершину. Шли восемь часов. Но нам повезло больше: буран к этому времени прекратился. И здесь мы тоже сорвали фашистское знамя и подняли наш флаг, салютуя из пистолетов и автоматов.
— Это, наверное, самое яркое, самое дорогое для Вас военное воспоминание?
— Нет, самое запоминающееся событие – другое. Но я, к сожалению, в нём не участвовал. Во время боёв за Кавказ был совершён потрясающий подвиг, а, может быть, это на моём веку вообще – самое великое массовое проявление мужества, стойкости, человечности в запредельно нечеловеческих условиях. Переход Суворова через Альпы известен всем. Этот же переход через Кавказские горы известен куда меньше.
Когда пал Нальчик, группа альпинистов (их стоит назвать поимённо: Ю. Одноблюдов, А. Малейнов, А. Сидоренко, Любовь Кропф, Г. и Б. Хергиани, С. Гвалия, В. Кухтин – пятеро из них были потом в сводном отряде, сорвавшем фашистские знамёна с вершин Эльбруса) через Кавказский хребет пешком эвакуировала в Сванетию и Грузию 1500 работников Тырны-Аузского молибденового комбината и вообще – мирного населения. В том числе 200 детей. Были там 70-80-летние старики, тяжело больные люди, матери доверяли альпинистам переносить своих грудных детей через сумасшедшие горные реки, поднимать их по отвесным скалам. И при этом не было потеряно ни одной человеческой жизни. Успели эвакуировать всех до прихода сюда немцев.
— Вам довелось работать и на Северном полюсе, и рядом с Южным (и над ним, когда во время второго посещения Антарктиды испытывали разработанный вами прибор для определения высоты её ледяного полярного купола). По-эскимосски Северный полюс – это «Большой гвоздь». Можно считать, что вы «вбили гвозди» в оба полюса Земли?
— Считайте, если вам так нравится. Только на самом деле нам было не до гвоздей. Когда вели исследования в экспедиции посещения на «СП-3», над нами нависал жесточайший цейтнот, который определялся временем прохождения станцией в её дрейфе географической точки полюса и окнами в «погодном расписании» для полярной авиации. Свои цейтнотные ситуации были и на «Пионерской» — первой внутриматериковой полярке в Антарктиде.
Знаете, когда создадут более комфортные средства доставки и полюса станут (не могут не стать!) экзотическими туристскими объектами, вот тогда пусть туристы и «вбивают гвозди». А у нас там, рядом с полюсами, просто была трудная работа. На «СП-3» мне, например, пришлось заниматься проблемой, с которой столкнулся ещё Нансен во время дрейфа его «Фрама». Он обнаружил устойчивую инверсию температуры воздуха: она повышалась на уровне 500-600 метров, вместо того, чтобы понижаться, что обычно бывает в нормальных условиях. Проще говоря, оказалось, что полюс холода не совпадает с географическим полюсом. Более того, он как бы «троится»: одна точка в районе Верхоянска, другая – в так называемом «полюсе относительной недоступности», третья – где-то в Канаде. И вот гидрологи установили, что причину надо искать в «отголосках» Гольфстрима, которые, оказывается, доходят подо льдами до самого географического полюса. В Антарктиде же в этом отношении температуры более «нормальные». У нас на «Пионерской» они доходили до минус 70 по Цельсию.
— Красиво там, в полярных широтах? (Я немого лукавлю: знаю, что красиво – сам, своими глазами видел, ночуя в палатке на льду Ледовитого океана рядом с островом Врангеля).
— Очень. Фантастическая, волшебная красота, особенно в лунные зимние ночи! В этом отношении полюса могут сравниться только с вершинами гор. Стоит туда добираться, чтобы это увидеть. Не случайно ведь полярники, люди, как правило, суровые, не склонные к сантиментам, становятся там поэтами: «На краю нашей планеты лежит, как спящая принцесса, земля, закованная в голубое». Это – об Антарктиде. Из книги известного американского полярного исследователя. Ну прямо – стихотворение в прозе, да и только.
Но приполярные края, конечно, показывали нам и другое своё лицо. Несущее человеку смертельную опасность.
За кадром. Создание первой внутриматериковой станции на шестом континенте было замечено в мире. Об этом сообщили крупнейшие информагенства. На «Пионерскую» пришло множество поздравлений от работавших на антарктических прибрежных станциях учёных США, Австралии, Франции, других стран. Французы, например, в своей радиограмме писали: «Сердечно поздравляем! Будьте добры, сообщите нам, как вы смогли так успешно создать вашу станцию. Гийяр – начальник французской антарктической экспедиции на земле Адели».
На самом деле жить и работать на «Пионерской» было трудно. Очень трудно. Однажды в станционной стенгазете появилась карикатура на Гусева. Он был изображён в позе Гамлета. Подпись гласила: «Взлетит или не взлетит ЛИ-2 – вот в чём вопрос». Здесь мировой, гамлетовской проблемой часто становилось то, что в обычных условиях и даже в необычных, но в непосредственной близости от базовой станции «Восток» (первым двум нашим станциям на шестом континенте дали имена российских кораблей, открывших Антарктиду, – «Восток» и «Мирный») решалось элементарно.
Донимали многодневные пурги, засыпавшие станцию снегом по крышу, и лютые морозы. Однажды отказали все самопишущие приборы. На дворе в тот августовский день было минус 67,7 градуса. Ситуации порой случались отчаянные. Но каждый раз как-то находили из них выход. Сами. А радиограммы на «Восток» всегда заканчивались «штатными» словами: «Всё идёт нормально». Такие уж там, на «Пионерской», собрались люди.
Название станции, между прочим, имело не только общечеловеческий смысл: «Пионер – значит первый». Но и буквальный. Поднятым над ней флагом было знамя пионерской дружины 661-й московской школы.
— Какие имена, из тех, что были до вас, считаете для себя путеводными?
— Сибиряков, Русанов, Седов, Нансен, Скотт.
— По какому принципу выделяете именно их? Почему, например, нет в вашем ряду Пири и Амундсена, первыми достигших Северного и Южного полюсов?
— Из двух великих норвежцев мне гораздо ближе Нансен, а не Амундсен, именно потому, что первый был настоящим, глубоким учёным, хотя и не в меньшей степени думал о чести национального флага.
Что же касается Роберта Пири – он не мой герой. Чего стоит хотя бы такой факт, что в последний переход к полюсу он пошёл с эскимосами и с негром, чтобы быть там, на полюсе, единственным белым.
Как известно, первыми, кто покорил Эверест, были Хиллари и Тенсинг. Когда Тенсинга спросили: кто из них первым вступил на вершину, тот – хотя он и был душой восхождения – ответил: «Вместе». Такой душевной высоты не обнаружил новозеландец Хиллари во время своего чисто спортивного броска к Южному полюсу. Нарушив договорённость с экспедицией Фукса, шедшей к нему навстречу, Хиллари поставил её в очень трудное положение.
Вот этот, нравственный водораздел для меня крайне важен. Может, это от многолетнего занятия альпинизмом, где уверенность в товарищах, идущих с тобой наверх в одной связке, взаимопомощь, самоотверженность – альфа и омега человеческого поведения в миру.
А сам принцип, по которому я выбираю лично для себя путеводные имена, очень прост. Эпиграфом к каждой из этих жизней можно поставить слова из поэмы Теннисона «Улисс», начертанные на могиле капитана Роберта Скотта в Антарктиде: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»
22 июня 2013 г. Суббота . Сегодня 72 года со дня трагического начала той Великой, той Отечественной войны. И в нынешнем же году – 70-летие завершения боёв на Кавказе, отмеченное гораздо скромнее, чем историческая Сталинградская победа.
За окном у меня Москва XXI века, стадион «Локомотив», Большая Черкизовская с непробиваемыми тромбами транспортных пробок. Перед моими глазами та же фотография ледового флага на Ушбе, которую видел я когда-то на стене в квартире профессора Гусева. Она входила в серию «Лёд и люди», отмеченную серебряной медалью на выставке «Интерпрессфото-66». Автор её заслуженный мастер СССР по альпинизму А.Сидоренко. Участник боёв за Кавказ. Участник двух легендарных событий – эвакуации мирных граждан через Кавказский хребет и зимнего восхождения на Эльбрус в феврале 1943 года, когда с его вершин были сорваны фашистские знамёна. Именно он запечатлел для истории это восхождение на уже устаревшей в век цифровых фотоаппаратов плёнке.
Включаю современнейшее воспроизводящее устройство и слушаю ту старую альпинистскую песню, где записка потомкам, вложенная в обезвреженную гранату. В исполнении Юрия Визбора. Песне тоже 70 лет. Даже чуточку больше.
Что знают нынешние молодые, к которым и обращена та записка в гранате, о тех, 70-летней давности, событиях, об участвовавших в них людях? Немного, к сожалению. И немногие. И я не ведаю даже, есть ли о боях за Кавказ хоть строка в нынешних школьных учебниках современной истории, во времена, когда медаль «За оборону Кавказа» легко можно купить на толкучке у спекулянтов. Но всё же, всё же, всё же – исторические события действительно нельзя запечатать в бутылку. И эти события, эти вершившие их люди, став «предметом критического и объективного анализа», выдержат, думаю, прикосновение скальпеля грядущего историка по самому строгому, по гамбургскому счёту.
Один их современник писал: «Каждая эпоха проверяет сердца по-своему. Неважно, какая эпоха – важно, какое сердце». Нет, какая эпоха – это, всё-таки, очень важно. Но куда важнее – какое сердце.
Александра Гусева уже нет среди нас. Но – да пребудет память о таких людях и их делах всегда с нами и с теми, кому жить после нас. Ибо на таких сильных, мужественных личностях и держится род человеческий, и утверждается в схватке со злом всё лучшее, что заложено в людской природе.
