Стоило войти в летний лес, как меня окружил плотный гул. В жарком неподвижном воздухе низкий звук с малозаметными, но гипнотизирующими модуляциями угрожал и тревожил. «Шипение, — вспомнилась «Война миров» Уэллса, — перешло сперва в глухое жужжание, потом в громкое непрерывное гудение».
«Пришельцы?!» — подумал я и оказался прав, когда увидел одного из них: золотистого с алыми глазами. Не возражая, он забрался на ладонь, утомленно шевеля крыльями. Трудно было поверить, что эти невинные твари производили оглушительный грохот силой в 100 децибел (громче метро, но тише рок-концерта), заполонили леса и парки и пробрались на первую полосу «Нью-Йорк таймс» сенсационными заголовками: «Цикады вернулись!»
Их ждали 17 лет, но и они ждали 17 лет. Коротая долгие годы под землей (никто не знает, как они их считают), цикады, присосавшись к питающим их корням деревьев, копили, как Илья Муромец, недюжинные силы ради безумно прекрасной, но лаконичной летней оргии. Чтобы принять в ней участие, каждой пришлось выкарабкаться из полуметровой норы, сбросить сухой экзоскелет, окрепнуть, расправить крылья, взлететь на ветку и учинить праздник: вступить в хор самцов и заманить самку. Наземную жизнь цикады, словно оперу, исчерпывают песня, любовь и смерть. И нам трудно без волнения следить за этой музыкальной драмой уже потому, что один акт от другого отделяют 17 лет.
Первый раз американцы познакомились с этим видом цикад (Magicicada) в 1634 году, когда мнительные колонисты будущего Массачусетса, встретившись с тучей жуков, приняли их за восьмую из египетских казней. Но оказалось, что в отличие от саранчи цикады, занятые музыкой и страстью, не покушаются на урожай. Они даже не кусаются. Перестав пугать Америку, цикады стали ее амулетом. Их годы вспоминают с удовольствием, особенно — 1945-й, когда цикады проснулись, чтобы со всей страной отметить День Победы. Но сам я, слишком увлеченный перестройкой, не заметил нашествия цикад ни в 1989-м, ни — по инерции — в 1996-м, а поскольку 2030-й кажется проблематичным, то нынешний визит я решил не пропустить и отправился отмечать Год цикады в Статен-Айленд.
Этот остров настолько привык к пренебрежительному отношению со стороны остальных четырех районов (боро) Нью-Йорка, что однажды решил отделиться, и я до сих пор не понимаю, почему ему помешали. Унылый и невзрачный, он не сумел воспользоваться выгодным географическим положением и вместо того, чтобы стать курортным пригородом Нью-Йорка, согласился быть его судоремонтной мастерской. Лишенный славы и достопримечательностей, Статен-Айленд у всех на виду, но никем не понят: многие ньюйоркцы, глядя на него каждый день, ни разу там не были.
Я — другое дело. Я знаю секрет Статен-Айленда и навещаю его во все времена года, чтобы им, секретом, любоваться в разные сезоны. Дело в том, что именно здесь, между негритянским гетто и домами престарелых для моряков, спрятан единственный за пределами Китая «Сад литерати», разбитый по лучшим образцам того XV века, который в Европе породил ренессансную живопись, а в Китае — успешно заменившее ее парковое зодчество. Полсотни мастеров из Сучжоу выстроили сад с галереями, прудами, восемью павильонами, двумя дворами и бессчетными закоулками. Все строительные материалы привезены из Китая: 350 тонн камней причудливой формы, добытых со дна озера Тайху, особый щебень, кипарисовые стволы для цельных колонн, темный — цвета «кровь дракона» — лак, зеленая, в цвет его же чешуи, черепица. Хотя по размеру сад больше напоминает огород и занимает всего треть гектара, его нельзя назвать маленьким.
«Горсть земли и ложка воды, — говорили древние, — навлекают безбрежные думы».
Какие думы? Те, что навевает китайский сад, ибо он — философский ребус с темным сюжетом. Чтобы расшифровать сад, надо выучить его язык, состоящий из семи неизбежных элементов.
- Стена сада, чуть выше человеческого роста, повторяет изгибы местности. Будто вырастая из самой земли, прихотливая и изменчивая, как все природное, она то и дело теряет себя в декоративных завитушках. Цвет стены всегда белый. В лунную ночь на ней, как на экране, разыгрывается танец теней, отброшенных побегами бамбука. По обычаю на белой штукатурке ученые гости оставляли на память хозяевам образцы своего каллиграфического и поэтического мастерства.
- Флора китайского сада не терпит ничего слишком пышного или яркого. Здесь царит элегантная ассоциативность, ибо каждое растение опутано густой цепью цитат. Царь сада — известный в ста разновидностях пион. Беспримесный ян, пион представляет мужскую эманацию природы. Вечнозеленые сосны говорят о неувядаемом благородстве, полый бамбук олицетворяет жизненную силу пустоты, хризантема — покой и долголетие, растущий со дна пруда белоснежный лотос символизирует духовную чистоту. Чего в китайском саду нет, так это газона: пустота должна органично входить в устройство вещей, а не зиять дырой без оправдания.
- Вода занимает больше половины всей территории сада. Примета вечного движения и конечного покоя, образ бесчисленных превращений, она служит зеркалом небу, которое целиком вмещается в крохотный пруд.
- Камень считается лучшим другом мудреца, ибо навевает мысли о древнем. Владимир Соловьев говорил, что испытывает трепет от встречи с седым от старости валуном. В камнях необыкновенной формы, которые на Востоке стоят целое состояние, китайцы видели проявление жизненной силы космоса: застывшая сперма природы.
- Экраны — те же камни, заросли кустов, щиты с цитатами, искусственные горки — затрудняют обзор сада, мешают окинуть его одним взглядом. Ширмы выполняют магическую и эстетическую функции. Они защищают от злых духов и создают многослойное и преумноженное гиперпространство.
- Архитектура сада стремится сама себя вычесть. Она так ловко вписывается в окружающее, что маскирует переход от естественного к искусственному. Террасы, павильоны, башни для любования луной, помещения для музицирования (у ручья, где звук чище), чайные домики, беседки — суть театр природы. Этот зрительный зал с партером, ложами и балконами затейлив, но и прост. В помещениях нет даже потолка: приземистые стены и изогнутые, будто привязанные к небу крыши.
- Окна «монтируют» обзор сада как опытный кинорежиссер (как раз этому Эйзенштейн учился на Востоке). Они словно вырезают из пейзажа диковинные живые картины. Так, сквозь круглое «лунное» окно хорошо смотрятся вертикальные стебли ирисов. Окна, забранные сложной решеткой, разлагают свет на геометрические узоры. Прямоугольное окно изящно обрамляет крутой конёк крыши. Прорезь в стене, повторяющая форму бананового листа, открывает вид на банановое дерево, которое сажают в укромном месте на случай дождя — чтобы слушать, как барабанят капли по широким листьям. Умное окно китайского сада позволяет добиться того, о чем мечтает и наша экологическая архитектура: играть с окружающей средой, не дотрагиваясь до нее.
Версаль, например, — памятник культуры, свирепо подчинившей себе природу. С помощью прекрасной симметрии клумб и газонов он превращает толпу в процессию, прогулку — в церемонию, досуг — в урок цивилизации. Однако не только европейский, но и японский сад не похож на китайский. Знаменитые сады киотских храмов не работают с природой, а выпаривают ее, оставляя вместо воды и гор песок и камни. Эти скупые ландшафты дзен-буддизма говорят об иллюзорности всякой действительности. Китайский же сад делает всякую иллюзию действительной. Он являет собой утопию — то, чего быть не может. Если на Западе сад считался несовершенной копией Эдема, то ученый китайский литерати считал раем свой сад и не искал другого.
Главное, что из китайского сада нет выхода: в его ворота входит один человек, а выходит другой. И эта метаморфоза возвращает нас к цикадам.
Переписывая Лафонтена, Крылов заменил оригинальную цикаду на лучше известную нам стрекозу. В обеих баснях, однако, муравей — лишний. Цикада — сама себе антагонист. Ее жизнь — диалог двух глухих друг к другу ипостасей, и каждая из них обладает своей правдой, которая лишь в совокупности становится истиной. Зная это, китайцы видели в цикадах залог бессмертия и клали их нефритовые статуэтки в рот покойнику.
Пример возрождения, цикады вселяли надежду на возвращение и учили пунктирной жизни. Передвигаясь длинными стежками, мы, как они, чередуем сон будней с экстазом праздников. Без первых не будет вторых, без вторых нам не вынести первые. Поэтому, в отличие от уродливого Статен-Айленда, в прекрасном «Саду литерати» никто не живет, кроме цикад. И я им завидую.
Фото Ирины ГЕНИС
