22 июня в Воронежской области толпа, собравшаяся на митинг против добычи никеля, опрокинула вагончики и подожгла буровые вышки геологов, которые с марта ведут разведочное бурение. Точнее, собственно толпа ломала забор, а вышки, при полном бездействии полиции, поджигали хорошо организованные молодые люди с лицами, закрытыми масками, и на квадроциклах. После этого интернет заполнился ликующими откликами: «Довели народ!», «Так и надо!», «Показали оккупантам!»

Обозреватель Юлия Латынина по приглашению Константина Рубахина, одного из организаторов протестов, съездила в Прихоперье и пришла к выводу: то, что произошло, очень важно. Но к «Показали оккупантам!» — не имеет никакого отношения. Это погром.

Погром

В мае 2012 г. Уральская горно-металлургическая компания (УГМК), принадлежащая Искандеру Махмудову и Андрею Козицыну, выиграла конкурс на два медно-никелевых месторождения в Воронежской области. Ее основной конкурент — «Норильский никель» — этот конкурс проиграл во многом потому, что УГМК еще до конкурса скупила все земли, находящиеся над месторождением.

Несмотря на выигранный конкурс, УГМК подписала контракт об освоении месторождения только в декабре 2012-го, в основном, видимо, из-за противодействия «Норникеля». В области началось экологическое движение против освоения месторождения — в том числе «В защиту Хопра», которое позднее возглавил московский пиарщик Константин Рубахин, бывший в свое время членом команды Марата Гельмана и помощником депутата Ильи Пономарева. Константин Рубахин, дом которого находится в воронежской деревушке Алферовка, утверждает, что он продал квартиру в Праге за 150 тыс. долларов, чтобы финансировать борьбу против добычи руды.

8 февраля 2013 года бурильщики УГМК впервые выехали в поле, чтобы приступить к бурению гидрологических скважин. Их встретили Рубахин и казаки. Валерия Копейкина, гендиректора «Воронежгеологии», и его брата избили нагайками под крики «бей жидов».

«Они сами себя избили», — полагает присутствовавший при начале событий атаман Игорь Житенев из Новохоперска. В миру Житенев называет себя бизнесменом: лет десять назад из троих его партнеров двое погибли, а третьего взорвали.

УГМК наняла для охраны ЧОП и поставила забор, но 10 марта толпа разметала забор и снова ворвалась к геологам. Атаман Валерий Телегин из Борисоглебска, «в говнищу пьяный и ранее судимый», — по словам начальника ЧОПа Максима Голяндрина, объявил, что дает оккупантам, чтобы убраться, три дня сроку, «а после этого каждый казак сам знает, что делать».

На Телегина завели дело. Он тут же струхнул и написал покаянное письмо. Его бывшие соратники утверждают, что Телегина специально наняла УГМК, чтобы скомпрометировать мирный протест.

Лагерь пришлось обнести проволокой, а толпа стала эндемической. Казаки угрожали бурильщикам; священник прочитал над ними отходную, а женщины посыпали землю солью и читали заговоры. На территорию лагеря подкинули плакат с фото бурильщиков, исколотыми, в соответствии с древними законами симпатической магии, иголками.

13 мая погромщики перегородили путь машинам с едой. Началась потасовка, полиция не вмешивалась. На видео видно: когда ворота наконец открылись, чтобы пропустить машины, погромщики начали рваться на территорию лагеря. Охранники успели захлопнуть ворота, двое погромщиков остались внутри. Один перелетел через сетку сам, другого сильно пинали.

Константин Рубахин тут же заявил, что ЧОП избил мирных экологов.

Мирные экологи собрались тем же вечером, стали отламывать кирпичи от руины доисторического коровника и закидывать ими рабочих поверх бездействующего полицейского оцепления. По словам Константина Рубахина, это рабочие закидывали кирпичами мирных экологов.

— Константин! — Не выдерживаю я и киваю на сидящего рядом со мной Дениса Арапова, корреспондента ВГТРК: — Мы оба были в лагере. Мы видели, что развалина, где брали кирпичи, находится там, где стояла толпа.

— А они заранее нанесли в свой лагерь кирпичи и кидали, — объясняет Рубахин.

Перед митингом, назначенным на 22 июня против «новых фашистов», в администрации губернатора было совещание. УГМК предупреждала, что будет погром, и просила усилить милицейскую охрану.

Охрана не была усилена. Погром был. Казак Валерий Давыдов из Урюпинска, присутствовавший на митинге, объясняет мне, что УГМК подожгла себя сама.

То, что происходит в Прихоперье, — это холерный бунт. Погром. Евреи отравили колодцы, и поэтому у нас чума. Проклятых фашистов надо жечь, но они жгут себя сами, чтобы скомпрометировать наш мирный протест.

И, как и всякий погром, он немыслим без импотенции или соучастия властей. Губернатор Гордеев бездействует. У губернатора Гордеева из базы данных исчезла диссертация (которая очень интересует диссертгейтовцев), и брата его шофера недавно поймали с 200 миллионами рублей в мешках из-под сахара.

Да и куда ж губернатору действовать? Бунтует же ядерный электорат партии власти. Это ж он ходит с иконами и рассказывает о вреде любого нового производства, радиоактивном никеле и о зловредных фермерах, которые травят их огороды. Если это — будущее российских протестов, то я теперь верный путинец.

Бобрышев

Когда, через три дня после погрома, я приезжаю в лагерь, начальник участка Бобрышев отказывается со мной встречаться. Закрывшись в вагончике, он дважды высылает гонца сказать, что лежит голый под одеялом и спит.

Я отстраняю гонца и захожу в вагончик. Бобрышев лежит, укрывшись одеялом с головой.

— Николай Викторович, — говорю я, — я понимаю ваше чувства, но общение с корреспондентами отныне является частью ваших профессиональных обязанностей.

Бобрышев высовывает голову из-под одеяла и начинает орать. В процессе ора он вылезает все больше: сначала по шею, потом по плечи, потом по грудь и в конце концов усаживается на койке, грузный, полуголый, совершенно взбешенный. Ор превращается в интервью.

— Что же это такое?! — орет Бобрышев.

Он 35 лет бурит. Он бурил в колхозах воду, и его встречали хлебом-солью. В Казахстане ему подарили 15 баранов. Ему дважды в жизни за 35 лет приходилось ставить вокруг буровой забор: один раз на Камчатке от бурых медведей, другой раз в Прихоперье — от местного населения.

— Если мы тут нарушаем закон, — продолжает Бобрышев, — надо запретить бурение и выставить нас, а если мы не нарушаем закон, значит — они погромщики. Значит, надо арестовывать их! Почему полиция бездействует?

Почему у него угнали трактор, перевернули машины, сожгли вышки? Чем виноваты его рабочие, у которых толпа уничтожила всю их зарплату, разбросав керн (бурильщики уже прошли 400 метров, а зарплата бурильщика зависит от метров вынутого керна)?

— Но ведь они боятся за свою землю, — говорю я. — Они говорят, что тут будет депрессионная воронка, от которой пересохнет Аральское море.

— Депрессионная воронка! — орет Бобрышев. — Пятью пять не знают, а выучили «депрессионная воронка»!

Мифология

Я приезжаю на третий день после беспорядков в деревню Алферовка вместе с Константином Рубахиным. Рубахин с апреля звал меня приехать, благо многотысячные народные протесты были мне крайне любопытны. Я еще не знала, что увижу.

Места, действительно, невероятной красоты.

Константин останавливает машину у дуба, которому, по его словам, 600 лет, и стоит, прижавшись телом к стволу. Потом отвозит нас на берег величавого Хопра — крутой откос под нами, песчаная коса напротив — и идет по пахучему разнотравью, нежно лаская травы и время от времени демонстрируя осведомленность в их названиях.

В покосившемся отчем домике, в котором живет Константин, по прихожей прыгает хромой клест, и его тетушка печет нам на завтрак тающие во рту блины с вареньем из местной земляники и изумительными домашними сливками.

Перед завтраком я выхожу на пробежку. Возле соседнего дома встречаю местную жительницу. У нее фингал под глазом.

— А вы за никель или против? — спрашиваю я.

— Против.

— А почему?

— Он радиоактивный.

Это меня несколько озадачивает:

— Если никель радиоактивный, как же пользуетесь деньгами? У нас монеты сделаны из никелевого сплава.

Ответ убивает наповал:

— А денег-то, — говорит моя собеседница, — мы в руках, почитай, и не держим.

— А рабочие места?

— Да какая мне работа! — машет рукой собеседница, и, приглядевшись, я понимаю, что она права: ей не светит ни эта работа, ни любая другая.

На протяжении последующих двух дней я коллекционирую разнообразные местные поверья, которые жители Прихоперья связывают с никелем.

Типичные ответы на вопрос: «Что вам не нравится в никеле?» — звучат как… «Всё». «Это все знают». «А чего вы спрашиваете? Вы что, шпионка?» «Мы тут все вымрем». «Будут дети рождаться с тремя ногами». «Он заразен». «Он радиоактивен». «Вода уйдет, вся Россия погибнет». Сотрудница алферовского дома «для психов» разъяснила мне хорошо поставленным голосом, что в случае бурения нарушится целостность земной платформы, сдвинется ось, и начнутся землетрясения.

Сначала мне казалось, что степень мифологичности объяснений зависит от уровня социальной интегрированности респондента, но потом я поняла, что степень мифологичности зависит не от социального статуса, а от количества респондентов в данной точке пространства.

Если индивидуальный респондент способен разговаривать если не здраво, но спокойно, то, соединившись в толпу, он начинает орать. Так, от толпы женщин-респондентов, собравшихся на ступенях местной полиции утром 26-го числа, я узнала, что УГМК уже отравила радиацией помидоры и что это УГМК разоряла район в течение предшествующих 20 лет.

Но самое важное заключается в том, что толпа обладает способностью давать одновременно противоречивые ответы, которые, впрочем, в переводе означают одно и то же.

Так, в ответ на попытку уточнить, кто же все-таки ломал забор 22 июня, двое респондентов одновременно ответили: «Его никто не ломал» и «Его надо было сломать».

В ответ на попытку уточнить, точно ли господствующая в районе нищета вызвана происками УГМК, готовившейся к уничтожению чернозема и вывозу стратегического сырья за рубеж, — ответы трех респондентов одновременно прозвучали так: «Развалили район, специально готовились к этому!», «Молодая женщина такую хрень говорит!», «Покажите документы!».

Респонденты из полиции или администрации либо отказывались отвечать («Я лицо должностное»), либо были против никеля. Один из полицейских предварительно убедился, что у меня и моего спутника отсутствуют технические средства записи, после чего отказался отвечать на вопрос.

Особняком стояло несколько ответов, полученных от людей, обладающих высоким социальным статусом или занимающихся бизнесом.

Так, урюпинский казак Валерий Давыдов, владелец коммерческой недвижимости в Питере, объяснил беды от никеля так: «Шахта проходит через шесть водоносных слоев. Два из них содержат йодисто-бромистый рассол. Степень его концентрации такова, что даже при разведочном бурении возможно засоление почвы».

Респондент Владимир Поленов, 26-летний фермер, успешно выращивающий в 25 км от места будущих разработок цветочную рассаду и только что взявший кредит в Промсвязьбанке под 28% годовых, выразил опасения, что депрессионная воронка, образующаяся при бурении, приведет к нехватке воды, от которой его теплицы разорятся. Примечательно, что респондент не употреблял фраз «Всё растащили» и даже не жаловался на трудности с бизнесом.

Азербайджанец Талыб (приписной казак, по словам присутствовавших) имеет в 30 км от будущего месторождения пасеку. Он опасался, что пыль, поднявшаяся с хвостохранилища, сделает его мед менее конкурентоспособным.

Респонденты Поленов и Талыб были единственными молодыми людьми, которых я встретила на митинге. Всем остальным было за 50 — либо они не работали вовсе, либо занимались прибавлением к пенсии: держали пару-тройку свиней, корову, вязали пуховые платки.

Как я уже отметила, степень мифологичности ответов полностью асоциальных респондентов (живущих только на пособия) и респондентов, ведущих натуральное хозяйство, — не отличались между собой. Ключевая разница была же в том, отвечал тебе человек — или толпа.

Храбрый атаман Телегин

Из Новохоперска мы (т.е. я и спецкор «КП» Владимир Ворсобин) едем в Борисоглебск — умирающий пыльный городок в 60 км от месторождения.

Там нас ждет атаман Валерий Телегин — тот самый, который 10 марта «давал три дня сроку» оккупантам, а по заведении уголовного дела потек, раскаялся и написал покаянное письмо, в котором сообщил, что «нас провоцировали чужаки из Москвы и ряженые казаками торгаши из Урюпинска», за что и был раскоронован.

Телегин сообщает нам, что встретит нас на главной площади около казачьего штаба, и мы случайно подкладываем ему свинью: разговор о встрече в штабе слышат другие борисоглебские казаки.

Поэтому, когда мы подходим к штабу, Телегина встречает небольшая, но очень недоброжелательно настроенная толпа. В руках одного из казаков — неизбежная нагайка. Выясняется, что после того, как Телегина «раскороновали», у него отобрали ключи, но он как-то раздобыл дубликат и теперь хочет проникнуть в штаб.

Телегин ретируется от нагайки, и наша встреча с атаманом переносится в ближайшее кафе. Там Телегин рассказывает нам, что появление письма является результатом деятельности определенных деструктивных сил, которые хотят уничтожить единство казацкого движения и вывести из игры его выдающегося лидера Валерия Телегина.

— Так вы писали письмо или нет? — уточняет Ворсобин.

— Я не буду отвечать на этот вопрос, — с достоинством изрекает выдающийся лидер.

За дверями кабинетика, где мы беседуем, его уже ждут: толпа жаждущих расправы казаков только вспухла размером. Телегин снова сбегает, предварительно вызвав полицию, а мы перемещаемся в штаб.

Там мы снова слушаем краткое изложение Основного Новохоперского Мифа о попытке уничтожения страшным хтоническим божеством по имени Никель светлого бога по имени Чернозем. По мнению наших собеседников, в Прихоперье надо развивать сельское хозяйство, потому что здешние места «кормят всю Россию и мир».

Редколлегия, чье мнение в отношении материала разделилось, подчеркивает: редакция может не разделять точку зрения обозревателя.