Авиньонский театральный фестиваль — гадательное зеркало. В спектаклях и речах самого радикального, политизированного, дерзкого из больших фестивалей Европы кипят возможные сценарии века. В 2003 году здесь гремела забастовка «частично занятых» актеров и техников, сорвавших тем летом все фестивали Франции. Теперь она кажется «прологом в театре» к десятилетию горящих автомобилей.
В 2004-м арт-директором Авиньона был Томас Остермайер. На сторожевых башнях города вились флаги с девизом «Авиньон — крепость Европы». На встречах со зрителями лицеисты упрекали Остермайера за жесткий очерк иммигрантского предместья в «Войцеке». На спектакле Марталера «Вынужденная посадка» актеры поднимали публику ради минуты молчания «в память той Европы, где нам жилось так безбедно».
Десять лет спустя те страсти, страхи и споры кажутся древней историей.
67-й Авиньонский фестиваль наполовину посвящен театру Африки. Питер Брук, Патрис Шеро, Кристоф Марталер, Томас Остермайер, Жозеф Надж, Алан Платель, Саша Вальц, Ромео Кастеллуччи стали лишь участниками спецпрограммы Des аrtistes un jour au Festival (в вольном переводе — «Мэтр-на-час»): спектакли и фильмы звезд европейской сцены шли одним показом. Арт-директоры Авиньона-2013 — французский режиссер Станислас Нордей и писатель и режиссер Дьедонне Ньянгунна. 47-летний Ньянгунна и его театр из Браззавиля «Шум улиц» дебютировали в Авиньоне в 2007-м спектаклем об ужасах гражданской войны в Конго (Ньянгунна прошел на родине лагеря и пытки). Его новый спектакль «Шеда» — о «магическом реализме» жизни африканской деревни; о призраках колониальных времен; о гневе, скопившемся в народе, и надежде на борьбу с вековой несправедливостью.
В основной программе — спектакль немецкой группы Rimini Protokol «Бизнес-ангелы Лагоса»; режиссеры и хореографы из Алжира, Туниса, ЮАР, Кот д’Ивуара, Буркина-Фасо, Нигерии; труппы из предместий Авиньона, электронный театр LFKs из предместий Марселя, группа 20-летних уроженцев тех же предместий и юных иммигрантов AOBH.
Спектакль молодого театра LFKs и группы AOBH «Третья жизнь Франциска Ассизского» идет в старинном католическом лицее Сен-Жозеф. В готической арке — белый занавес. Зрители входят по одному. Отдернув завесу, каждый сталкивается нос к носу с голым темнокожим юношей в дредах. Роль юноши в искусстве скромна: стоять поперек входа без штанов и отрывать «контроль» у билетов. Далее — играет пианист и идет фильм: в Провансе, среди цветущей лаванды, члены группы AOBH чеканят рэп о мудрости племенной жизни.
В зале стоит треснувшая католическая исповедальня из заброшенной церкви. Шуршат обрывки объявления о «сборе на бедных». Входишь, склоняешься к решетке, за которой должен сидеть кюре. Голос оттуда шепчет: «Спасибо вам за возвращение».
На этом все. У выхода зачем-то стоит миска с домодельным печеньем. Но на дикой июльской жаре не хочется даже плюшек с эстетической провокацией. С улицы слышно, как у лицея милые студентки в алых майках волонтеров Авиньона истово объясняют новым зрителям «Франциска»:
— Спектакль может идти для вас 10 минут, но может и 3 часа. Это зависит от вашего духовного соучастия!
Проект обоснован интервью с Жаном-Мишелем Брюйером, режиссером и актером из Даккара, худруком марсельского театра LFKs.«Сегодня есть необходимость… в нашем аппетите к разрушению, чтоб построить, наконец, другой мир!..Зимой в Париже я видел длинные очереди на выставку Эдварда Хоппера. Она (как и все подобные очереди в Музей Орсэ и Центр Помпиду) состояла в основном из пар от 35 до 50 лет: почти все белые, среднего или высшего класса. А ведь это нерепрезентативно для населения современной Франции… Эти люди сходятся в музеи на поиски себе подобных, на грандиозные мессы искусства ХХ века, в память о временах, когда белая культура царила без альтернатив в стране и в мире. Им не нужны сенсации свободы, инновации, которые может открыть творчество! Эти люди даже боятся нового мира…»
Интервью кажется радужным пузырем Авиньона. Такой же нелепостью, как призывы в июле 2003-го к походу безработных актеров на Париж. Но Авиньонский фестиваль больше фестиваля: здесь всегда шумит время и бешено крутится стробо-скоп истории, показывая разные проекты будущего. Включая вот такой: с новым разрушением до основанья, а затем… И с тенью нового ЕвроПролеткульта.
Как ни странно: публика Авиньонского фестиваля до сих пор в огромной степени состоит из вышеупомянутых пар среднего класса. И их детей и внуков — в алых майках волонтеров.
…Лучший спектакль «африканского цикла» — шире своей темы. Швейцарец Мило Рау нам не чужой: это на его спектакль о Pussy Riot в Сахаровском центре зимой вломились полиция и казаки. Рау — историк и социолог, учился у Пьера Бурдье и Цветана Тодорова. Среди его спектаклей — «Последние дни Елены и Николая Чаушеску», «Дело Брейвика», «Московские процессы». «Радио «Ненависть» (Hate Radio) — о геноциде в Руанде.
В апреле 1994 года, после крушения самолета президента страны, в Руанде вспыхнуло безумие. За 100 дней было убито от 800 тысяч до 1 миллиона людей этнического меньшинства тутси. Огромную роль в пропаганде, агитации и коллективной организации геноцида сыграло популярное «Радио Тысячи холмов». В программах, которые слушала вся Руанда, весело смешивались музыка, репортажи с Tour de France и прямые эфиры с призывом к убийству.
Зал спускается к сцене двумя амфитеатрами. Посредине — закрытый стеклянный куб. На двух стенах идут видеоинтервью: двое выживших (в 1994-м им было лет по 5—7) свидетельствуют: «Я был весь покрыт кровью родных, кровь затекала в глаза и в рот. Я окоченел от страха. Густая кровь на лице, наверное, спасла: они сочли меня мертвым». «Через много лет я встретила в клубе юношу и узнала его: младший сын нашего священника. Нас осталось двое из всей деревни».
А потом жалюзи поднимаются. В стеклянном кубе — студия. Прямой эфир! Зажигает диджей. Со слезами говорит: «Но нас больше, больше! Воля большинства значит все: у нас демократия!» — красавица Валери, любимица женщин хуту. Пытается говорить по-французски, но сползает на родной язык главный политолог: с мышцами грузчика, с бронебойным веселым хамством преуспевшего дельца с начальным образованием, с пистолетом, спрятанным под лондонским пиджаком. И заводит публику самый странный персонаж: Жорж Ружье, бельгиец, сын безработного шахтера, прибывший в Африку за счастьем за три месяца до событий. Единственный белый на радио — он стал главным трубадуром резни.
Страшно узнаваемы интонации, отбивки, шутки диджея: похоже, все молодые народы учились энтертейменту у одного Большого Брата. Так же лгут и изворачиваются. Так же топчут «Репортеров без границ» и «Врачей без границ». Так же говорят о суверенной демократии, в которую негоже лезть Западу. Так же безбожно, как в отчетах о «Шахтинском деле», обвиняют и лгут. Принимают звонки слушателей: «Я, муж и восемь детей благодарны: вы нам открыли глаза». Впрямую призывают к резне — и пускают в эфир лихой рок: «Просто сделай это!»
В стеклянном кубе пьют пиво и шутят. Формально — их руки чисты. Нет силы страшнее СМИ в современном мире (и спектакль Рау, кажется, об этом). Документальная пьеса написана Рау после проработки архивов «Радио Тысячи холмов». По стенам стеклянного куба ползет эпилог: после освобождения Руанды в 1996-м радиоведущая Валери получила пожизненный срок, пожизненно сел и политолог — но вскоре исчез из лагеря.
«Жорж Ружье был освобожден по отбытии наказания в 2010-м. Вскоре принял ислам. В 2011 году его видели в лагерях Пакистана.
В здании радиостанции RTLM в Кигали сейчас открыт магазин драгоценностей и часов».
«Я говорил в Кигали с бывшими сотрудниками радиостанции, — комментирует Мило Рау. — Многие ничего особенно не имели против тутси. Но люди хотели заработать: на домик, на машину… И говорили сами себе, что работают на сплочение нации…»
Умнейший спектакль — о горсти авантюристов, о способах зарабатывать на жизнь, о силе электронного гипноза — от прямого эфира до кривого ножа. Привезти бы! Но не вижу в России фестиваля, которому бы «эта страсть» подошла по формату: разве что «Пилорама».
Все это кипение Авиньона-2013 — отдельные карты пасьянса «ХХI век».
Как он ляжет — и на чем сойдется?
