Это письмо Эрнста Неизвестного, чей скульптурный портрет первого президента России стал основой барельефа молодого эстонского скульптора Рене Рейнумяэ, прозвучало в унисон с настроением людей, собравшихся на открытие нового памятника в центре Таллина. Событие приурочили к годовщине августовского путча. В России отмечать ее почти перестали: слово «свобода», написанное на знаменах той революции, в сознании нынешних масс связано с драмой и тяготами, принесенными ею, а в возрожденной свободой Эстонии эту годовщину празднуют со все большим размахом — слишком очевидна разница между прошлым и настоящим даже для самых недоброжелательных наблюдателей.

Мало кто так быстро и полно использовал свой шанс на перемены, как Таллин. Он сияет чистотой, яркими фасадами старинных домов, шумит кофейнями и уличными ресторанчиками, пахнет корицей и жареным миндалем. Продавцы в цветном сукне и льняных рубахах средневекового кроя предлагают товар весело и вежливо. На каждом метре Ратушной площади творится жизнь. Тут звенят цимбалы уличного оркестра, там какие-то дюжие седоголовые мужики, взбежав по ступеням, лихо исполняют джазовую мелодию, снискав общие аплодисменты.

В теплом воздухе давно растворилась холодноватая сдержанность советских времен, когда на вопрос, заданный по-русски, могли не ответить или повернуться спиной. Сегодня русский — все равно что местный английский, и на нем говорят везде: в гостиницах, в лавках, на улицах. И в большой толпе, собравшейся на улице Нунну, где открывали барельеф Борису Ельцину, русский смешивался с эстонским. Место, выбранное для него, символично: крепостная стена под кручей Вышгорода когда-то защищала город от вторжений, сейчас над ней, на здании Дома правительства, развивается знамя эстонского государства. А на барельефе на английском, русском, эстонском начертано: «В память о первом президенте России Борисе Ельцине за его вклад в мирное восстановление Эстонии в 1990—1991 годах».

Выступавшие, а это первые лица эстонского государства и главные участники тех событий, вспоминают: кадры стоящего на танке Ельцина были единственной надеждой миллионов людей на свободу. Эстонцы никогда не забудут, что уже 24 августа, после подавления путча, он встретился с делегацией Эстонской Республики, чтобы подписать акт о признании ее независимости. Разумеется, этим и сегодня довольны не все, но частные лица, собравшие средства на этот памятник, объединены одной эмоцией — почтением и благодарностью.

Эстонское правительство отнеслось к идее без особого энтузиазма, но бизнес в Эстонии не зависит от него настолько, чтобы подавлять свои естественные чувства. И мэр Таллина Эдгар Сависаар дал торжественный прием по случаю открытия барельефа, а вот российские дипломаты явно саботировали событие, ничуть не задумываясь, как они выглядят в глазах своего и соседского народа. Посол России в Эстонии и вовсе счел за благо удалиться в отпуск. Видимо, посыл народной дипломатии, покрывающий вчерашние события патиной благородного исторического выбора, слишком уж сильно опережает злобу дня. Сохранить российское лицо помог фонд Ельцина, оказавший всяческую поддержку идее эстонского предпринимателя Меэлиса Кубитса, прирожденного миротворца и дипломата, если считать дипломатической целью дружбу между народами.

Ситуация странным образом напоминала люки на последнем этаже телебашни, куда все отправились после открытия: толстое стекло позволяло видеть землю с высоты 170 метров, а стоило вглядеться пристальней, как густой «туман» закрывал видимость. Сюда приехали не случайно. Телебашня с момента трансляции кровавых событий в Вильнюсе 13 января 1991 года и августовского путча стала символом движения к свободе. О свободе, свободном выборе, о его последствиях — государственных и человеческих — говорили тогдашние председатель Верховного Совета Эстонской Республики Арнольд Рюйтель, первый заместитель председателя Верховного Совета Беларуси Станислав Шушкевич, госсекретарь России Геннадий Бурбулис. Их версии истории во многом совпадали, а портрет первого президента России каждый рисовал своими красками.

…В России памятников, кроме как на родине в Екатеринбурге, первому президенту новой страны не поставлено. Ельцин до сих пор слишком горячая, спорная, конфликтная фигура, чтобы остыть в бронзе. Тем более что для значительной части общества Ельцин — человек, за руку приведший к власти Владимира Путина, а значит — предопределивший сегодняшний режим.

А на следующий день в Таллине открывались Третьи Довлатовские дни. Этот фестиваль придумал один человек — Оливер Лооде. Как-то друг пристыдил его за то, что он не читал Довлатова. Оливер прочел, восхитился и, будучи молодым и энергичным бизнесменом, стал деятельно популяризировать любимого писателя. Оказалось, что у него множество единомышленников. Эстонцы, как говорит Оливер, — нация, склонная к ироничному отношению к себе и к миру, и Довлатов импонирует им своей иронией. Писатель Елена Скульская, сделавшая все, чтобы Довлатовские чтения стали традиционными, подчеркивает, что Довлатов — первый выдающийся русский писатель, который написал об Эстонии и об эстонцах без туристического любования (как Василий Аксенов) и без политического пафоса (как Александр Солженицын). Его персонажи-эстонцы такие же смешные, трогательные, знакомые и родные, как и все герои. А его Таллин — неповторимое место на литературной карте мира.

Фестиваль открылся на малой сцене Театра русской драмы. Месте, давно намоленном спектаклями, встречами, событиями. Главный гость фестиваля — поэт Евгений Рейн.

С годами как-то красиво подсохший и уже вполне тянущий на патриарха, Рейн читает стихи, посвященные Довлатову. И с этими стихами в зал, тесно набитый зрителями, входит биография поколения, с гульбой и бродяжничеством, безденежьем и цензурой, счастливой безнадежностью и большими надеждами, а главное — еще открытыми финалами. Время больших величин, крупных судеб, невосполнимых утрат…

Между тем Рейн, с неизменной любезностью подхватывая импульсы из зала, вносит в рассказ смешные детали, иронию и еще раз иронию: Ахматова, Бродский, Лидия Чуковская освещаются мягким, домашним светом. Быть свидетелем и участником — роль, требующая с поэта не столько читки, сколько полного забвения собственных амбиций, и у сегодняшнего Рейна все складывается безупречно. Масштаб и культура — то самое, что нужно для события, связанного с именем Довлатова.

Впрочем, не только с ним. В этом году организаторы приблизились к своему стратегическому замыслу — сделать фестиваль площадкой, где открывается пространство русской культуры, заново выстраиваются связи между Эстонией и Россией. Поэтому сегодня речь шла не только о Довлатове, но и об Ахматовой, о современных эстонских поэтах.

…На полу лежат восемнадцать женщин. В театральном свете все без исключения кажутся совершенными. И каждая поднимается с ахматовским стихом… Великая лирика Анны Андреевны в разных поворотах времени сливается в одну мощную женскую судьбу — колоссальных страстей и трагедийности. И все стихи звучат в эстонском переводе поэтессы…

Продолжение «дней» — спектакль «Посадочный талон» — попытка придать поэзии пластический и драматургический эквивалент (сценарий Григория Долича, постановка Елены Скульской). Артисты читают стихи Фагиры Д. Морти, Андры Теэде, Оття Ардера, Яна Кауса, Аско Кюннапа, Юкку-Калле Райда, Юргена Росте, Андреаса Эхина и самой Скульской в ее переводах на русский.

Скульская, поэт, писатель и просто красивая женщина, — один из ключевых игроков русско-эстонского культурного пространства, персонаж почти мифологический. Ее интонация, впитавшая иррациональный ритм таллинских холмов, звучит в спектакле: «…Он вышел в сад.

— Не стой под небом! — кричал ему внутренний голос. — Не стой под небом, отойди в сторонку, не стой!

Не стой под небом, готовым рухнуть и придавить тебя поздней осенью, когда ты беззащитен в своей тоске и не знаешь, к кому прижаться в своем одиночестве. …Когда ты тащишь за собой всех своих мертвецов и падаешь без сил. Когда ты заговариваешь с самим собой пересохшим голосом. Отойди, мой хороший. Отойди…»

Молодые эстонские поэты в большинстве своем жесткие сюрреалисты. Условность стиха спорит с условностью театрального действа, но цепь лирических сюжетов, сдобренных и печалью, и юмором, захватывает зал.

Два события — открытие барельефа и Довлатовский фестиваль — связаны между собой одним важным смыслом: они доказывают, что

Есть ценностей незыблемая скала, Над скучными ошибками веков.

И свободный выбор свободных людей чаще всего на стороне этих ценностей. А яйца Фаберже рано или поздно все равно разобьются о будущий монумент Ельцину.