С 1 сентября вступает в силу новый закон об образовании. Научный руководитель института проблем образовательной политики «Эврика», лидер отечественного инновационного образования Александр Адамский уверен, что этот закон сам по себе моментально не изменит школьную жизнь. Неужели будет как всегда: закон отдельно, а жизнь — отдельно? По понятиям? Налицо кризис муниципального учредительства школы, кризис ручного управления образованием. Об этом Александр Адамский рассказал корреспонденту «Новой» Людмиле Рыбиной.
— Высказывания некоторых руководителей о том, что мы с сентября начинаем новую эпоху, мягко говоря, преувеличение. Закон не изменит в один день школу и жизнь учеников. Но с другой стороны, принято около 150 подзаконных актов. Идет интенсивное наполнение нормативной сетки, без которого закон даже формально не может запуститься. Мы следим за тем, что нас касается, например, принято новое положение об инновационных площадках. До 1 сентября надо подавать заявки, пусть все торопятся. Но и эти нормативные акты сами по себе не работают. Необходима кропотливая работа с муниципальными и региональными чиновниками, с директорами, огромная работа с проверяющими органами, которые могут просто наказывать тех, кто попытается «жить по-новому».
— Что есть в законе нового и позитивного, ради чего стоит биться за превращение его из мертвой бумажки в действующий механизм?
— Самое главное — самостоятельность школ. Закон ее декларирует.
— В чем она?
— По закону — в утверждении собственной образовательной программы, в определении штатного расписания, системы оплаты труда. Формально нормативно эти свободы обеспечены.
Но 26 августа на совещании у премьер-министра Медведева министр Ливанов счел необходимым сказать, что с самостоятельностью школ не все здорово.
Все трагические истории, которые происходят с директорами школ, министру представлены. Думаю, он и сам в регионах увидел массу способов ограничения самостоятельности и свободы школ. И понимает, что не приходится ждать инициатив снизу в ситуации, когда педагоги видят, что происходит с теми, кто высовывается.
Все в образовании следят за делом Ильи Фарбера, учителя литературы из деревни Мошенка Тверской области, и челябинского директора Александра Попова, Общественная палата защищала кемеровского директора Вячеслава Лозинга, пережившего 48 проверок. Это на поверхности. Но если такая вершина айсберга, то какая остальная часть?
Закон создает условия. В том, что касается самостоятельности в образовании, — это принципиально. Но этого, к сожалению, недостаточно.
А свобода школе необходима как воздух. Качественное образование можно получить только в свободной и самостоятельной школе. Учение вообще возможно только с увлечением.
Интересно, что этим летом происходил какой-то пир свободной учебы. Такое впечатление, что все спешили поучиться, пока никто не заставляет. Словно изголодавшиеся дети и учителя решили летом наверстать то, чего не получили во время учебного года. Татьяна Ковалева провела летний университет тьюторов. Красноярский педагог Мария Миркес провела потрясающую летнюю сессию для учеников и педагогов. Екатеринбургская гимназия «Корифей» — директор Алексей Бабетов и зам. Мария Калужская, — провели потрясающую летнюю школу. Как в лучшие годы творческого союза учителей «Эврика».
Либо школа свободна, и тогда дети в ней учатся, а учителя учат. Либо учебы не получается. Казалось бы, учредитель школы — муниципалитет — должен чувствовать, в чем польза для граждан, за что надо держаться и что поддерживать. Ему должны быть нужны граждане, которые учатся с увлечением, а значит — свободно! В начале 90-х надеялись, что именно муниципалитету будут нужны лучшие результаты лучших школ!
Но то, как сегодня поступают на местах с лучшими школами, с директорами, показывает, что муниципалитетам не нужны реальные результаты, которые дает свободная учеба. Им не нужны свободолюбивые, самостоятельные, ершистые директора. Что делать? Получается, нужно как-то защитить лучшие школы от нынешних учредителей? Сделать федеральными, перевести на федеральное финансирование, чтобы у них была такая бумага, о которой мечтал профессор Преображенский в «Собачьем сердце», — как броня. Чтобы никто не сунулся. Не входи! Не тронь! Иначе мы лишимся последних очагов свободы и самостоятельности. И закон не поможет. Кто же будет проявлять самостоятельность, если за это бьют по голове? Значит, проблема не в законе. Проблема в нравах.
— Все, о чем говорят сейчас как о новом в этом законе, — уже было.
— Да, это его отличие от Закона об образовании 1992 года. Тот был проектом, по которому предстояло строить новое. А сегодня закон закрепляет то, что уже есть. Например, инновационные образовательные площадки существуют 25 лет. Теперь они поименованы в законе.
— Если школа получит статут федеральной инновационной площадки, будет той бумагой, которая защитит, как броня, чтобы и не подходили, и не совались?
— Нет. Это статус, который не дает, а позволяет дать школе свободу. И дополнительных денег школе этот статус не дает.
— Опять все зависит от местных властей?
— Да. А кризис муниципального учредительства очевиден. Муниципальные управления образования, не все, но многие, не защищают, а, наоборот, гнобят ярких директоров. Но в законе предусмотрена возможность учредительства школ государством — субъектом Федерации. Это предложение внесено в закон с подачи нашей ассоциации администраторов образования. Это возможность. Но кто же захочет отдать рычаги? Закон зафиксировал тенденции. Теперь нужны механизмы.
— Они уже есть?
— В образовании (не хочу говорить про все остальное) борются две тенденции: ручное управление и институциональное. Преобладает ручное. И в этом основная причина, что закон останется лишь на бумаге. С федерального уровня задают параметры и требуют, чтобы регионы их выполняли. Пример — требования президента о повышении зарплаты учителям до средней по экономике региона. Но очевидно, это невозможно без источников финансирования. У регионов этих источников нет. А сделать надо. Любой ценой, независимо от возможностей.
— Сокращают в школе лишних людей, чтобы оставшимся повысить зарплату.
— И это тоже. Но если у директора пять замов, может, и стоит сократить, но если сокращают логопеда? И опять: кто решает, что надо сократить?
Регионы начинают брать кредиты. Они дорогие. Регионы закрывает другие программы — в том числе программы развития образования. Колоссальное напряжение. Цель в данном случае — благая. Но ручное управление, требование достижения результата любой ценой приводит к тому, что административные способы подавляют институциональные.
Результат вроде имеем, зарплата повышается, но эффект — усиление административного управления. А это крайне опасная тенденция. Работают не правила, а административные рычаги. То, что происходит с директорами, показывает: усиление административного управления в любой момент может повернуться против любого человека или организации. И тогда, помнишь, как в «Списке Шиндлера»: и нет даже правил, чтобы выжить.
— Результаты образования, которые требуют сегодня от школы, слишком формальны. Можно сделать их реально важными и нужными для детей?
— Вопрос результатов образования — это не проблема того, как массово засвидетельствовать полученный учениками уровень знаний. И не то важно, ЕГЭ это или не ЕГЭ. Важно то, что человек с полученным образованием сможет делать. Образование оказывается эффективным в двух моделях: при тоталитарном режиме и при абсолютно свободном доступе к местам социализации. И в том и в другом случае можно конвертировать свое хорошее образование в успех. В первой ситуации известны правила игры: тот, кто хорошо учится и «правильно» себя ведет, получает лучшую работу, а с ней и блага. Поэтому образование становится желанным, к нему стремятся. Во второй — способности и знания востребованы за счет открытого широкого спектра возможностей, из которого можно реально выбирать себе дело, опираясь на то, что знаешь и умеешь. Если есть куда стремиться, из чего выбирать, каждый сам понимает, что ему развивать, что культивировать, чему учиться.
Россия сегодня не там и не там. А то, что образование может стать лучше как самостоятельная отрасль, — это иллюзия. Образование вторично. Как экономика, производство, политическое устройство требует, так образование и работает. А если не требует, значит, оно и не востребовано.
Оно востребовано, если политические, экономические, социальные механизмы настроены на то, что продвижение по карьерной лестнице, социальное и материальное благополучие связано с уровнем подготовки, квалификации, компетентности. А если от образования, от достоинств человека мало что зависит, если образование не конвертируется в социализацию, если оно только мешает, кто же будет стремиться к реальному образованию? Тогда образование — формальная ступень, а его реальные, личностные результаты не имеют значения. Вот в этом основа коррупции в образовании. Когда реальные знания не кажутся необходимыми, то покупаются результаты ЕГЭ (а не потому, что контроль слабый). И дело не в ЕГЭ. Так же будут стремиться купить и другие экзамены, если вдруг не станет ЕГЭ. Купить формальную оценку, а не получить реальное образование.
— Значит, изнутри это не удастся менять?
— Есть много деятелей образования, которые получают кайф, удовольствие, удовлетворение от своей работы, и они стремятся к результатам. Я получаю удовлетворение от работы. Но чем больше директоров и учителей я научу инновационной деятельности, тем большему риску они подвергнутся. Меня радует, что я так, через учителей, помогу большему числу детей. Но что будут делать эти зараженные творчеством дети, дети с реальными результатами хорошего образования? Чем больше будет качественно образованных людей, тем больше мест для их социализации необходимо. Свободных, конкурентных мест. Сдерживание доступа к местам социализации создает очень опасную социальную ситуацию. Чем лучше будет образование, тем больше будет амбициозных, критически мыслящих людей, которым нужны автономные, самостоятельные места деятельности. Может быть, наращивая эту массу можно что-то изменить.
В формальном подходе к результатам образования есть еще одна опасность. Дело в том, что разные люди могут социализироваться благодаря разным результатам. В подростковой школе каждый ребенок должен иметь возможность в чем-то обязательно быть успешным. Кто-то в учебе, кто-то в спорте, кто-то в творчестве. И все эти достижения должны быть уравнены в правах в подростковой школе. У подростка потребность самовыразиться, самореализоваться — это главное. И поэтому важно не то, чтобы по школьным предметам у всех были хорошие отметки, а чтобы все нашли для себя возможность самореализации. Если не удастся сделать это в школе, ребенок уйдет в подворотню или будет ущербным всю жизнь. Надо сменить систему координат школьных результатов: если подросток что-то попробовал, и не получилось, это хороший результат. Молодец! Только надо стараться, чтобы попробовал как можно больше видов деятельности. Не для профессии, а для самореализации. Вот это и есть результат в подростковой школе. Если этого добьемся, то криминализация в обществе уменьшится. Очевидно, именно это пытался делать в деревне Мошенка Илья Фарбер. Это то, что делают лучшие педагоги от Макаренко и Сухомлинского до Тубельского и Пинского. А дальше у ребенка будет старшая школа, и тут уж нечего лукавить — это предвуз. И результаты здесь соответствующие.
Я много лет занимаюсь экспертизой качества образования. Есть школы, которые не дают стобалльников на ЕГЭ, а отвлекают детей от улицы. И это должно быть засчитано как результат. Но формализация такого результата крайне сложна. Далеко не любой результат можно формализовать.
— У вас есть предложения, что нужно делать?
— Закон «Об образовании в Российской Федерации» — последний штрих модернизации. Я предлагаю мораторий на централизованные изменения в школьном образовании на 3-5 лет. Надо отработать, довести до ума все приятые решения, выбрать оптимальные варианты — и финансирования, и оплаты труда, и оценки качества, и электронной среды, и аттестации учителей и многое другое. Но выбор этот — за школами, за учителями, за родителями. Надо остановить ручное управление школой из центра, обеспечить самостоятельность, а значит, и ответственность школьных коллективов. Пусть работают правила, а не воля руководителей.
