Книга вышла в издательстве «Время». Сто двадцать пять страниц. Девять поэм. В пространственном диапазоне — от бледного, дымного брежневского Ижевска, где Олег Хлебников вырос, до улицы Павленко в Переделкино и Потаповского переулка на Чистых прудах, где Хлебников несет мирские обязанности зам. главного редактора «Новой газеты» и редактора вкладки «Правда ГУЛАГа». Во временном диапазоне… а это — по какому календарю считать.

Можно сказать: от 1978-го, от премии Госкомиздата СССР «За лучшую первую книгу» (автору было 22 года — по тем временам фантастика) до 2013-го, до Новой Пушкинской премии «За совокупный творческий вклад в отечественную культуру». А можно и по-другому: от эпохи московских кухонь, похожих на корабельные кубрики (каждый со своей командой, ушедшей в вольное плавание и наглухо задраившей люки от маразма 1970-х), — через эпоху великих надежд (Олег Хлебников отдал им дань по полной: в горбачевские годы заведовал отделом культуры «Огонька») — в годы дикой тоски по ушедшему миру, где были живы Арсений Тарковский, Давид Самойлов и Булат Окуджава, в годы одиночества, бетонных малометражных башен из слоновой кости с продавленными диванами, смиренных и вызывающих строк «Кстати, читать детективы — спасение от рутины…», в годы проточного холода «на небесном дне».

Но и это будет схематично. Такой свой, особый путь — он для многих общий. Хлебников же знает хронотопы, куда мало кто из русских стихотворцев делал шаг. Его герой вот чем странен: созревший в эпоху отчаянных литературных баталий между «почвенниками-деревенщиками-патриотами» и «городской-книжной» и др. и пр. лирикой — Хлебников, один из очень немногих, заметил огромное (90% России в XX веке занявшее!) пространство между то березкой, то рябиной — и то улицей Росси, то Старым Арбатом. А именно — пространство заводского района. Пространство слободы. Пространство, куда двинулась после известных великих переломов раскулаченная Россия — и где застряла на три поколения, болея собой, давясь в очередях и электричках, сажая картошку на шести сотках, осваивая Хургаду и утюг Tefal по кредиту. Лучшие стихи Хлебникова — об этом. О семижильной связи родства. О трезвом понимании: как нагорбатились, как намучились — и кем-чем стали.

Об этом — самая многоцветная, щедро и тонко интонированная, полная лиц и судеб 1950–1960-х (и каких лиц, каких судеб!) поэма «Кубик Рубика» (1982). И не только она.

От источников трех, мутно-рыжих кровных истоков, от калинки-малинки с подточенными корнями, от окошка на Запад и душного ветра с Востока, да от печки — от доменной печки с ее пирогами, от сервантов, собой отразивших благополучье, от торшеров, собой осветивших интеллигентность, от квартирок, которые были бараков получше, — через ямы-ухабы и неба казенную бледность <…> пролегает-ветвится железная наша дорога и блестят, как ледок, на крестах возведенные рельсы, и идем мы по ней — все от Бога и все до порога — полубоги, ворюги, чернобыльские погорельцы.

Поэме «Чудотворцы» — больше двадцати лет. Диагноз ее точен. Поставлен с тем чувством, какое мало кто умеет испытывать к калинке-малинке с подточенными корнями. И без понимания вещей, спрессованных здесь, на обширном пространстве, где помянутая калинка-малинка произрастает, плодоносит и кровоточит… да ничего здесь не сделать без такого понимания.

И ежели говорить о поэзии как о добыче смыслов из воздуха, Хлебников — добытчик.

На подвижной лестнице Ламарка, на иерархической лестнице мироздания и словесности он нашел свой пролет, свой поворот — где-то на окраине того ж микрорайонного пространства. Где еще не всё протравили. И не до конца истребили точку перехода меж землей и небом. Как эта точка перехода со сломанными перилами и панорамным видом на ряску и лопухи выглядит — знает, на самом-то деле, любой гражданин РФ. Ни горних высей, ни альпийских подъемников…

А по душевной склонности ближе всего мне, наверно, была эта лесенка из райсада, к полумертвой воде ведущая, волшебство между листьев скрывавшая, — так и надо. А вела она к омуту, и на пути ей встречался мусор вялотекущей жизни. И сидел я на ней, полусломанной, впереди тяжелела вода…

«Райсад» тут, несомненно, — районный. Без вайфая. С радиорубкой и рупором. А вы что думали?

В целом же поэму «Лесенка» Хлебников датирует 1976–2012 гг. И считает лучшей.