Мой день теперь строится так. В 7.40 на станции «Калужская» меня ждет Данила на бежевой «Тойоте». Я получаю 1400 за прошлый день, набираю три пачки газет, договариваюсь, что подвезут еще одну, получаю направление на точку — один из выходов метро. У меня есть желтая, уже не очень чистая майка, которую можно натянуть поверх куртки, и желтая кепка. Я — агитатор Левичева и уже практически справедливоросс.
Глубину падения следует пояснить. Если с остальными кандидатами все более-менее понятно — и программа, и реальные цели, и шансы, то за Левичевым в этой избирательной кампании закрепилась стойкая репутация чудилы. (Авторское определение изменено по цензурным соображениям. — Ред.) Однако есть люди, агитирующие за него, и будут люди, которые за него проголосуют. У тебя в материалах, сказали мне в редакции, все герои: хоть проститутки, хоть наркоманы — люди, достойные человеческого отношения, а чем Левичев со своими хуже?
Первые несколько часов меня сильно смущали лишние знания. Я знаю про «болгарку», знаю, что все самые омерзительные законы последнего времени протаскиваются через СР. Я почитала газеты Левичева со словом «жид» в сканвордах. Я посмотрела его агитационные ролики. Видео, кстати, открывает пластику мелкого ящера и смущает больше, чем газеты.
Но потом меня перестало это трогать.
На данный момент я раздала около 1800 газет. Приобрела опыт.
Увы, бессмысленно перед раздачей читать номер и выкрикивать что-то по теме, про пенсии, например. Люди не хотят ни плохих новостей, ни новостей, ни выборов. Лучше всего действует окрик: «Свежая пресса». Через некоторое время лица сливаются в одно, кажется, что одни и те же люди ходят мимо тебя много раз, что их тоже наняли для неведомой имитации. Выражение лиц отличается только у родителей с детьми или у самих детей. Каждый раз было неловко именно им выдавать газету — как будто протягиваешь кусок мертвого чему-то живому.
Несколько раз слышу от сознательных — «ваш кандидат стукач и ябеда», «да ни за что». Игнорирую. Ближе к концу первой смены придет девушка или парень с фотоаппаратом-мыльницей и будет долго снимать меня на видео — это контроль. Поэтому, если газеты заканчиваются, надо оставить себе последние несколько и стоять с ними — вроде как раздаешь.
Мои соратники — девушки Саша и Соня, 19 и 20 лет, курим вместе в перерывах. Саша из Кировской области, только что поступила в институт при Останкино (35 тысяч), хочет стать тележурналистом («потому что пишущие теперь все копируют из соцсетей, а не исследуют мир»), а в пятницу готовится идти на митинг ЛДПР (350 рублей), потому что недавно украли телефон. Соня выглядит на 30, колючий взгляд, Подольск, мечтает о работе в «Л’Этуаль», среди приятных запахов и света.
На другой стороне трассы — Зарина. Ей 40 лет, она из Энгельса (Саратовская область), бывший воспитатель детского садика. В обед мы зайдем в ТЦ, и она впервые в жизни увидит «Макдоналдс», но купить ничего не решится (дорого), возьмет суп в соседнем ларьке, но попробует мою картошку. Она ушла от мужа (вроде бы вещи перевезла, но общаются), а подруга сказала, чем сидеть и ныть, езжай работать в Москву. В Москве ей нравится. Дома осталась 20-летняя дочь с 1,5-годовалым внуком, декрет, а ведь оплатили поступление в институт госуправления, а сейчас еще Зарина отговаривает ее от ипотеки, как будто деньги есть.
Про политику с ними разговаривать и интересно, и бессмысленно. Каждая, даже 19-летняя Саша, имеет в своей жизни пример общей порочности и нерушимости системы. Они искренне не видят разницы между раздачей листовок «10 роз — за 199 рублей» и предвыборных газет, между желтым поролоновым Спанч Бобом и желтой майкой «СР». Я, честно говоря, тоже уже не вижу.
Приятно хорошо делать любую работу. Я даже успеваю погордиться, когда мне доверяют выдачу газет на «Академической» и распределение агитаторов по точкам. Перед этим мы болтаем с Данилой.
Инструкции по расстановке агитаторов он рисует на своей курсовой — «Математическая модель движения двухколесного робота по заданной траектории с учетом бокового псевдоскольжения». Студент Бауманки, шестой курс. Говорит, что два года назад «горел политикой»: придумал некую суперидею модернизации системы управления, которая бы помогла победить на выборах Прохорову — но не достучался. Вторая надежда была на Селигер, но и он закрылся. «Пока замшелые люди не уйдут и не придут новые амбициозные хозяйственники, вроде меня, все будет так же, — Данила почесывает модные вельветовые штаны. — Вот Левичев. Как он организует жизнь в Москве, если сейчас на избирательной кампании деньги потоками уводятся? Не мной, конечно, моими начальниками. В день, предположим, на агитацию выделяется миллион, и это абсолютно бесконтрольно. Я вижу и все схемы, и то, что у начальников на месте совести».
Политический диалог состоялся с хорошо одетой женщиной лет сорока, она за Навального: «Вы молодец, что участвуете, но ваш кандидат, извините, г…» Я тем временем машинально сунула газету старушке, спешащей мимо. Та вдруг остановилась, видимо, среагировав на «г…»: «Левичев? Спасибо! Знаете, он единственный поднял вопрос по выплатам детям войны… У меня отец так надорвался и умер. Вы всем расскажите, что Левичев единственный. Я всем нашим говорю…». Так я увидела своего избирателя.
На «Академической» стою в черных очках — меня узнают студенты журфака (рядом общага), а потерять вот так вот работу обидно.
Немолодая Евдокия — Министерство рыбной промышленности, работала на руководящей должности, потом по сокращению, «моя работа в никуда ушла» — помогает сторожить пачки. Она работает промоутером три года. В неполитический сезон она продвигает «Дарину» (пельмени, вареники, блинчики, беляши), имеет «влиятельную подругу», поэтому ее ставят в хорошие магазины. У нас она отвечает за стенд с надписью «Справедливая Россия» и картонного Левичева в человеческий рост, поэтому у нее другое расписание и другая оплата. Евдокия видит во мне потенциального начальника и приступает к мягким рекомендациям: загружать студентов по максимуму — за дополнительными газетами не вернутся, класть распакованные пачки на бордюр — люди сами берут то, что лежит без присмотра. При мне строит парочку новеньких девиц: нельзя говорить, что мы за деньги, и даже обсуждать деньги, потому что мы — от партии. Это ответственное отношение к своей работе, которая не временная, а постоянная.
Значимость работы сама собой проникает в мозг. И когда на переходе через Дмитрия Ульянова одну из пачек пытается унести шустрый водитель автобуса — мол, у него ремонт на кухне, забегаю в салон и отбиваю агитматериалы. Ругаемся, я ору: «Мои газеты!» «Я же только хотел помочь», — теряется мужик, но кидает пачку обратно. «Не нужна такая помощь!» Я очень возмущена. Что я, четыре пачки не раздам, что ли?
После восьми часов стояния на улице из головы уходят все мысли. Остаются эмоции и ощущения. Легкая благодарность тем, кто газету берет, легкое раздражение от отмахивающихся, тепло-холодно, сколько до перерыва, хочется ли в туалет, что бы съесть. Проблема содержимого газет окончательно забываются. В какой-то момент решаю добавить треша и час раздаю «прессу про пришельцев - они уже среди нас». Но газету берут ни разу не чаще, и сами шутки про пришельцев меня, оказывается, не особо не забавляют. Куда круче, когда берут восемь газет подряд.
Вообще это очень буддистская работа. Позволяет жить не просто настоящим — сиюминутным. Честно меняешь восемь часов своей жизни на 1400 рублей.
И Левичев — гармоничная часть этой жизни. Не новый, но и не старый, мелькал в телике, интеллигентное лицо в очках, за пенсионеров и все добро, сдержан по вопросам миграции, на предпоследней полосе — как растить лавровый лист на окне. Без разницы, кто именно будет мэром, этот интерес искусственный и возникает на время выборов — и, судя по огромному числу нас, почасовиков, в основном поддерживается, чтобы начальники Данилы смогли перераспределить финансы.
Лучше всего газеты раздаются в паре с агитатором от другого кандидата. Вот собянинец — рыжий Жека из Молдавии, «Вечерка» с агитацией, 1200 за выход. Мы кооперируемся в коридор, чтобы сунуть в два раза больше газет. И люди теряются и берут все — и Собянина, и Левичева. Жека доверительно показывает мне штрихкод на собянинской газете — это число 666, число Зверя. Говорит: «Но я меньше грешу, чем ты. В моей газете — ложь и программа телепередач, в твоей — только ложь». Смеемся.
Уже ночью читаю программу Левичева. Она написана для тех, у кого есть интернет. Там совсем иные тексты. «Золотые зубы» элитного жилья и торгово-развлекательных центров торчат над серыми, обшарпанными, давно требующими ремонта и благоустройства микрорайонами и замусоренными промзонами» — вот как. Там было много про доступное жилье для нас, понаехавших, новые виды деревьев и кустарников, пандус в каждом переходе, досуговые центры для пожилых людей и воду, которую можно пить из-под крана. Я читала с увлечением и с чувством, но больше знания из прежней жизни меня не тревожили, и теперь я воспринимала программу кандидата как должно — как художественную литературу.
И стала лучше понимать Левичева. Все мы — функции и не очень управляем своей жизнью на самом деле. Для меня Левичев теперь мало чем отличается от Зарины, Саши и Сони. Разница между ними — в расценках. А кто из них больше зависим от обстоятельств, еще вопрос.
Еще я поняла про «болгарку» и сканворд со словом «жид», а также про эксцентричные интервью. Когда ты оказываешься в непривычной и неприятной роли, оказывается, что и ее хочется играть максимально хорошо. Увлеченность — это то, что отлично заменяет смысл.
