Знакомые, занимающиеся благотворительностью, недавно рассказали такую вот историю. Сотрудница (фамилия не так уж важна) одной из региональных опек написала в анкете ребенка-сироты с диагнозом «тяжелое поражение ЦНС» следующую формулировку: «Ребенок — инвалид, и все формы устройства его в семью не приемлемы». Вот так — открытым текстом. Конечно, сотрудники опеки часто уговаривают будущих усыновителей не связываться с больными детьми и брать здоровых. Но все это — устно, а тут письменно, да еще в качестве рекомендации в анкете… Если кто не знает: на сегодняшний день никаких регламентов, приказов и норм, разрешающих сотрудникам опек такое писать, не существует. И даст бог — не будет существовать никогда. Ну просто потому, что любой сирота (какой бы диагноз у него ни был) имеет право на семью.

Скан этой анкеты, затерев все персональные данные, обнародовала в своем «Фейсбуке» Елена Альшанская, президент фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», в чьи руки и попала эта бумага. Обнародовала. И тишина. Пошумели лишь в комментариях к посту Альшанской обычные граждане. Больше никто. Даже когда мы совместными усилиями написали об этой истории на благотворительном портале «Милосердие.ру» — реакции от чиновников не последовало.

А потом до меня дошло, почему. Раздувать скандал из-за какой-то единственной формулировки нет смысла. Как нет смысла бороться с представлением большинства сотрудников опек о ребенке с особенностями развития. Оно, это представление, в них сидит годами. И главный вопрос во всей этой истории даже не в том, кто написал эту гнусную формулировку, а в том, почему так вообще сложилось.

— Это общее представление сотрудников опеки о том, что такое семейное устройство особых детей в России. Беда в том, что у нас вся система семейного устройства выстроена не от ребенка, который в этом нуждается, а от родителя, который этого ребенка ВЫБИРАЕТ, — говорит мне Елена Альшанская. — То есть у нас органы опеки и банки данных работают с запросом родителя, а не с запросом ребенка. А какие у этих родителей в основном запросы? Естественно, им нужны здоровенькие и маленькие дети. Ну нет родителя, который приходит и говорит: «Дайте мне парализованного младенца». Этих детей рассматривают как неликвидных. Я столько раз слышала из уст федеральных чиновников слова «неустраиваемые дети». Не в том смысле, что это дети, которых не удалось устроить, а в том смысле, что чиновники уверены: их не удастся в принципе устроить. Совершенно маркетинговый такой подход — работаем под спрос. И получается, что детей, которых надо устраивать, в первую очередь в семью, не устраивают вообще, потому что они «на запрос не отвечают». Хотя… Вот есть дети, попавшие в очень трудную жизненную ситуацию. Задача — найти этим детям семью. И надо прежде всего смотреть на семейное устройство, с точки зрения ребенка: какой он, что ему нужно, какая семья, какая поддержка. Но сотрудники органов опеки такие задачи — искать семью для ребенка, а не наоборот, — для себя не ставят. При этом надо учитывать, что в банках данных — региональных и федеральных — никакой конкретной информации о детях, их интересах нет. Поэтому сотрудники опеки чисто физически не могут действовать в интересах ребенка. Они ничего о нем не знают. Так обрубается возможность устройства детей с особенностями развития.

Пока у нас основная масса детей с особенностями развития идут не в семьи усыновителей, которые хотят здорового ребеночка, а в семьи опекунов — т.е. тех, кто готов взять ребенка-инвалида в семью, потому что они понимают: у них есть ресурсы этому ребенку помочь. И это неплохо. Таким опекунам нужно помогать.

— Возвращаясь к этой формулировке в анкете, кому следует дать по рукам за такое?

— Можно, конечно, дать по рукам. Мне даже не хочется конкретный регион называть, где вышла такая формулировка. Мы уже пожаловались. Проинформировали Минобразования, они будут с этой опекой разбираться. По рукам дадут. Но это не выход. Ну запретят писать такие формулировки. Что произойдет? Ничего. Никаких механизмов проактивной работы по семейному устройству детей у сотрудников опеки пока нет. Надо менять подходы. Мы со своей стороны готовы сотрудничать и помогать.

— Куда идти жаловаться на таких сотрудников опек? А никуда. Богу, — говорит Александр Гезалов,в прошлом воспитанник детского дома, а ныне эксперт по детям-сиротам Общественной палаты и председатель Карельской региональной общественно-молодежной организации «Равновесие». — Вся система не может пока работать иначе, нужны и время, и новые стандарты работы. Менять подходы необходимо переобучением этих людей (сотрудников опек. — В. Ч.), а еще лучше, чтобы на их месте были другие специалисты, которые помогут ребенку найти семью, работая профессионально и действуя в интересах опять же ребенка. А сама формулировка действительно довольно привычная. Это реальный взгляд на жизнь ребенка.

Юлия Башинова,вместе с мужем усыновившая два года назад двух мальчиков:

— Очень трудно подобрать слово, которым можно было бы адекватно описать мои чувства при виде этой анкеты. «Бесчеловечно», «жестоко», «непостижимо» — это всё не отражает глубины шока при виде строчки: «Ребенок — инвалид, и все формы устройства его в семью не приемлемы». Когда мы с мужем стали кандидатами в усыновители, наша опека выдала нам документ, в котором было написано, что мы ищем ребенка «славянской внешности и без проблем со здоровьем». Мы возмутились и потребовали переписать документ, потому что у нас не было этнических предпочтений и мы не ставили ограничений по здоровью нашего будущего ребенка. Помню свои чувства тогда: будто кто-то за меня решил, каким должен или не должен быть мой ребенок. Документ переделали. Мы усыновили двух мальчиков, у одного из них было много разных диагнозов. Его собирались «списывать» в психушку, как я понимаю. Страшно подумать, что эта строчка могла повлиять на встречу с нашими детьми. Со временем мы сняли сыну все диагнозы. Не знаю, какие доктора и по какому принципу ставят страшные диагнозы детям в домах ребенка и детских домах. Но, похоже, ошибок там очень много. Хотя даже если ребенок — инвалид, но кто-то решится взять его, почему не дать малышу шанс? Родители больным детишкам нужны не меньше, чем здоровым.

Заместитель директора департамента государственной политики в сфере защиты прав детей Владимир Кабановв разговоре со мной недоумевал, почему эта анкета попала в руки волонтеров. И большая часть нашего разговора свелась к тому, что копия анкеты, которую выложила в «Фейсбуке» Альшанская, официальным документом являться не может, и вообще непонятно, была ли анкета с такой формулировкой.

— Если анкета была сделана сотрудником органа опеки и попечительства или специалистом регионального банка данных, она ни в чьи руки попасть не может. Если она попадает в чьи-то руки — это преступление.

— А такие формулировки — не преступление?

— Такие формулировки? Вы где их прочитали? В официальном документе? Мы проверяли — в наших анкетах таких формулировок нет.

— Но вы можете в принципе сказать: такие формулировки незаконны?

— Вы очень странно ставите вопрос. Анкета, которая у вас, она под вопросом. Вы пойдете сейчас на улицу и найдете какую-нибудь бумагу, на которой будет написано: «Анкета»… Как я могу реагировать? Я ставлю под вопрос вообще ее реальное существование. Таких формулировок в принципе не может быть в анкете. Потому что никто не спрашивает об этом, а спрашивают о формах устройства ребенка. А формы предполагают только три варианта: усыновление, опека, приемная семья. Поэтому надо разбираться, откуда взялась такая анкета и кто кого захотел показать в неприглядном свете.

— Может, никто никого не хотел выставлять в неприглядном свете, и я тоже не преследую эту цель, просто хочется понять, почему такое происходит?

— Если хочется понять, то ответ очень простой: этого и не может быть написано.