Леонид Леонов. Ранняя проза.

— М.: ОГИ.

— Леонова уважаю. О ранней прозе больше слышал, чем читал. В давние времена называли классиком, потом задвинули, полагая соцреалистом, а все, что было соцреализмом, полагалось не любить. У меня к этому другое было отношение всегда. Мое диссидентство очень рано кончилось, когда этот Пауэрс летал, когда было сообщение, что сбили самолет. Мы, пылая праведным гневом, стали слушать вражеские голоса. Там были потрясающие рассказы о нем: какой поэтический человек, метеоролог, как его занесло в воздушном потоке, прямо Экзюпери… Летел, и вдруг эти русские звери сбили святого человека… У нас тишина. Потом прошла пара дней, показывают: сидит в военной форме, про задание говорит, остатки его самолета с фотокамерами… Опять включаю вражеские голоса — ни звука, как будто ничего не было. Тогда я стал понимать: врут все! То, что казалось источником правды святой, было выкинуто. Так что Леонова точно берем. Он настоящий.

И там, в колоде, между двух ветреных шестерок, горько сжимая деревянную секиру, поплакал втихомолку бубновый валет. Сзади него шептались о суетности здешних дел два лысых туза, на сердце навалилась каменной колодой винновая девятка. И ревнивая дама пикового свойства, высунувшись из колоды острым краешком, хихикала неслышным едким хохотом, смахивая скупую винновую слезу на кружевное свое плечо…

Эдуард Кочергин. Крещённые крестами.

— СПб.: Вита Нова.

— «Записки планшетной крысы», «Крещённые крестами», «Ангелова кукла»… Про книги слышал, но не читал пока. Знаю, что это воспоминания о детстве, о войне и первых послевоенных годах, о мальчишках-беспризорниках, которые попали во всевозможные житейские передряги — детприемники послевоенные, воровские компании, люди добрые и недобрые… Поскольку вообще к Кочергину, и как к человеку, и как к профессионалу, очень уважительно отношусь, прочитаю. Совершенно явно интересно. Мне очень нравилось то, что он делал на театре. Всегда было ощущение, что это очень умный и глубокий человек.

«Крещённые крестами» — старинное выражение сидельцев знаменитых русских тюрем-крестов, некогда бывшее паролем воров в законе, в соседи к которым в сталинские годы сажали политических. …Главный герой всего этого повествования — поезд, то есть дорога. Железная дорога, вагоны-теплушки, «пятьсот веселые» всякие поезда, сейчас забыли это определение. И здесь — железнодорожная карта Советского Союза 1944 года, а в конце вся схема движения моего из-под Омска до Питера. Вот мой путь на протяжении шести лет.

Марджери Уильямс. Плюшевый заяц, или Как игрушки становятся настоящими /Пер. с англ.

— М.: Добрая книга.

— Для внуков. Весьма культурно сделано, поэтому хотелось бы, чтобы дети этим напитывались, а не мультяшным стёбом, которого сейчас полно. Помню, был на фестивале, который проходил в потрясающей красоты швейцарской деревне летом: собаки, коровы, все чистые, мытые… Там проходил конкурс детского рисунка: все картинки под номерами развесили по всему селению в разных местах. Их было 30 штук. Мы решили найти все. И нашли… Никто не рисовал натуру, которая была вокруг них. Все срисовывали уже кем-то переработанное, превращенное в схему. Такое ощущение, сидят они в подвалах запертые и видят мир только через экран телевизора. Поэтому такие картинки, где мир, который детей окружает, изображен прежде всего профессионально, — сейчас большая редкость. К тому же Геннадий Спирин умеет рисовать очень хорошо. Вообще это тяжело, картинки балансируют на грани китча, на грани, но никогда на ту сторону не перекатываясь. И содержание соответствует.

Зайцу было безразлично, каким он выглядит в глазах других людей, потому что с ним произошло чудо, сделавшее его настоящим, а когда становишься настоящим, не имеет значения, насколько потрепана твоя шёрстка.

Александр Васильев. Детская мода Российской империи.

— М.: Альпина нон-фикшн.

— У меня есть его «Красота в изгнании», а это, наверное, новая, я ее пока не видел. Мне еще и профессионально интересно. Я сейчас делаю иллюстрации к повести «Хрустальный ключ», которую мы написали с режиссером Анной Чернаковой. Это будет детская книжка с приключениями, и как всегда хочется, чтобы она получилась не только познавательная, но и воспитательная. О том, что существует связь прошлого и настоящего и что это единая цепь. И хорошему, и плохому есть истоки в прошлом и залоги будущего. Вот листаю альбом — замечательные лица, чудесные, наивные, открытые. А выражения лиц! Такие сейчас не увидишь. Даже просто разглядывать — в радость.

«Уверен, что мода прошлого учила детей аккуратности, уходу за своей нарядной одеждой, уважению к ручному труду вышивальщицы и кружевницы, портнихи и обувщика. Сегодняшний интерес к ней помимо познавательного смысла имеет и воспитательный».

Шенг Скайен. Дягилев. «Русские сезоны» навсегда./Пер. с нидерландск.

— М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус.

— Серебря-ный век меня очень волнует, вся та эпоха, которая очень похожа на нынешнюю, предвоенную. Он похож на наше время зыбкостью, неопределенностью. Такое же детское ожидание, что, может быть, если закроем глаза, то как-нибудь пронесет. У меня вообще есть своя теория того, что происходит сейчас, — это третья мировая война, которая вот-вот начнется. Причина войны? Сейчас проявляется на футболе, в ксенофобии и религиозных противоречиях. Но это придуманные мотивации. Раньше не хватало пахотных земель. Или один король плохое письмо написал другому. Или нефть. Кто-то просто деньги отрабатывает полученные… Знаете, как говорил Пирогов: «Война — эпидемия травматизма». Это определение хирурга. А я считаю, война — это эпидемия насилия, и выражается она в форме немотивированной агрессии. Это потом под нее подкладывается смысл. Дягилев, как яркий персонаж близкого нам по ощущениям «края», меня всегда интересовал. Тем более здесь обещана самая полная его биография.

В первый день нового, 1916 года Дягилев вместе с труппой отбыл из Бордо в Нью-Йорк. На Дягилева, боявшегося пересечь даже Ла-Манш, путешествие наводило панический страх. Он всегда оставался неподалёку от своего спасательного круга и покидал каюту только в случае крайней необходимости.