29 человек покинули СИЗО после внесения залога. Корреспонденты «Новой» поговорили с тремя из них — россиянами, которых никак нельзя было обвинить в участии в акции Greenpeace на арктической нефтяной платформе: судовым врачом, главой пресс-службы и фотографом.

1. Доктор Заспа

Понедельник, 18 ноября

Калининский суд Петербурга похож на съежившийся от времени и окруженный более поздними строениями средневековый замок: здание из темного кирпича с эркером-башенкой, стрельчатыми окнами. Залы в нем, кажется, тоже съежились: не считая участников процесса, туда помещается лишь 9 человек — приставы перегораживают проход скамейкой, чтобы сдержать журналистов.

Екатерина Заспа стоит за решеткой и спинами выстроившихся конвойных, строго и внимательно смотрит на прокуроров и следователя, всем своим видом демонстрируя особое, женское мужество. Улыбается всего дважды: когда правозащитник, подмигнув, тихонько приставляет «рожки» полицейскому, и, наблюдая за ухищрениями фотографа, который ради кадра то падает на колени, то встает на цыпочки.

Судья монотонно зачитывает материалы дела: Заспа оказалась «в составе преступной группы, объединившейся с преступной целью совершить нападение на платформу». Больше про ее участие ничего не сказано: неудивительно, ведь во время попытки гринписовцев подняться на платформу «Приразломная» и стычки экологов с пограничниками врач оставалась на корабле на расстоянии нескольких морских миль от происходящего.

«Катя — человек добрый и одновременно сильный, — рассказывает сотрудник Greenpeace Григорий Куксин. — Это обычное сочетание качеств у тех, кто работает в медицине. Иначе трудно принимать решения, связанные с чужой жизнью». Григорий знает Катю лет 15: вместе были в дружине охраны природы при биофаке МГУ. В Greenpeace Екатерина волонтерила в основном именно по лесной программе: была врачом в детских обучающих лагерях. Иногда Заспа брала отпуск за свой счет в больнице, чтобы ехать куда-нибудь с Greenpeace. Так сделала и в этот раз.

На работе — в больнице РАН наукограда Пущино — только несколько коллег знали, что Екатерина помогает экологам. Там ее ценят как лучшего специалиста по функциональной диагностике, строгого и настойчивого с пациентами. Еще в клинике знают, что она собирает макулатуру по знакомым: стоило кому-нибудь упомянуть, что он собирается выбросить ненужные книги или газеты, она не ленилась заехать забрать их, чтобы отвезти на переработку. «Катюшка говорила, что они поплывут в Норвегию, а может, Арктику чистить, — рассказывает подруга Екатерины, реаниматолог Вера Александровна. — Когда я услышала, что в Арктике задержали корабль Greenpeace, сразу сердце екнуло: не тот ли, где Катя».

Экологи долго не раскрывали имени арестованного врача — опасались, что ее уволят с работы. Зря: единственного в городе функционального диагноста, умеющего делать ЭКГ, не только не уволили, больница дала для суда положительную характеристику Екатерине. Врачи даже начали было собирать деньги ей в помощь, но муж Илья Шарапов отказался брать наотрез.

С Ильей Катя тоже встретилась благодаря Greenpeace: они познакомились, когда добровольцами ездили на Байкал чистить побережье. С тех пор вместе уже десять лет. Муж — седеющий брюнет, слегка сутулый, неразговорчивый и очень скромный. Зайдя в зал, он садится в уголок, откуда совершенно не видно жену, и ютится там, пока волонтер Greenpeace не подталкивает его к месту, где между спин конвойных можно увидеть Екатерину. Там Илья и остается: некоторое время он неподвижно, не отводя глаз, смотрит на жену.

Бросив работу в Пущине, Илья провел несколько недель в Мурманске, а когда обвиняемых этапировали, переехал за ними в Петербург. Со времени ареста жены Илья в качестве добровольца помогает Greenpeace: так психологически легче. Вместе с активистами носит «тридцатке» передачи: «В Мурманске очередь в СИЗО занимали с четырех утра. Теперь с этим получше: при приеме передач фрукты пополам не режут».

Судья Мещерякова уходит на решение, но возвращается — у нее вдруг появилось желание допросить представителя Greenpeace International Андрея Сучкова, который предлагал залог за доктора. Часом ранее судья предложением залога не заинтересовалась. Прокурор неожиданно оказывается не против освобождения под залог, и группа поддержки в коридоре суда начинает верить в чудо.

И чудо происходит. Катя — первая: еще пять дней судьи будут освобождать гринписовцев одного за другим.

Четверг, 21 ноября

У женского СИЗО № 5 с утра дежурят Илья и активисты Greenpeace. По федеральным каналам рассказали, что врача отпускают, и в Пущино все — и доктора, и пациенты — обсуждают, как она похудела в тюрьме, и ждут обратно. Вера Александровна расспрашивает меня, когда же Катю наконец отпустят.

Катя выбегает из дверей СИЗО, накинув капюшон. Ее обнимают со всех сторон и тут же сажают в автомобиль, фотографы кидаются снимать через стекло, но Екатерина и в машине закрывает лицо руками. Отвечать на наши вопросы она соглашается только по почте. «Сейчас я не жалею ни о чем, — пишет она. — Это важный опыт, и он пошел мне на пользу. Это была проверка на прочность, и, по моим ощущениям, я ее прошла без особых сожалений или переживаний».

Активным защитником природы она себя не считает: «Я видела мало нарушенные леса, и мне бы хотелось, чтобы больше людей могли видеть красоту нетронутой природы, но для этого нужно относиться к ней более бережно. Я стараюсь помочь тем, кто ежедневно прилагает усилия, чтобы сохранить остатки лесов и чистоту наших рек и морей». Она объясняет, что в опасной ситуации помогла бы любому, в том числе и столкнувшимся с активистами пограничникам, если бы они пострадали.

«Когда нас уже преследовал корабль береговой охраны, на Arctic Sunrise прилетел полярный воробей, — рассказывает вышедший из СИЗО на час раньше Екатерины фотограф Денис Синяков. — Забился в уголок на палубе: устал. Непонятно, как он вообще вылетел в открытое море. Катя принесла ему зернышек, воды — он сначала боялся, а потом освоился, стал клевать. Когда нас арестовали и выходить на палубу запретили, Катя попросила у пограничников разрешения забрать птичку. Устроила ему в камбузе клетку из двух ящиков, кормила, накрывала на ночь тканью. Иногда просила фээсбэшников вынести его на свежий воздух. Когда нас довезли до Мурманска, мы выпустили воробья в иллюминатор: теперь-то долетит до земли. Выдохнули: ну все, хоть воробышек на свободе. А он через час вернулся.

Когда нас уводили, Катя плакала: боялась, что воробышек погибнет на покинутом корабле».

2. «В СИЗО прочитал лекцию о журналистике»

Андрей Аллахвердов — 51-летний глава пресс-службы российского Greenpeace. Чувствует себя в подвешенном состоянии — на свободе, но еще обвиняемый. О событиях у «Приразломной» говорить не стал.

— Многие ваши знакомые говорят: после работы в Фонде независимого радиовещания вы уходили в Greenpeace как в тихую гавань…

— Greenpeace никогда тихой гаванью не был. Это очень деятельная организация. Я шел, чтобы попробовать новое, но не ожидал, что работа пресс-секретаря будет связана с двухмесячным пребыванием в СИЗО!

В «Крестах» восемь корпусов, мы сидели только в одном. Наш корпус — небо и земля по сравнению с Мурманском. Часто проходили проверки: только кто-нибудь уляжется поспать, гремит дверь: то тюремное начальство, то прокуратура, то ФСИН. Правозащитники приходили к нам… И все ко мне обращаются в первую очередь: «Жалобы есть?»

Выяснилось вдруг, что по правилам должны выдавать кипяток. Как только появились иностранцы, стали приходить три раза в день и спрашивать: «Кипяток нужен?» Конечно, такие вещи некоторых заключенных обижали. Однажды на прогулке кто-то стал выступать против нас, но ему свои же сразу дали понять, что мы все в одном положении.

— Интересно, у вас там остался кто-то, кому вы хотите написать?

— Да, я своему бывшему сокамернику напишу. Он молодой парень, его знает, наверное, вся тюрьма, он пересидел во всех камерах. Он мне очень помогал. Нас же с корабля сняли, сказав, что мы вернемся через четыре часа, многие из нас сходили на берег налегке. Я бодренько взял книжечку и две пачки сигарет… А в «Крестах» мой сокамерник однажды спросил, долго ли журналистике учиться. Я говорю: «Ну вот Валерий Панюшкин вообще считает, что достаточно одной лекции на полтора часа, остальное — опыт». И как-то ночью он взял бумагу и ручку и говорит: «Ну давай». — «Что?» — «Лекцию!» Я и прочитал.

— Что было самым тяжелым в тюрьме?

— Неизвестность. В любой момент могут открыть дверь, повести тебя куда-то, никто ничего не объясняет. Ну и отсутствие занятий. Приходится занимать себя: чтением, физическими упражнениями. Думаю, что среди иностранцев, особенно девушек, были люди, которые в первые дни в ужас пришли. Есть вещи, которые россиянам объяснять не надо. А иностранцам поди объясни логику тюремных порядков. Вот почему в камере нельзя держать часы? Насколько я знаю, многие сидели в одиночках, то есть им точно никто ничего объяснить не мог.

— (Вопрос жене Веронике.) А как вы перенесли эти два месяца, что вы делали?

— Первые дни у меня был шок, я не могла собраться с мыслями, волновалась, что Андрей в тюрьме совсем без вещей, без еды… Появилось дикое желание поехать в Мурманск. Читала тюремный интернет-форум, и это меня само по себя шокировало: раньше у меня во вкладках браузера было «Эхо Москвы», а теперь — форум жен арестантов! Подъезжаю на такси к СИЗО в пять утра: бараки, ворота, колючая проволока, луна в небе, собаки… Просто кино. А каждую передачу час принимают. Каждую конфетку надрезают, сигареты ломают, кофе пересыпают…

На следующий день удалось добиться свидания. Прихожу — за стеклом такой живчик сидит: и улыбается, и не жалуется, и вообще на себя похож.

— Андрей, когда вы поняли, что вас отпустят?

— В зале суда. я скосил глаза и увидел на столе секретаря постановление по Денису Синякову: «Суд постановил: изменить меру пресечения…» Ну, думаю, дело сдвинулось.

— Вы считаете акцию на «Прираз-ломной» успешной?

— Сложный вопрос. С одной стороны, два месяца весь мир говорит о «Гринпис». Но целью акции было привлечь внимание к бурению, а про это, мне кажется, все до некоторой степени забыли. Все обсуждают только, освободят нас или посадят.

— Какие у вас первые ощущения от свободы?

— Прекрасные. Но пока это ничего не значит. Если бы нас оправдали или закрыли дело, тогда — да.

3. «Буду пока заниматься ребенком и Следственным комитетом»

Фотограф Денис Синяков все 64 дня в заключении оставался журналистом, фиксируя в памяти окружающее. «Новая» поговорила с ним о тюремном быте и близости к героям фотоистории.

— Две недели назад вас этапировали из Мурманска в Питер. Как это происходило?

— Я думал, поведут в вагон с конвоем, а приличные люди, которые в отпуск с детьми едут, будут на это смотреть. Оказалось, машина подъезжает вплотную к поезду, не успеваешь даже взглянуть на вагон. Обычное купе, только коек шесть, матрасов нет, окон в камерах нет, а напротив, в коридоре, — закрыты. И в дверях кормушки, чтобы еду нам давать. Зато посадили всех вместе. Мы же в тюрьме почти не виделись — а тут не могли наговориться. Вечером девчонки в соседнем купе стали петь песни: многоголосие такое, закрываешь глаза — и кажется, не в СИЗО едешь, а на стройку БАМа.

Привезли на Ладожский вокзал. Процедура мерзкая, по одному выводят из вагона, и конвоиры про людей орут: «Сдача!», «готов!», «принял!». Сини (финская активистка Сини Саарела. — Ред.) тащит свой баул и рыдает: не потому, что ее ждет СИЗО, а потому, что не хочет опять расставаться.

— Ты предвкушал «Кресты»?

— Я хотел туда попасть, да. Уж если сидеть… Камера: сводчатые потолки, как кельи, пахнет краской, холодильник, телевизор есть, некурящий сидит — специально для нас готовили, в общем. Соседа перекинули в эту камеру два дня назад: он мошенник, но человек, в общем, приличный. Еще и диссидент.

— В Мурманске было не так?

— Там если говоришь, что Путин негодяй, тебе отвечают: «Ты че, да я его поддерживал, «карусели» на выборах устраивал!»

Сначала общаться с сокамерниками было очень интересно. Они и меня выспрашивают, и про себя рассказывают, дела дают почитать — все считают себя невиновными. А потом нарастает конфликт: я хочу почитать, посмотреть новости — а у них по телевизору весь день то «Дом-2», то «Американский жених», «Реальные пацаны»… Я иногда продавливал новости на Рен ТВ.

Я в «черной» (не полностью подконтрольной администрации. — Ред.) тюрьме сидел: как только рабочий день закончился и больше никто в камеры не придет, все открывают окна и начинают перебрасывать друг другу «дороги» из ниток, ловят их «удочками» специальными. Для «дорог» расплетают носки, постельное белье. По «дорогам» в носке — он называется «конь» — передают чай, тапки, сигареты, малявы. А некоторые камеры — узловые, там перекрестки «дорог» по этажу и между этажами. Мой сокамерник был «звонарем», он всю ночь «дороги» катал…

Жена Дениса Алина:Почему нельзя говорить нормально? Зачем этот жаргон?

Денис: Там есть свой язык, получая маляву, нужно отвечать: «Маляву получил, за сим откланиваюсь». Если написать: «Твое письмо получил, спасибо», — тебе скажут: «Ты что?!» Чай — не чай, а «цинк»!» Есть «котловые хаты»: они отвечают за снабжение тех, кто пришел «голый». Все туда сбрасывают то, чем могут поделиться. Вот и я такой пришел: ни носков, ни чая… Тюрьме было очень интересно про нас узнать, все писали малявы.

Приходит пятница, я понимаю, что сейчас у Максимовской что-то про нас покажут. А телевизора еще нет. Пишу в соседнюю хату: посмотрите. Через три часа приходит ответ: «Видели по телику твою жену, она прикольная, Вася воюет с бабаками (Алина объясняла трехлетнему сыну, что его отец в тюрьме, он понимал в меру своего возраста: «Папа в темноте воюет с бабаками». — Ред.), все за вас».

Иностранцам было прикольно: они это называли «малява-инфо», «maliava post service». Кристиан (итальянский активист Кристиан д’Алессандро. — Ред.) освоился, много слов выучил, начал стучаться в «решку» (кормушку в двери камеры): «Гулять-гулять! Баня-баня!» Когда он приехал в «Кресты», первым делом удивил сокамерников вопросом: «Дорога есть?» А в Питере-то нас поселили в образцово-показательный корпус…

Я в тюрьме перечитал «В круге первом» Солженицына. То, что Глеб Нержин отсидел 10 лет и остался человеком, очень помогло держаться.

Алина: Денис, тебе Вася звонит.

Денис (берет телефон):Васек, ты мой хороший, привет! …А я сейчас с мамой в другом городе, я к тебе завтра приеду на поезде. Привезу тебе подарок, будем с тобой играть весь день, в садик завтра не пойдешь. …Вась, понимаешь, белых медведей нужно спасать долго, потому что плохие люди хотят их обижать. …В темноту? Ну, потому что плохие люди сначала победили и посадили папу в темноту. А теперь папа вышел и наоборот, солнце видит. …И я тебя люблю, Василек!

— Как охрана и администрация к вам относились?

— Поначалу ужасно. Ты для них дерьмо. Вызывают на обыск, раздевают до трусов, шмонают… А потом стало лучше. Оперативник удивлял — он меня иногда вызывал, и мы по полтора часа беседовали перед отбоем. Хотел, мол, поговорить с интересным человеком. Или корпусной, когда нас увезли в суд, сказал сокамернику: «На суд? Да им памятник нужно ставить, а не судить!» Когда мы в ИВС первую ночь сидели, полицейские в нарушение инструкций купили нам какие-то вещи, зубные щетки…

Зато пограничники, которые нас задерживали, перевернув наши каюты и забрав камеры, технику, блокноты, в трюме выпивали тот алкоголь, который после конца рабочего дня во время плавания могла пить команда.

— Почему вас отпустили?

— Это попытка сохранить лицо. Не-понятно, как выходить из патовой ситуации. Может, король как-то это решил (нидерландский монарх Виллем-Александр неделю назад встречался с Владимиром Путиным. —Ред.).

— Ты делал фотоисторию об Арктике, снимая и акции Greenpeace, и для «Газпромнефти» их месторождения… Что с ней будет?

— Не знаю. Я такой дурак, весь мой архив был со мной на жестком диске ноутбука. В итоге все у следователей. Хотя у меня есть право попросить копии.

— А с Greenpeace будешь продолжать сотрудничать?

— С Greenpeace надеюсь продолжить… А вот с «Газпромом», наверное, не получится. А это важно: в некоторые места ты иначе никак не попадешь.

— Камера у тебя есть? Чем сейчас будешь заниматься?

— Пока нет. Но пока она и не нужна: я некоторое время не собираюсь работать, буду заниматься ребенком и Следственным комитетом. А потом посмотрим…

«Дело Greenpeace»: неделя свободы в петербургских судах Фоторепортаж Евгения Фельдмана