Девяносто лет назад родился удивлявший мир кинорежиссер, художник и человек. Он выпадал из какой бы то ни было системы и не создал своей (если не считать системой разнообразие придуманной им красоты). Он принадлежал другому времени, от которого немало потерпел, но в котором был единственно уместен.

Мы с Сергеем Параджановым любили одну женщину, и это нас сблизило.

Он любил ярко и красиво. Когда она заболела, Параджанов прислал ей картонный ящик апельсинов. Не виденные до того экзотические фрукты она не стала есть не потому вовсе, что не знала как. Она разложила их на подоконниках и смотрела на «маленькi сонячки», что прислал ей среди зимы Сережа.

Любовалась и выздоравливала.

В другой раз он привез ее из деревни Болотня в цирк (впервые в ее жизни) и показал ей диковинных зверей. Не таких диковинных, как в течение своей долгой жизни придумывала и рисовала она сама, зато живых.

Великой народной художнице Марии Примаченко негде было смотреть фильмы Параджанова и его коллажи, но она любила в нем неподдельного художника, нежного человека и печалилась о нем, о его неприкаянной жизни, по которой он шел как по минному полю. Не с миноискателем, но обвязанный гранатами, чтобы взрыв был громче.

Сколько раз он умирал и возрождался, скольких обманывал и одаривал, с каким вызовом играл свою жизненную роль, постоянно обостряя драматургию и репетируя финал.

В нем жил гений. В заточении, в невероятно неблагоприятных условиях содержания, Параджанов пользовал его для друзей, для себя, для необязательных поступков и чудачеств. (Или, может, оберегал таким образом?)

Но когда тот вырывался на волю, он сам водил Параджановым, и тогда рождались невероятные, невиданные (и часто, увы, невидимые нами) фильмы. Завораживающие и не до конца постижимые.

Теперь о фотографиях, которые вы видите. С грузинским актером Гоги Харабадзе мы встретили Сергея Иосифовича на улице, после того как он раздал случайным прохожим помидоры, купленные сестрой для семьи, и отправились к нему домой, в старый район Тбилиси. Там он одел Харабадзе в берет с пером и блузу, сшитую в подарок Феллини (но так и не отправленную в Италию, поскольку Феллини пока было что носить), подарил мне базарный коврик с вышитыми на нем русалками среди лебедей, сел на край ящика, в котором лежала гранитная его голова, и, положив правую руку на сердце, которому нам следовало верить при жизни, велел расчехлить аппарат.

На фотопленке оказалось много хороших планов. Вполне параджановских. В отсутствие режиссера я, оператор, выбрал те, где есть Сережа и его дом. Которых больше нет.