Однажды я стоял на остановке, поджидая троллейбуса, троллейбус подъехал и открыл двери, и тогда на верхней ступеньке обнаружился небритый мужичок в сером, мятом жизнью пиджаке и с глазами невыразимой печали. Он побалансировал на верхней ступеньке, сверзился вниз и сбил с меня очки. Я их поймал и в удивлении вперился в него, а он в ответ уставился в меня и спросил все с тем же невыразимым удивлением: «Ты из Рязани?» Не знаю, почему ему пришла в голову эта мысль, ей-богу, во мне нет ничего сугубо рязанского, но в его давно и окончательно пьяной голове царила моноидея, а в усталом сердце лимитчика ныла тоска по задушевному разговору с земляком. У меня тогда с собой была бутылка портвейна, и мы пошли во двор и выпили ее.
А мой друг как-то раз ночью шел по переулку. Впереди него шла девушка, а по другой стороне переулка шагал тип с бледным лицом и маленькими рыскающими глазами. Так они и двигались в призрачном свете фонарей мимо темных стен и черных окон, образуя странный треугольник. Вдруг девушка повернулась, прямым шагом подошла к моему другу и тихо сказала ему: «Этот тип меня преследует! Проводите меня, пожалуйста, до дома!» И они пошли дальше вдвоем, болтая о том о сём, переулок вдруг потеплел, над фонарями выступили звезды, а тип с рыбьими глазами некоторое время шел за ними, а потом сгинул в глухой московской ночи. Девушка в ту ночь, конечно, не пригласила моего друга к себе попить чаю, она сделала это через два месяца, они поженились, теперь у них трое детей, и они — да, и не спорьте, так всегда бывает в том мире, о котором мы говорим! — счастливы!
Теперь снова о троллейбусах. Много лет назад я каждый день поздним вечером ездил по одному и тому же делу на троллейбусе маршрута 33 пять остановок. И вот однажды задняя дверь открылась, и в салон по ступенькам вошел боксер. Я уточню, чтобы у вас не было сомнений: это был не мастер спорта по боксу, а собака! Небольшой, рыжий, мускулистый боксер с черными отвисающими щеками и умнейшими карими глазами. Я понимаю, что проезд боксера в общественном транспорте без билета в наше полное чудес время никого не может удивить, но тут все-таки было нечто удивительное: на его мощное тело с сильной грудью была натянута тельняшка с воротом, отвисающим на шее. Рукава — на передних лапах. Он сел на задней площадке и, не мигая, очень доброжелательно и спокойно, смотрел на редких пассажиров, а на третьей остановке с достоинством вышел. И так я встречал его каждый вечер, он садился всегда на одной остановке и выходил всегда на одной, и тогда я однажды сошел вместе с ним и заговорил с ним, а он повернул ко мне свою добродушную брыластую морду и отвечал на чистейшем русском… Я и сейчас с ним иногда беседую, слушая битловскую Martha My Dear, песню о собаке, говорившей, как человек.
Итак, тут у нас уже был грустный лимитчик из Рязани, до боли сердечной затосковавший в Москве и ставший похожим в своей тоске на виолончельную и пронзительную Eleanor Rigby, счастливые влюбленные, энергичные, как Can't Bye My Love, боксер в тельняшке, ездящий в троллейбусе и поминающий свою английскую тетушку Марту. А музыканта не было, так пусть он появится тут без всякой причины и логики, как влетают в кадр сами The Beatles и иные чудики и гаврики в битловских фильмах. Я был знаком с этим музыкантом всегда и знаю его до сих пор. Есть такой тип людей, которые не выносят никакого руководства собой, даже малейшего, и вообще не способны существовать в сдавленной атмосфере человеческого кретинизма. Поэтому они не могут нигде работать и даже перестают выходить на улицу, потому что как выйдешь — тут же тебя настигнет какой-нибудь дурак. И он сидел дома год за годом и бренчал на гитаре и писал свои песенки на старинный катушечный магнитофон. Для кого? Да ни для кого! Но в один момент он понял, что жизнь проходит, и песенки его остаются невостребованными, и решил дать свой последний концерт. Он взломал топором дверь на чердак и выбрался на крышу. Друзья были приглашены. Они расселись с бутылками в руках в виде амфитеатра, а он встал на краю крыши на высоте шестого этажа старинного московского дома и дал по струнам своей гитары так, что близкая Маяковка повернула головы вверх. Тогда он запел. Глотка у него была могучая, как жерло паровоза, выпуклая грудь в лапсердаке на голое тело набирала воздуха что кузнечный мех, и он перекрывал своим бешеным рыком шум машин, гул толпы и прочие городские шумы. Он пел об одиноких людях этого города, о потерянных душах, о продажных тварях, о женщинах, которых можно купить, о мужчинах, которые бахвалятся деньгами и сами товар, о цинизме подлецов, об испоганенной Москве…
Все это — сюжеты песен The Beatles, которых они не написали. А может, и написали, я не знаю. Миров много, возможности разрастаются, как крона. Все эти истории, неправдоподобные в нашем постном мире правдоподобной чепухи, случались, случаются и будут случаться в веселом и чудесном мире The Beatles, где Пол всегда строит рожи своей собаке Марте, Ринго c утра выливает на себя кофе со сливками и невозмутимо ходит весь день в заляпанном костюме, Джордж играет на ситаре гимн французской революции, а Джон путает буквы и слоги в словах и создает свой собственный кыяз, на токором я чассей шипу. И вместе они выходят то ли на ливерпульскую, то ли на московскую крышу — на крышу мира! — и дают вместе с моим другом-отщепенцем тот прекрасный концерт, который вошел в историю и который я слушаю каждый день вечером с утра и днем в полночь. А что ыв тихоте? Чтобы я в сотый раз рассказывал во всемирный День The Beatles их биографию и рассуждал с умным видом об их всемирно-историческом значении? У меня шеболь тен умного дави для сав! Вся их жизнь уже рассказана, и их значение уже признал в покаянном письме в клуб «Cavern» даже секретарь ЦК КПСС Суслов, который во сне не снимал галош, потому что опасался идеологического влияния Запада. Да и нет никакого одного-единственного Дня The Beatles, есть год Beatles, и годы Beatles, и люди Beatles, и жены друзей Beatles, дарящие людям Beatles полные собрания сочинений Beatles на виниле, и подлодка Beatles, и любовь Beatles, и смех Beatles, и гармония Beatles, а еще есть жизнь по мотивам и правилам Beatles, и в этой жизни мы живем.
