Фильм «Гранд Централ. Любовь на атомы» режиссера Ребекки Злотовски не стал таким потрясением для общества, как «Девять дней одного года» Михаила Ромма, но обозначил интерес представителей нового поколения французской режиссуры к больным темам современности. Любовный саспенс на АЭС, опасность которых горячо обсуждается в мире, наполнен ее живым дыханием. Герой картины Гэри — француз с арабскими корнями — дитя кризисного времени. Ради заработка готов рисковать собой, идет работать «чистильщиком» на АЭС в активную зону реактора. Тут он и нахватает сверхдоз: радиации и запретной любви к невесте своего бригадира.
— Особенные обстоятельства места действия вашего фильма сообщают любовной истории саспенс, экзистенциальный оттенок. Я имею в виду балансирование между жизнью и смертью как ежедневный выбор.
— Да, «выбор» — ключевое слово. И вы правы, у лав стори на атомной станции — своя особая энергия, место действия дает непредсказуемость в развитии сюжета. В этом пространстве своя драма и своя поэтика. Любовная история здесь не может быть опоена светом, легкостью. Будущим. Ты не знаешь, как долго продлится чувство. У любви — та же задача, что и у самих любовников, — выжить. Не дать умереть страсти. Облучаясь, перестаешь понимать, как долго сама жизнь будет наполнять твое тело. Та же зыбкость, неуверенность в любви.
— Вы рифмуете в фильме любовь с радиацией. И та и другая — невидимы, а последствия непредсказуемы.
— Любовь как вспышка, река неуправляемой энергии. Вас может накрыть с головой, изменить судьбу до неузнаваемости. Любовь, как облучение, может быть несовместимой с жизнью. Конечно, подобный сюжет — вызов для режиссера. Как снять поток смертельной страсти, охвативший вчера еще незнакомых людей?
Есть и политический аспект. Эти станции во всем мире вызывают напряженное внимание, все они — под колпаком секретности. Мною двигал интерес к спрятанному, скрытому.
— Вы посещали реальную АЭС?
— Мы с моим соавтором Гаэлем Массе были на двух французских станциях. Я должна была увидеть все своими глазами. Важны подробности. Как люди общаются на работе, в комнатах отдыха и дезинфекции. На что надеются. Как отрываются. Как они одеваются…
— Как астронавты — в защитные костюмы. Но любая защита — вещь относительная. Человек столь хрупкое существо… Вам удалось показать обыденность экстремальной работы, тривиальность небольших аварий, без которых невозможно никакое производство. Но здесь…
Подобные события имели место в жизни?
— Мы с Гаэлем Массе писали оригинальный сценарий. Но вначале, просто как журналисты, проводили расследования, изучали работу АЭС. Мы начали этим заниматься еще до «Фукусимы». До японской аварии немногие задумывались о степени риска нашего «коммунального» проживания рядом с АЭС. Во Франции их больше 20.
— Вы начали работу еще до «Фукусимы», но уже после Чернобыля…
— Это так. И не так уж много у нас было документальных свидетельств, фильмов на эту тему. Трагедия Европы и мира в том, что вроде все понимают степень опасности АЭС. Но в чем именно она заключена? Нас убаюкивают информацией о надежности ядерных реакторов и многоярусной системы защиты. Доля атомной энергетики во Франции составляет около 80% от всей выработки электроэнергии. Японская катастрофа, взрыв на производстве по переработке радиоактивных материалов на юге Франции должны заставить нас открыть глаза.
Очень пригодились исследования Клода Дюбу, проработавшего в атомной индустрии с юности 20 лет. Он написал автобиографический роман, малоизвестный, но впечатливший документальностью, подлинностью. Мы встретились, Клод стал консультантом фильма. Нам хотелось быть честными. У нас было много путей для сглаживания углов. Но мы хотели понять людей, живущих и работающих здесь. Логику их судьбы.
— Что держит людей в таком месте?
— Бедность.
— Полагаете, только деньги?
— Вот вы пытаетесь найти работу, один год, два. Безуспешно. И тут соломинка, протянутая с АЭС. Да, вроде бы вы слышали, что это небезопасно. Но вы себя уверяете, что с вами-то все будет хорошо. Другие же работают? И работа к тому же неплохо оплачивается. Даже немного выше, чем в супермаркете. Люди не имеют полной информации, чем же эта работа плоха. Вы идете трудиться в место секретное, спрятанное, особенное. И даже начинаете чувствовать некую привилегированность…
В этой индустрии есть внутренняя взаимосвязь между людьми. Они будто вместе воюют, только это невидимая и неслышная война.
Вы — в коллективе «свидетелей», причастных к чему-то секретному. Вам уже не хочется идти в другую индустрию. Вам необходимо вечером за бокалом вина выговорить друг другу накопленное беспокойство. Вам легче вместе… Вы приносите надежду друг другу.
— Но ведь эта работа — еще и адреналин.
— Конечно, но это последний аспект. После «Фукусимы», думаю, все поняли серьезность угрозы. И эти люди не похожи на камикадзе. Они просто работают. Можно говорить об адреналине лишь отчасти, как, говоря о любовной истории, вы вспоминаете о реакторе под названием «либидо». Но ведь это всего лишь часть любви.
— В главных ролях фильма новые первостатейные звезды мирового кино Тахар Рахим («Пророк», «Прошлое») и Леа Сейду («Жизнь Адель», «Полночь в Париже»). Как удалось создать на экране пульсацию страсти между ними?
— При первых встречах был хаос. Постепенно в разговорах и репетициях мы нащупывали ниточки, из которых плетется внутренняя связь героев. Здесь каждый характер — своя драма. Если говорить о кинематографических истоках всех этих сплетений, я бы назвала «Силквуд» Майка Николса с Мерил Стрип, действие которого происходит на фабрике по очистке плутония.
Тахар Рахим — удивительный актер. Отдадим должное выбору нашего кастинг-директора: Леа и Тахар разогрели, я бы даже сказала, подожгли своим затаенным темпераментом эту историю.
— Леа после «Жизни Адель» стала суперзнаменитой. Вам было легко с ней работать?
— Конечно, ведь мы с ней делали и мой дебют «Прекрасную занозу». Сблизились, дружим по сей день.
— Героиня Сейду не фам-фаталь, но именно она в итоге выбирает себе спутника.
— По внешнему виду — она просто сексуальный объект. Но при всей притягательности она абсолютно свободна внутренне. И все-таки герой Рахима — центр фильма. Или нет, скажу иначе, любовь — герой нашего фильма. Звучит не слишком банально?
— Я слышала, что вы феминистка, это правда?
— Отчасти. Но я не приемлю агрессивности. Предыдущие поколения чувствовали себя более ущемленными. От женщин, добивающихся равных прав, требовалась невероятная активность. А вот вам наше интервью: я — режиссер, вы — журналист, и мы в столице Франции говорим о моем фильме… Значит, ситуация меняется существенно.
При этом и сегодня сексизм, дискриминация не изжиты окончательно. Знаю примеры, когда картины не включались в конкурс известного фестиваля только потому, что режиссерами были женщины. Но меня бесит, когда говорят: «О, она женщина-режиссер? Как интересно, давайте же посмотрим ее картину!» Словно фильм сняла белка.
Это стороны одной медали. Проблемы неравенства существуют и внутри нашей индустрии, хотя на словах все прекрасно. А что, неужели в России слово «феминистка» звучит как нечто ужасное или постыдное?
— Смотря для кого. У нас довольно архаичное общество. Ваш отец родом из Гданьска. Вы ощущаете себя французским режиссером или считаете себя представительницей мультикультурализма?
— Все, что я делаю в кино, напрямую связано с традициями, языком французского синематографа. Прежде всего авторского. Это не мешает мне снимать кино с англоговорящими актерами. Кинематограф — самый универсальный из придуманных человечеством миров.
Да, я французский режиссер. Но какая национальность может быть у фильма? Например, у недавнего фильма Романа Полански «Венера в мехах» с Эммануэль Сенье и Матье Амальриком? У отмеченной Каннами работы иранского мастера Асгара Фархади «Прошлое» с Беренис Бежо и Тахаром Рахимом?
— И ваш «Гранд Централ» снят совместно с Австрией. А вы не видели фильм «Девять дней одного года» Михаила Ромма? Замечательная драма 1960-х о физиках-ядерщиках. И сюжет основан на любовном треугольнике…
— Мне уже об этом сообщили ваши коллеги. Нет, не видела фильм, и очень хочу посмотреть. Почему же мне раньше никто не сказал об этой картине?!
