СюжетыКультура

Андрей СМОЛЯКОВ: «Алкоголь — наша микстура для изгнания Хайда»

Этот материал вышел в номере № 11 от 3 февраля 2014
Читать

— Андрей, хочу вас поздравить с «Вием». По-моему, отличное кино.

— По-моему, тоже. Я же фильм посмотрел уже перед самой премьерой и до последнего побаивался. Не того, что о нем напишут, а себя боялся. Что мне не понравится. Пока мы снимали, я чувствовал, что получается хорошо. Но всегда же такие мысли: а что, если это нам только так казалось? Но в результате я очень доволен.

— У вас там очень колоритный персонаж.

— Во всякой деревне должен быть такой истово верующий человек.

— Жуткий тип. Вот из всех там вылезают черти, когда они напиваются, но оказывается, что главное зло — непьющий поп. Он страшнее всех чертей. Кстати, непонятно: это казаки допиваются до того, что становятся чертями, или герой приходит в такое состояние, что начинает их так видеть?

— Так есть же выражение «допиться до чертиков». А тут оно проявлено. В каждом из нас есть что-то такое, свой собственный мистер Хайд. Алкоголь — это наша микстура, которая его выпускает наружу. Но это и та эссенция, выпив которую, начинаешь видеть все в другом свете — видеть то, что обычно скрыто.

— Почему так долго снимали кино — 7 лет?

— Главным образом из-за проблем с финансированием. Сначала в Европе был кризис, потом у нас… Производство просто останавливалось. И, кстати, в эти периоды я себя чувствовал ужасно: мне не хватало этого. Я всякий раз летел на съемки как на праздник — такая была работа в удовольствие. Очень здорово работать с Олегом Степченко — это тот случай, когда режиссера на площадке не видно, но его присутствие ощущается во всем. Он может не вмешиваться в работу подолгу — подолгу для съемок это минут 15—20. А потом вдруг тихо появляется и направляет. Очень хорошая черта для режиссера.

— Как думаете, окупится кино? Если сейчас вообще что-нибудь окупается…

— Ну как же, «Сталинград», «Высоцкий»…

— Оба, кстати, с вами. Вы прямо гарант окупаемости!

— (Смеется.) Ну, не знаю! Я думаю, что на этот фильм тоже пойдут. Пойдут и молодые, и постарше: первые — на новый 3D-аттракцион, а вторые — на Гоголя. Ну а кто-то, конечно, на то, «как испоганили Гоголя», таких тоже достаточно. Причем такого рода отзывы в интернете появились еще до выхода фильма. Это нормально, я к этому был готов. Хотя мы его совершенно не «испоганили», по-моему.

Наша нечисть перестала быть страшной

— Вы как-то ориентировались на нашего «Вия» 1967 года?

— Не скажу, что ориентировались… Но когда есть такой гениальный образец, надо либо стараться взять планку еще выше, либо пойти в другую сторону. Вот мы скорее пошли в другую сторону.

— А мне вообще хочется увидеть русский хоррор на русском материале. У нас же столько нечисти в фольклоре, но она почему-то не котируется. Был только «Вий», и теперь еще один «Вий»…

— Мы какое-то время назад вошли в стадию дикой нелюбви ко всему русскому. Или наоборот: некоторые особо активные начинают любить так истово, что у нормальных людей возникает стойкое отторжение. Надо это преодолевать. Ведь у нас одна из богатейших культур в мире… У нас есть откуда черпать. Вон как прекрасно получились у студии «Мельница» мультфильмы про богатырей!

— Ну там много завязок с современностью, узнаваемых реалий. У них это сработало, но нельзя этим злоупотреблять.

— Между прочим, в нашем «Вие» нет никакого осовременивания — это я для тех говорю, кто заранее ругает картину за осовременивание.

— Потом, богатыри — это сказки. А хочется хоррора!

— Кстати, может быть, вся русская нечисть так прочно заняла нишу сказочных существ, что перестала быть страшной? И замечательные советские фильмы-сказки немало поспособствовали этому. Разве может быть страшной Баба-яга в исполнении Георгия Милляра?

— Действительно. Хотя, скажем, Кощей Бессмертный — вполне. Ведь вы с Милляром вместе работали?

— Да, это был 1981 год, фильм «Андрей и злой чародей». Я там был Андрей-всех-добрей, а Милляр, естественно, злой чародей.

— Конечно, «Вий» — не совсем хоррор. Сначала он превращается в детектив, а под конец — в веселую сказку. Но все-таки может ли он стать первым шагом в этом направлении: русский хоррор на своем материале?

— Хотелось бы надеяться. Правда, у нас ведь и литературы такой не слишком много. Гоголь — да. У Пушкина есть очень страшные стихи, но именно стихи, которые не перенесешь на экран. А вот «Сказка о мертвой царевне» — это же абсолютно готическая история. «В той норе, во тьме печальной, гроб качается хрустальный»… Если чуть под другим ракурсом снять — так это такой хоррор получится!

А так… «Пиковая дама», например, вещь абсолютно европейская, и страх в ней европейский.

«Я — благодарный зритель»

— В чем разница между русским и европейским страхом? Даже, скажем так, восточным и западным.

— По-моему, они наивнее в этом плане. С одной стороны, они не боятся многого, чего бояться стоит. От чего восточный человек убежит со всех ног, а западный спросит: «А ты чё так перепугался-то?» И тот, убегая, только успеет крикнуть: «Да ты дурак, беги!» Это есть и у нас в картине. А с другой стороны — я как-то на Бродвее пошел на мюзикл «Призрак оперы». Рядом со мной сидела негритянка, до спектакля у нас состоялась короткая беседа, и она совершенно нормальное впечатление на меня произвела. И вот начался спектакль. Наступает момент, когда один из персонажей скидывает капюшон, а под ним оказывается… лицо Призрака. Что было с моей соседкой… Если бы эта сцена продлилась еще несколько секунд, я вообще не знаю, выжила бы она или нет. Я до сих пор не могу понять: то ли она действительно была так напугана, то ли за свои 60 долларов просто обязана была себя накрутить до такого состояния? Но и мы тоже в чем-то наивны. Нам кажется, что можно очертить мелом круг и отгородиться от страха. Но главный-то страх — он внутри. И он остается в кругу вместе с тобой.

— Как зритель ужастики любите?

— Очень люблю. Из-за этого, кстати, у нас дома постоянные битвы: ну надо же посмотреть какого-нибудь Альмадовара, что-нибудь умное… Но мне после съемочного дня иногда хочется просто… как это сейчас говорится… затупить. Посмотреть что-то незамороченное. И я или дома включаю, или в кинотеатр иду.

— И вы можете смотреть как зритель? Нет у вас профдеформации: когда смотришь, как снято, как актер играет, угадываешь сюжетные ходы?

— С угадыванием ходов это я обычно над женой прикалываюсь. «А вот сейчас вот так будет» — и так и происходит. Она страшно ругается. Но вообще-то я благодарный зритель, могу совершенно искренне испытывать те чувства, которых от меня добивается режиссер. Плакать, смеяться, пугаться.

— Как та американка на «Призраке оперы»?

— Ну не до такой степени…

Смени тещу!

— А вот интересно: что в нашем кино со страшными фильмами как-то не очень? У нас фактически нет ни мистических, ни психологических триллеров. Только детективы процветают.

— Триллер — самый трудный жанр. Надо очень четко соблюдать равновесие, иначе можно скатиться либо в пошлость, либо в пародию. Наши продюсеры просто не хотят рисковать: они считают, что публика не пойдет на триллер.

— Откуда это мнение о публике как о примитивном стаде?

— А не знаю. Тут замкнутый круг какой-то. У меня была история на одних съемках: подходит продюсер и говорит: «Слушай, ты не так серьезно играй. Попроще давай. Чтоб моей теще понятно было!» И так он ко мне несколько раз подходил с замечаниями, и всякий раз требовал, «чтоб теще понятно». На пятый раз я не выдержал и отвечаю: «Слушай, тещу смени».

— Ну вот. Не из тещ же публика состоит. И неужели у нас нет режиссеров, которые могли бы снять качественный триллер?

— Есть. В конце года я посмотрел сериал «Нюхач» — детективная история, где герой при помощи сверхъестественного обоняния раскрывает преступления. Я поразился, насколько здорово он сделан, — все четко, выдержанно, интрига до последнего держит в напряжении… Человек, который это сделал, мог бы снять прекрасный триллер. Кстати, и Олег Степченко, режиссер «Вия», тоже мог бы, по-моему. Режиссеры есть, но запроса на такое кино нет. Или считается, что нет. Кроме того, это довольно дорогое удовольствие.

— Да мало ли прекрасных камерных историй, снятых на медные деньги?

— А кто сейчас будет смотреть камерную историю?

— Значит, продюсеры в чем-то правы?

— В чем-то, да… То есть зрителей надо аккуратно приучать к этому, тогда он пойдет с радостью. Но зачем приучать, если можно идти проторенной дорожкой? Это мы с женой так шутим: когда долго не видимся, разговариваем по скайпу, и потом при встрече я говорю: «Стоп. Ты какая-то не такая. Почему ты не в рамочке, почему ты не плоская? Не, я тебя не знаю». Вот примерно так и наш зритель: он боится экспериментов и не очень-то готов к чему-то другому. У него сформирован определенный вкус, и воспитывать его надо долго и осторожно. Основная аудитория кинотеатров — люди от 14 до 18. Для них кино — аттракцион. Прийти, купить попкорна… А у меня такая мечта: чтобы зрители заходили в зал с ведром попкорна — и выходили с ведром попкорна. Чтобы они не то что про попкорн — чтобы почесаться забывали!

— Но ведь страх — это и есть аттракцион.

— Аттракцион — это когда скелет из-за угла выпрыгивает. Такого кино сколько угодно. А настоящий, тонкий триллер — это ж надо напрягаться. Не только режиссеру и артистам, но и зрителю. Будет ли эта молодежь напрягаться?

— Мне кажется, что сейчас растет такая молодежь, которая уже хочет напрягаться и смотреть серьезное кино.

— Наверное, да. По крайней мере я смотрю на своих племянников — одному 14, другому за 20, — и вижу, что они лучше. В них уже нет той отвратительной черты предыдущего поколения, которое хорошо научилось говорить фразу: «Я за это деньги заплатил», не вполне понимая, что это означает. Эти уже понимают многое, они чувствуют ложь. Хотя все-таки это поколение еще надо направлять. А как их заманить на серьезное кино?

— Актерами?

— Здесь проблема. Существует мнение, что никто не ходит сейчас на имя. Во всяком случае, таких имен — единицы.

— На чудовищную комедию «Друзья друзей» с участием всех тээнтэшных звезд все побежали… из-за этих самых звезд.

— Ой, да кто все? Откуда мы берем этих «всех»? Из отзывов на «Фейсбуке»? Мне вот тоже часто говорят: весь «Фейсбук» кипит, «Фейсбук» возмущен или, наоборот, — «Фейсбук» в восторге… Я говорю: кто это такой? Познакомьте меня с этим товарищем Фейсбуком. Ну познакомили меня. Смотрю: там отзывы 28 человек. Допустим, все они у тебя в ленте, вот тебе и кажется, что «Фейсбук» кипит». Но на самом-то деле это ничтожный процент. А в кино на каждый фильм сейчас приходится меньше зрителей, чем раньше. Помню, в 1979 году я снялся в фильме «Отец и сын». Прошло полгода, как фильм вышел, я уже забыл про него. Вдруг звонят с «Мосфильма»: приходите за премией. «За какой еще премией?» — «Фильм «Отец и сын» посмотрели 17 миллионов зрителей». 17 миллионов! И дали мне тогда 160 рублей — большие были деньги!

«Не знаю, почему меня не приглашают в комедии»

— Вы — один из самых активно снимающихся актеров. А от многого приходится отказываться?

— Бывает. Да не так я много и снимаюсь. Обычно в год у меня 2 фильма, в том числе телевизионных, и 2 театральных проекта. Больше просто не выдержать. И, как правило, кино и театр не пересекаются по времени, слава богу. Все-таки это совершенно разные вещи. Просто многие проекты выходят одновременно. Вот и в 2014-м должно выйти несколько фильмов, которые уже давно сняты. Выйдет второй фильм из проекта Дениса Евстигнеева о майоре Иване Черкасове: первый был «Мосгаз», а этот называется «Палач».

— Очень, кстати, достойный был сериал. А про что «Палач»?

— Это история Тоньки-пулеметчицы, которая во время войны расстреливала русских партизан: страшная женщина, настоящий палач. После войны ее долго не могли найти. Действие фильма происходит в 1965 году, и Черкасов занимается этим делом. Потом должен выйти «Инквизитор» — тоже детективный…

— Опять детективный! А в комедии мы вас не увидим?

— В комедии… Кстати, я не знаю, почему меня не приглашают в комедии.

— Может, потому, что с комедией у нас еще хуже, чем с триллером?

— Комедия — еще более сложный жанр, чем триллер. Ровно та же история: чуть сфальшивишь, и получится дешевка. Хотя я тут снялся в «Курьере из рая». По-моему, это совсем не плохо: он драйвовый такой, динамичный.

— Вы всегда говорили, что режиссерских амбиций у вас нет. Это не изменилось?

— Нет. Это же совершенно другая профессия. Скажем, когда я работал с Карбаускисом, я поражался: человек на 15 лет моложе меня, но насколько умнее! Насколько он больше понимает! Я однажды не выдержал, когда он на репетиции сказал: «А вот здесь надо сделать так», — я спросил: «Почему?» Он отвечает: «Так вот здесь написано», и протягивает текст пьесы. Я прочитал раз. Прочитал другой. Спрашиваю: «Где это написано?» — «Да вот здесь же», — и пальцем показывает, а я там все равно ничего не вижу. Но при этом понимаю, что он прав, что тут именно так и надо! Я его и до того уважал, но тогда зауважал окончательно. Некоторые говорят, что с Карбаускисом работать трудно, но у меня было ощущение чистого восторга.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow