Мой товарищ фотограф, узнав, что я еду на Олимпийские игры в Сочи, сделал саркастическое замечание: мол, там столько украли, а ты будешь воспевать. И страстно так сказал, отважно, будто бы он герой, а я не знаю, что воровство у нас случается чаще, чем его отсутствие. Знаю, но, приехав в Сочи, был поражен, до чего много все-таки удалось утаить от ворья для болельщиков, для радостно раскрашенных в разнообразную спецодежду спортсменов, волонтеров, разных вспомогательных участников процесса и их некрупных начальников. В основном все доброжелательны, а девушки еще и милы, почти все понимают человеческую речь, на человеческом языке отвечают и, что удивляет, ответственны на своих важных, то есть связанных с моим рабочим комфортом, постах.
Не угрюмые, переодетые в партикулярное платье государственные охранники (они тоже где-то есть, но не на виду), а милые молодые люди с улыбкой тщательно проверяют хитрыми приборами документы, моментально получая на дисплее твою фотографию, чтоб не произошло подмены, или настоятельно не рекомендуют идти на территорию, куда не велит регламент, или … словом, строги, но без свойственного крохотным начальникам хамства власти.
#
Татьяна Тарасова — не документ, и это не я ее, а она меня предъявляет охране в качестве атрибута прогулки по коридору ледового дворца «Айсберг», где расположены недоступные журналистам раздевалки фигуристов, которые начали свои танцы прежде торжественного открытия и сразу — с интриги по имени Евгений Плющенко.
Тридцать один год — возраст, почтенный для фигуриста. И Плющенко, как бы он ни выступил, сделал доброе дело, расширив возрастные рамки этого вида спорта. Он упорен и достоин понимания, хотя чрезмерно попсово для спортсмена раскручен. (Вспомню великого, без преувеличения, атлета, четырехкратного — знаю, что говорю, — чемпиона Олимпийских игр в тройном прыжке Виктора Санеева, который для меня остается эталоном такта и достоинства не только в спорте.) Плющенко закончил выступление, но отдыхать не спешит. Он бродит по коридору с расстроенным видом, переживая свое второе место после японца. И, полагаю, не без ревности следит за выступлениями товарищей, которые могут его привести к золотой медали в командном соревновании фигуристов. Его тренер, Алексей Мишин, напротив, расположен благожелательно. Двадцать лет они вместе. Возможности Плющенко ему известны больше, чем самому спортсмену.
— Я сказала, что Женя будет на пьедестале! — говорит мне Тарасова, и я понимаю по ее тону, что дальнейшие соревнования — пустая трата времени. Разве зрителей потешить.
— А место какое, Танюша?
— Знаю, но не скажу…
Правильно, чего портить интригу Олимпийского турнира.
#
— Одевайся тепло, — посоветовала Анна Дмитриева, знаменитый комментатор и выдающаяся в прошлом теннисистка. — На стадионе холоднее, чем на улице. Я тебе куртку пуховую дам.
Я оделся и парился потом все открытие, потому что в лифте стадиона встретил усталого и нервничающего главного креативного продюсера церемонии, в миру моего давнего знакомого Константина Эрнста, который пригласил меня в «рубку» управления шоу. То, что оно будет грандиозным, я знал. Стадион перекрыли и по потолку проложили рельсы для движения подвесных декораций, пристроили два огромных ангара, откуда и куда они выдвигались, целый городок мощнейших электрогенераторов обеспечивал независимой от города энергией прожектора мощностью два с половиной миллиона ватт, полтысячи динамиков на миллион ватт, сто сорок телевизионных камер, электромоторы, подъемники, домкраты и поистине уникальное проекционное оборудование весом более трехсот тонн, а уж мощностью… Ну вы видели. И все это надо было привести в действие в точном соответствии с замыслом и сценарием. Помните анекдот про гигантский самолет со всякими прибамбасами, которые перечисляет стюардесса, а потом говорит: а теперь наш пилот попробует поднять всю эту фигню в воздух. Только тут сложнее.
На капитанском мостике более ста специалистов, оснащенных аппаратурой и знающих, что делать.
— На репетиции такого зрелища необходимо полгода, а у нас был месяц. Но мы успели.
Эрнсту и его товарищам хотелось уйти от стереотипов представления России в мире, и они это сделали.
Алфавит, летающая география, плавание по морю, бал с Васильевым, Вишневой и Захаровой, летающая девочка… Фрагменты истории со вкусом, тактом и блестящей выдумкой…
— А где война, Костя?
— У нас была война. Мы приготовили сорок тысяч фотографий погибших на фронте, которые должны были в один момент поднять все сорок тысяч зрителей. Но наш заказчик — Международный олимпийский комитет — не разрешает использовать в праздничных церемониях Игр тему войн.
После зажжения огня напряжение в командном пункте спадает, все поздравляют друг друга, и мы поздравим и пожелаем команде Эрнста удач. Впереди у них много работы — закрытие и две Паралимпийские церемонии.
#
# Владимир МОЗГОВОЙ: «Все вокруг иногда казалось декорацией»
Первые дни Игр: круглые глаза, пальмы, елки, монтер на крыше, холодноватое «Открытие…», Плющенко, Рост и его товарищи — в олимпийском репортаже нашего обозревателя Владимира МОЗГОВОГО
Дочь из своего очень дальнего далека задала вопрос про Сочи, я честно и кратко ответил: «Лучше, чем ожидалось». Солнце светит, горы прекрасны, по пустому шоссе бежит очень деловая собака, в кармане билет на церемонию открытия, да и вообще нечего с утра ворчать. Это страну величием события забодали, а внутри события работать надо. От неумеренных восторгов защищает опыт достаточно долгого проживания в отечестве, от тотального скепсиса — наличие некоторого количества прекрасных людей, один из которых по счастью даже достался мне в напарники. Или, скорее, я ему в напарники достался.
Не знаю, как Росту с Олимпиадой, а Олимпиаде определенно повезло с Ростом. Он ее облагородил. Не всю, конечно, но какое-то пространство — совершенно точно. Те, кто Роста не знает (а такие есть), тоже чувствуют исходящий от него ненапряжный позитив. При этом Юрий Михайлович произведенным впечатлением и миссией гармонизации всего сущего нимало не озабочен.
До начала торжественной церемонии открытия оставалось несколько часов. Я не пошел к «Пушкину» слушать отчет креативного продюсера и сценариста о проделанной работе, инновациях и технологических прорывах.
Рост тем более не пошел. Люди к нему сами приходят. И великие — тоже.
…Россия впервые принимает Белую олимпиаду, и ей есть чем гордиться. «Мы построили, чтобы победить». Последнее болельщики еще не распевают, но дело за малым. Идеологически выдержанной агитации в Сочи хватает — начиная с волонтерских речовок на выходе из аэропорта и заканчивая лозунгом «Россия — Великая — Новая — Открытая» на входе в Олимпийский парк. Что-то режет глаз, на что-то просто не обращаешь внимания — хорошее дело в идеологическом обосновании не нуждается. Или не должно нуждаться, но это не наш случай, а наш как раз — пафос с непременным перебором. Чтобы понятнее было, кому мы обязаны таким невыносимым счастьем.
Ну да ладно. Ехал я на шаттле ТМ1 по маршруту «Главный медиацентр—Олимпийский парк», чтобы успеть в ледовый дворец «Айсберг» к началу командных соревнований фигуристов. Шаговая доступность оборачивалась долгим кружением по петлям и дугам, искомый объект то приближался, то снова удалялся, но благодаря этому достаточно длинному путешествию можно было увидеть сияющее разноцветьем огней великолепие с разных точек. Но фон завораживал еще больше.
Над морем застыли облака, похожие на горы. Между ними и водой оставалась красная полоса заката, на фоне которого резко очерчивались силуэты недавно посаженных вдоль набережной елей и пальм (то, что свежевспаханную землю не было видно, только украшало пейзаж). Сквозь плотную облачную черноту просвечивала одинокая звезда. Силуэт человека, поднимавшегося по расцвеченному бюрюзовым крапом куполу хоккейного дворца «Большой» (может, монтер лампочку лез заменять), смотрелся вполне органично, дополняя волшебную панораму. Иногда она казалась декорацией.
А в «Айсберге», до которого автобус все-таки доехал, было уже вполне по-олимпийски — если не считать полупустого нижнего яруса, не заполненного исключительно потому, что цены на билеты в «партер» непомерные. Зал дышал неровно. Особенно он неровно дышал к Евгению Плющенко, ради которого я, собственно, и приехал, не приходя в сознание после перелета и хлопот, связанных и обустройством и легализацией.
На экране видно больше и лучше. Телекартинка обеспечивает полный обзор и охват, информационную насыщенность и эмоциональное подключение к любому событию. Живое восприятие всегда ограничено рамками места, конкретный олимпийский соревновательный сегмент узок, возможность приблизить событие на расстояние вытянутой руки отсутствует напрочь. Но — ты видишь своими глазами, слышишь то, что не передаст самая чувствительная техника, и чувствуешь себя совсем не так, как дома на диване.
В зале за Евгения Плющенко было страшновато. На льду он бросал вызов себе и сопернику, которого не победит никто, — времени. Фирменная плющенковская гуттаперчивость стала угрожающе ломкой, физика не давала возможности сделать программу цельной и сбалансированной, но то, что он боролся на полном, абсолютном пределе, заслуживало высшей оценки. Тут важны были не доносящиеся с трибун истерические визги поклонниц, а секундное мгновение тишины после драматично решенного финала. Да драматизма тут хватало и без хореографии. Плющенко, конечно, проиграл лучшему одиночнику мира Юдзуро Ханю (но только этому блистательному японцу). Как позже скажет слегка расстроенный главный герой предолимпийского вечера, он «сам себя победил».
На второй этап «эстафеты» фигуристов, в результате которого пара Волосожар—Траньков вывела Россию на первое место, сил уже не хватало. Чтобы добраться до дома, надо было возвращаться знакомым маршрутом в пресс-центр, совершить по его необъятным просторам небольшое путешествие и забрать разноцветную торбу с подарками и только после этого выходить через КПП к месту стоянки автобусов маршрута ТМ3. На пропускном пункте не лютовали.
Путь до гостиничного комплекса «Русский дом» занимал минут 15. Но они показались очень долгими.
…Нехай клевещут. В этом духе высказался кто-то из олимпийских начальников, когда ему пожаловались на отдельные недостатки, портящие прекрасную картину. Раз доложено, что все готово, — значит, все готово.
За других не скажу. А мы осваивались следующим образом. Заранее оплаченный номер затерялся на просторах участка № 14 с его 18 корпусами (а мы-то думали, что знаем, где будем жить). Вход в подъезд загораживал кран, с которого рабочие наводили лоск на фасад. Первый предложенный номер оказался занят. Когда недоразумение разрешилось, мы, наконец, оказались на своей территории. Главным достоинством комнатки явно не трехзвездочного пошиба оказался вид из окна на предгорья и вершины Западного Кавказа. С остальным обнаружились проблемы.
Милые девушки-волонтерши за стойкой администрации извинялись и делали круглые глаза. Они заселились чуть ли не одновременно с нами и знали ровно столько, сколько мы. Поэтому пульт для управления кондиционером «еще не привезли», мини-бар работал на тепло, а не на холод, стационарный телефон издавал короткие гудки, смена белья предполагалась через трое суток, а как раз на третьи сутки рухнуло программное обеспечение отеля вместе с вай-фаем и я прекратил бесплодные попытки найти кого-нибудь, кто хоть за что-нибудь отвечает.
Судя по рассказам коллег, с небольшими нюансами так было на всех прилегающих к нашему гигантских участках. Сдавали нашу журналистскую отельную часть, очевидно, в последнюю очередь. Что-то работает, что-то нет. Персонала не хватает. Опытный персонал отсутствует. Энтузиазм знания дела не заменяет — он скорее раздражает.
Это мелочи. Посмотрим, насколько долго они останутся мелочами.
…Многоопытный коллега вовремя предупредил меня, что посещение церемонии открытия требует основательного утепления, за что я не раз мысленно его поблагодарил. К «Фишту», куда, казалось, устремился весь пресс-центр, надо было приехать заранее. Над морем догорал закат. Пространство Олимпийского парка выглядело не по-нашему, конструкция главной арены добавляла космических ощущений, но снаружи было теплее, чем внутри. Личную светодиодную медаль вместе с солидным томом либретто праздника я обнаружил на пластиковом сиденье, на котором предстояло провести минимум четыре часа.
Я их и провел — не сказать чтобы зря. Действо было затянуто ровно настолько, чтобы замерзнуть, но продолжалось ровно столько, чтобы не замерзнуть окончательно. Оно было масштабным и впечатляющим, несколько холодноватым и излишне технологичным (мне не очень нравится, когда искусственные создания переигрывают людей), но почти не раздражающим. Как сообщили из Москвы, хорошо, что я не слышал комментарий на второй кнопке. Но про «нас не догонят» я слышал даже слишком хорошо.
Моя медаль светилась в такт тысячам других по мановению руководящей руки с пультом в руках, но моей эмоцией никто не управлял. И не будет управлять. А если кто попытается, то я буду сопротивляться. Очень не люблю, когда мне пытаются что-то навязать.
…Так вот о Юрии Михайловиче Росте. С ним невозможно было спокойно пройти по пресс-центру. Каждый второй подходивший и обнимавшийся сожалел, что не смог присутствовать на недавнем юбилее мэтра. Каждый первый делился воспоминаниями о совместных бдениях. Четыре телекомпании пригласили Ю.М. на интервью, пять просто в гости, одна — еще и пожить прямо у них. Два последующих дня я работал импресарио, отвечая на просьбы обеспечить с ним интервью (надо было деньги брать, как я сразу не догадался?).
Одна вполне будничная фраза Роста стала камертоном первых дней: «Начальник всего этого оказался моим хорошим товарищем». Поэтому Юрия Михайловича пускают в святая святых едва ли не любого объекта. «Хорошие товарищи» у него и за кулисами «Айсберга», где он вел разговоры с Татьяной Тарасовой, и в режимном пункте управления праздником открытия, и еще бог знает где. Немного завидую, но что-то и мне перепадает…
Продолжение следует.
