Когда человек строит корабль, часть души человека переходит этому кораблю, и если корабль строит множество людей, то он от каждого что-то возьмет себе.

А потом корабль медленно отдаст людям накопленное. Надо только войти с кораблем в резонанс, и тогда начинает слышаться что-то живое в шуме вентиляторов, в рокоте двигателей, свисте лопаток турбин.

Сначала это пугающее, враждебное, а потом — свое, родное.

А пугает потом только тишина. Остановились механизмы, и наступила тишина звенящая.

Она входит в тебя сразу, пропитывает насквозь, заставляет услышать, как падают на палубу капли конденсата с подволока.

Кажется, что они падают с ужасным грохотом — кап-кап-кап.

Я до сих пор вскакиваю по ночам оттого, что мне приснились падающие капли.

А еще мне снится, что я иду по подводной лодке, — это самый крепкий сон.

А потом снится, что ты бежишь по лодке — из отсека в отсек, скользишь по поручням, ныряешь в люки, и люди бегут за тобой, сотни людей, а за вами гонится вал воды. Вот тогда я во сне вскакиваю, бью рукой и ногой, ору. А потом понимаю — это был только сон.

Вода внутри лодки — начало ужаса. Но это ужас только сначала, а если ворвется вода, то человек уже не пугается, он действует, ему некогда.

Пугает бездействие, работа успокаивает. Особенно та, что повторяется изо дня в день на отработках по борьбе за живучесть — «Закрыта носовая переборочная дверь!».

Изо дня в день человек делает это: он закрывает переборочную дверь.

Он делает это сто тысяч раз, но однажды, при пожаре в отсеке, человек из отсека не сбежит. Он закроет переборочную дверь и останется в горящем отсеке один на один с огнем.

Все делается только ради этого. Делается монотонно, автоматически.

Человек должен превратиться в автомат. Монотонность угнетает его плоть, его разум.

Но она оставляет ему рефлексы.

Ты должен многое делать рефлекторно, не задумываясь.

Так я сдавал на допуск к самостоятельному управлению боевой частью, сдавал устройство лодки. Капитан 1 ранга Колтон, принимавший у меня экзамен, ставил мне двойку только за то, что я замешкался: «Ты не должен думать, ты должен действовать!»

Тут учат действовать, не задумываясь. Задержка может дорого стоить. Вот поэтому каждый день одно и то же, в одну и ту же точку.

Эта монотонность должна пригодиться только один раз: чтобы спасти жизнь.

И не всегда свою — жизнь отсека.

Даже если действия совершенно бесполезны, моряк все равно будет действовать — его на это толкает не только инстинкт, но и корабль — кораблю не хочется умирать, вот они и борются вместе — человек и железо. Они заодно. Впаяны друг в друга.

Друг без друга никак.

А как почувствовать, что ты впаян в железо? Очень просто. Взошел на корабль — и испытал прилив сил. Приложил ладонь к переборке: «Здравствуй, железо!» — и железо тебе ответило, бодрость дало. Примеры? Да сколько угодно. На «Авроре» экскурсоводами работают старые моряки. Многим под восемьдесят и более. Они еле идут на работу, но стоит им взойти по трапу, как внутри корабля они уже преображаются — годы отступают и они летают по трапам.

У нас старпом каждый день здоровался с кораблем. Он говорил, что корабль теплый.

Когда он вышел на пенсию, он умер на следующий же день. Во сне. Потом все говорили, что это хорошая смерть.

Смерть может быть хорошей.

А на корабле смерть — это работа.

Тяжелая работа, и ее надо еще выполнить, прежде чем наступит она — смерть.

Для корабля почетна смерть в море. Быть может, поэтому старые корабли обрывают концы и тросы, если их ведут на утилизацию. Они умирают на волне — так сильна связь корабля и моря.

Все в этом мире имеет волновую природу, и надо просто быть на одной длине волны, и тогда тебя услышит корабль, а еще тебя услышит море.

Надо сказать: «Море, войди в меня и дай силы!» — и силы обязательно прибудет.

Старые моряки учили быть заодно с водой, стать ее частью — и тогда вода не тронет. Недаром капитаны на парусниках в бурю кричали волнам свои молитвы.

Все это действует, волна щадит, а гибнут те, кто боится погибнуть.

С гибнувшего «Комсомольца» люди сыпались за борт. Вода плюс четыре градуса, а им казалось, что они падали в кипяток — им было жарко. А потом они еще и плыли до одного-единственного плота, вцепились в него и пели «Варяга».

Песня многим помогла выжить. Они ждали помощь несколько часов.

Даже если ты просто входишь в море с берега, входи с любовью, тогда для моря ты свой, оно не обидит.

Оно живое. Достаточно только отплыть от берега на километр-другой и оглянуться — ты будешь на горе, а берег будет впереди и внизу. Это поверхностное натяжение. Оно случается не только в пробирке. И это натяжение воды держит на себе всех — и людей, и корабли.

А я бы не смог служить на берегу. Я это понял сразу — не мое, сидеть в форме флотского офицера в береговой казарме. Уж лучше в море по 250 суток в году.

Корабль качает, подводная лодка выписывает восьмерку, прежде чем рухнуть в глубину, а потом из нее восстать. Подводная лодка плохой надводный корабль, и я — плохой моряк, я укачиваюсь. А что, это не было ясно с самого начала? Было ясно.

Меня выворачивает неделю, другую, я ничего не ем, почти не пью, в глазах круги — чертово море.

А потом — перестает выворачивать, ты привыкаешь и даже начинаешь есть. Говорят, что работа отвлекает. Врут. Даже если ты скалываешь лед с верхней палубы, то все равно тебя успевает вывернуть наизнанку. Колешь лед как иступленный. Руки не держат, пальцы сами разжимаются и из них вываливается лом. Потом пальцы не держат даже карандаш, рука дрожит, не слушается.

Ну и кому это надо? Что ты хочешь доказать?

Ничего не хочу доказать, просто на берегу я бы не усидел. Не смог бы. Пресно там все. Жизнь, как сухая армейская галета — ни вкуса, ни запаха. И слова не настоящие.

А настоящие слова — это когда слово с кровью.

Слово может быть только с кровью. На флоте любое слово пропитано кровью. Так нас учили. Нас так учили люди, которые говорили это все с улыбкой. Они почти шутили. Точнее, они говорили так, как будто они нас разыгрывали, подначивали.

И было непонятно: шутят они или говорят всерьез.

Но потом, через много лет, я стал замечать, что я говорю точно так же, как и они. Вроде бы ни о чем — вру, придумываю, шучу. И все это тут же, на ходу.

Почему? Потому что эта жизнь, на берегу, не серьезная, не настоящая, и она достойна только шутки.

А настоящая жизнь — это только там, в море.

Там от напряжения ноют плечи, и судорога хватает мышцы.

Говорят, что надо уколоть мышцы иголкой, и судорога отпустит.

Чушь. Меня столько раз хватала судорога. Она выворачивала мышцы в море, далеко от берега. Боль жуткая, и никакая иголка не спасет. Судорогу можно только перетерпеть.

Надо просто плыть вперед. Я так и делал: плыл, и она уходила.

Все очень просто: корабль — это когда ты умеешь терпеть боль…