21 марта — 40 дней со дня смерти контр-адмирала Вячеслава Апанасенко. 40 лет исполнилось бы нынешним летом его браку с Ириной Кирилловной, которая пока еще с большим трудом привыкает к тяжелому слову — «вдова». Напомню: 66-летний контр-адмирал находился в терминальной стадии рака поджелудочной железы. Он застрелился из наградного пистолета ПСМ в день, когда жена вернулась из поликлиники ни с чем, — после многочасового ожидания ей так и не удалось получить последней подписи на рецепте обезболивающего наркотического лекарственного средства(см. «Новую газету», № 16 от 14 февраля 2014 г. — «Прошу никого не винить, кроме Минздрава и правительства»).
Спустя почти месяц после трагедии в Общественной палате РФ состоялись слушания под общим названием «Выбор адмирала Апанасенко: право на жизнь без боли». Здесь собрались врачи, депутаты Госдумы, представители Минздрава, Федеральной службы по контролю за наркотиками, пациентских и благотворительных организаций. Слушания начались с выступления дочери адмирала, Екатерины Локшиной, которая зачитала собравшимся письмо своей мамы, Ирины Апанасенко: «…Печальная история нашей семьи похожа на тысячи других… От вас зависит дело огромной важности — создание закона о беспрепятственном, неотложном обеспечении онкобольных болеутоляющими лекарствами. Сделайте так, чтобы люди прощались с жизнью не скрученные и не приниженные нечеловеческой болью…»
Масштаб трагедии
По данным за 2010 год, наша страна занимала 81-е место в мире по среднему на душу населения потреблению наркотических средств в медицинских целях. В странах Европы и Америки потребление опиоидных анальгетиков по показаниям врачей больше в 100 (!) раз.
Вывод: большая часть наших больных уходит из жизни в невероятных муках. Уже подсчитано: из 230 тысяч, умирающих от онкологии и ВИЧ, необходимое обезболивание не получают 80,3%, то есть 183 тысячи человек. Эти цифры привела в своем выступлении в Общественной палате руководитель Центра паллиативной помощи онкологическим больным МНИОИ им. Герцена Гузель Абузарова.
По сути, о том же говорила представительница ФГУП «Московский эндокринный завод» Зухра Нигматуллина: в России есть регионы, которые вообще ни разу не заявляли о своей потребности в опиоидных анальгетиках! Обеспеченность нуждающихся в обезболивании необходимыми препаратами составляет всего 12 процентов среди онкобольных и 9 — среди пациентов со СПИДом. Притом что у завода есть практически вся необходимая линейка препаратов для обезболивания.
Чудовищный парадокс: с одной стороны — адская боль людей, с другой — формально отсутствующая потребность на лекарства, способные с этой болью побороться. О том, как и почему это происходит, уже многое сказано. Существует сложный, запутанный клубок противоречий разных межведомственных организаций. Но как справляются больные люди?
Главный врач Самарского хосписа Ольга Осетрова рассказала на слушаниях о результатах опроса, который она вместе с коллегами провела среди онкобольных и их родственников. Анализ ответов дал несколько групп, одна из самых крупных — доверчивые, законопослушные люди. Когда боль достигает предельного порога, они спрашивают у доктора: «Что делать?» И часто слышат в ответ: «Ну а как вы хотели, у вас же рак, это больно всегда. Наркотики колоть плохо, станете наркоманом. Терпите». И люди терпят.
Вторая группа, тоже большая, — люди, которые знают, что положено обезболивающее, но у них ощущение, что их бросили: «Пока был здоров, всем был нужен, а теперь… никому». Либо они опасаются конфликта, боятся остаться совсем без внимания врача.
Третья группа — люди, у которых нет сил куда-то идти, требовать. Муж одной из пациенток, уже ушедшей из жизни, сформулировал это так: «Сначала нет сил, а потом это уже не нужно».
— Наши пациенты ранены и сами с поля боя не выйдут. Они могут не прийти, даже если им дать правильную информацию об обезболивании, к ним нужно идти, — сказала, заканчивая свое выступление, главный врач хосписа. И добавила, что за свой многолетний опыт работы узнала только о двух людях, которые нашли какой-то выход самостоятельно. У нее был пациент, который на протяжении 2 лет ездил в Израиль каждые два-три месяца. Там ему доктор назначал обезболивающие пластыри, он их там же закупал и привозил. И два-три месяца нормально жил, без боли. Вторым человеком, нашедшим самостоятельный, но другой выход, доктор назвала контр-адмирала Апанасенко…
«По сроку подлодка всплывет»
Первое, что можно увидеть в квартире Вячеслава Апанасенко, — фотографии детей.
— Мы с Вячеславом Михайловичем назвали это стеной радости, — говорит, поймав мой взгляд, Ирина Кирилловна Апанасенко. — Это наши внуки. Пятеро. От двух дочерей. Трое — дети Кати, а вот эти двое — дети нашей младшей дочери, Ксюши.
Внуки, если говорить о линии женской, — москвичи в десятом поколении. Сам адмирал родился в Белоруссии, жить самостоятельно начал в 13 лет, уехал за несколько десятков километров от родительского дома в Витебск, учился в станкоинструментальном техникуме. Был там самого низкого роста — 148 сантиметров, весил 38 килограммов. Сам себя вырастил — занялся боксом и классической борьбой, превратился в одного из самых спортивных студентов. Денег не хватало, есть все время хотелось, там он и научился так жарить картошку, как впоследствии за всю жизнь не удавалось этого сделать его жене.
— Он ее жарил без масла. У меня ни разу не получилось.
— Так он варил ее, может быть?
— Нет, именно жарил, а как — не говорил.
— Он вообще умел что-то приготовить дома?
— Может быть, и умел, но держал это в тайне. Он вообще был домостроевцем, особенно в молодости. Мне было особенно трудно с ним жить на Севере — 8 лет. Потом он расслабился, но девочек очень строго воспитывал. Его идеалом было по три приборки на день, после еды, и к вечеру — приборка генеральная.
— Уборки?
— В плавании на подводной лодке, которое называлось «автономка», у них были именно «приборки». И здесь уже, в Москве, то же самое, в этой нашей единственной квартире, которую он смог получить.
— Трудно в это поверить, я читала, но не могла запомнить названий всех его регалий и орденов. Помню, что был начальником штаба вооружения ВМФ…
— Ну да, а квартиру эту двухкомнатную смог получить только уже на склоне лет, но необычайно этим гордился. Своя, наконец! Всю перепланировку придумал сам.
— Он долго болел?
— Два года назад, зимой у него было сразу три подряд простудных инфекционных заболевания. А после начались боли. Сделали УЗИ — небольшая эхогенность, врач сказал, что ничего страшного, это возраст. А боль все держится, снова к врачу пришли. Он сказал, что, наверное, гастрит, посоветовал пропить «Альмагель». И в это время отец Вячеслава Ивановича умер в Белоруссии. Он очень сильно переживал. Поехали хоронить, вернулись в Москву, а когда еще раз приехали, уже на 40-й день, муж не мог спать всю ночь: началась необычно сильная боль. Наутро в белорусской больнице УЗИ показало опухоль поджелудочной железы. Приехали в Москву — и сразу в Пироговскую больницу. МРТ подтвердил диагноз… Сказали, что надо срочно оперировать. После операции, которая прошла успешно, он как-то мгновенно сильно похудел. Уже дома, после больницы, стали вместе искать рекомендации, как жить дальше, как питаться. К сожалению, у врачей мы не находили ответа. Брали в интернете разные диеты — компоновали. Он понимал, что излечения не будет, при таком диагнозе в нашей стране люди не живут дольше, чем полтора года. Но он верил, что правильным образом жизни можно эту жизнь продлить немножко. И мы с ним это обсуждали, открыто и спокойно. Мы провели последнее с ним лето на даче все вместе — с семьями дочерей. Все замечали, что Вячеслав Михайлович как будто специально ходил и смотрел, где ему что доделать, прибить, подремонтировать, — он до последнего момента думал о том, как нам все оставить готовым, удобным. И здесь, в квартире, чуть больше месяца назад повесил новую лампу в коридоре. Сказал: «Эта будет тебе долговечнее».
— Как вы реагировали? Это же больно, наверное, было слышать?
— У меня уже было достаточно времени, чтобы над собой поработать. А больно другое. Для меня самое тяжелое — это представлять его последние минуты. Он всегда любил тепло, а когда так сильно похудел, на 20 килограммов, ему было все время холодно. Я там спать не могла, мне нужен свежий воздух. Думаю, он не спал всю свою последнюю ночь. А я спала на лоджии. Спала — вот что мне больнее всего. Не могу думать без содрогания… как он все взвешивал, писал эту записку о том, что делает это, чтобы избавить своих родных от страданий.
Он не мог себя представить беспомощным. Читая о том, что сильные болеутоляющие могут дать непредсказуемые реакции, сделать человека истеричным, агрессивным или даже превратить в овощ, — он заранее просил у меня прощения. Если станет не таким, какой он есть на самом деле.
— То есть он боялся наркотических лекарств?
— Да, опасался, но, с другой стороны, боль дошла уже до такой степени, усилилась настолько, что он чисто физически даже какую-то полноценность свою терял. У него всегда был очень громкий голос, а теперь говорил еле слышно. У него, всегда прямого, спортивного человека, даже походка стала такая — шаркающая. Мы поздно узнали о том, что с болью надо бороться с самого начала.
— А что, врачи не говорили вам об этом?
— Нет, а он, как человек, привыкший к испытаниям, старался, сколько мог, боль превозмочь. Терпел. Но в последний месяц это делать уже было невозможно. Обратились за помощью, выписали «Трамал», потом обезболивающие пластыри. Ничего не помогало. В нем стала появляться какая-то сосредоточенная отрешенность. Он что-то обдумывал, я тогда полагала, что это связано с его состоянием. И если прежде были у нас какие-то разговоры, в которых присутствовало что-то душевное, то в последние дни была отстраненность. Я вызвала врача из хосписа, он сказал, что в нашем случае поможет теперь только морфин. Выписать его может только онколог из поликлиники, но сил идти туда у мужа уже не было. А на дом онколог выезжает только раз в неделю. А после него надо вызвать в этот же день участкового терапевта. Я все спрашивала: «Если онколог из вашей поликлиники, то зачем отсюда же терапевта вызывать?!» Мне в ответ: «Вдруг у вас больной в больнице, а вы выписываете лекарства». — «Так ваш же онколог уже видел, что дома, почему же ему не поверить?!» Говорят: «Он только подтверждает, что нужно это лекарство, а терапевт подтверждает, что больной на месте и что жив».
— Еще летом был подписан приказ Минздрава РФ о том, что теперь рецепты на наркотические обезболивающие разрешено подписывать одному врачу.
— Нам об этом никто не говорил. Я теперь узнаю, через какой-то сайт, что заместитель мэра Москвы просил, оказывается, у меня прощения. И Минздрав просил. Никто ко мне не обращался. Мне это не нужно, но странно узнавать, что передо мной, оказывается, извинились. Какие-то просто идут потоки лжи, вот было опубликовано, что жена контр-адмирала, придя к вечеру, не успела получить лекарства. Получается, жена сидела, красила ногти, а к вечеру только собралась в поликлинику. Мне было сказано четко: приходить в 3 часа дня, и ровно в 3 я стояла у двери заведующего терапевтическим отделением. Она очень долго оформляла все эти рецепты и бумаги. Меня гоняли без конца с этажа на этаж, как выяснялось, абсолютно бессмысленно, довели до слез. Я говорю: «Вы же люди в белых халатах, как же так можно?! Если я узнаю, что у вас есть тайная директива сокращать народонаселение, — не удивлюсь. Потому что я, наверное, за мужем следом слягу после таких ваших действий!» К концу дня я сидела у заведующей уже красная как рак, с высоким давлением. Было без пяти 6 вечера, когда она сказала, чтобы я оставалась ждать, что сама пойдет и подпишет рецепт у замглавврача. Вернулась со словами: «А она уже ушла. Приходите завтра в 8 утра — будет готовый рецепт».
— После случившегося кого-то сняли с должности, кому-то объявили выговор…
— Я не знаю, виновны ли те, кого наказали. Я читала фамилии — они мне ни о чем не говорят. Там же для рецепта на морфин собирался целый консилиум, и врачи, и медсестры. У них там куча каких-то журналов, в которые надо все записывать. Нужными чернилами заполнять. При мне все происходило, я слышала, как кто-то вспоминал, что в декабре надо было в такую-то тетрадь заносить данные, а теперь уже не надо. Кто-то задавался вопросом: а вдруг надо? И никто ничего не знает. И все боятся.
Они мне сами рассказывали, что в аптеку, которая здесь же, в поликлинике, расположена, ворвались как-то два человека, предъявили документы. Крикнули: «Никому не двигаться!» Один стоял плотно к двери, чтобы никто не вошел. Другой — все проверял: там если рецепт с красной полосой у кого-то завалился под стол — подсудное дело…
Вернулась я домой, муж сидел на кухне. Посмотрел на меня, выслушал… Он часто в последнее время вспоминал песни о подводниках, там есть такие слова: «Прощай, небосвод, уходим под лед… по сроку подлодка всплывет…» И еще: «Борется стойко команда с морем, врагом и огнем…» Может быть, в этот момент на кухне он подумал о том, что он боролся стойко столько, сколько мог. И что из-под этого льда подлодке не всплыть…
Он же до последнего работал, создал две организации: «Братство ракетчиков-артиллеристов» и «Содружество ветеранов подводников Гаджиево». Даже когда уже совсем было плохо, говорил: «Это последнее, от чего я откажусь…» Я пыталась поставить себя на его место много месяцев назад — я бы на многое плюнула бы, просто от безысходности. На свой внешний вид, может быть, а он — нет! Брился каждый день — чистая пижама, чистый халат. За столом с салфеточками… Он все время думал о нас. Он же… прежде чем выстрелить, постелил на подушку клеенку. Чтобы не запачкать…
Галина Мурсалиева, обозреватель «Новой»
Прямая речь
Из выступлений на слушаниях в Общественной палате «Выбор адмирала Апанасенко: право на жизнь без боли»
Президент Фонда помощи хосписам Нюта ФЕДЕРМЕССЕР:
— От 80 тонн нелегального оборота медицинские наркотики — это всего 0,4%. Мы доверяем врачу жизнь, но мы не доверяем ему ампулу с морфином. Кроме нормативно-правовых документов нужно еще заниматься разъяснительной деятельностью. Когда в региональное министерство, а затем в клинику приходят бумага за бумагой — акты, распоряжения, — кроме паники, это не вызывает ничего. И единственное желание руководящих работников сферы здравоохранения — это найти самую ужасную бумажку, где написано больше всего «нельзя», — и действовать в соответствии с ней.
Директор Фонда «Подари жизнь» Екатерина ЧИСТЯКОВА:
— Врач оказался у нас в ситуации, когда ему вроде бы разрешили что-то, но тяжкую ответственность не сняли. А тяжкая ответственность — уголовная. За нарушение при выписывании рецепта грозит 26-я статья УК РФ.
Начальник Управления по предупреждению преступлений в сфере легального оборота наркотических средств, психотропных веществ и их прекурсоров оперативно-разыскного департамента ФСКН России Елена МАСЛОВСКАЯ:
— Хочу отметить, что ФСКН России не борется с врачами. А борется только с незаконным оборотом. И никоим образом ФСКН России не устраивает никаких проверок. Ни в коем случае врачам, аптекарям не нужно бояться ФСКН. Необходимо создание таких условий, чтобы врач боялся не выписать рецепт, когда это положено больному.
