Первая постановка нового художественного руководителя БДТ им. Товстоногова в легендарном театре — очень вольная вариация сказки Кэрролла. Скорее сон о ней. А также — сон о блокаде и «Большой библиотеке поэта» на чешских книжных полках, сон о Прекрасной Даме, сошедшей на землю, чтобы затеряться в уличной толпе Петербурга, — но не совсем так, как чаяли в 1900-х годах.
Очень красивый сон. В главной роли — Алиса Бруновна Фрейндлих. Белый Кролик — Леонид Мозговой. Сценограф — Мария Трегубова, лауреат двух «Золотых масок». Композитор — 27-летняя петербурженка Настасья Хрущева. Андрей Могучий впервые совмещает свой визуальный и визионерский, сюрреалистический и прорастающий гроздьями метафор театр с классической школой труппы БДТ.
Важнейшее действующее лицо, genius loci «Алисы», — Каменноостровский театр.
Нежное деревянное зданьице c тремя ярусами лож было выстроено на Каменном острове в 1827 году. Хрупкий, рассчитанный архитекторами эпохи Николая I на семь лет службы, театр на Островах пережил два века. В 2005-м руинированное здание было передано БДТ для создания Новой сцены. С помощью новейших технологий памятник деревянного ампира сдвигали с места, не разбирая, чтобы создать под театром современные гримерки и прочее, а затем так же возвращали на место. В 2010 году этот проект получил золотую медаль Европейской выставки реставрации Denkmal.
И если видеть в судьбе Каменно-островского театра притчу о судьбе города и его людей… Впрочем, кому хватит веры или безрассудства?
Зазеркалье начинается с порога: зрители сидят на сцене, а ярусы и люстры театра укутаны белыми чехлами — то ли усадебный дом, откуда уехали надолго, на целую зиму, то ли фантастический кокон, в котором дремлет бабочка нового лета. Этот старинный многоярусный зал и есть главная декорация. Дыбом стоят напудренные волосы Королевы-матери, странен, как ему и положено, Шалтай-Болтай, персонажи Кэрролла похожи на мизераблей Сенной площади 1990-х и на растерянных читателей Публички тех лет. Они взлетают на ярусы, выглядывают из лож, спускаются из бельэтажа в партер по пожарной лестнице, подхватив юбки. Капустные кочаны (их много на сцене) напоминают о вопле Королевы: «Отрубить ему голову!» Самодовольно-деловитый Кролик с двустволкой в лапах легко превращается в Охотника…
Алиса — в фокусе великолепной естественности Алисы Фрейндлих. Алиса — в фокусе возраста, спокойно говорящая о жизни, как о 20-сантиметровой линейке, на которой 19 сантиметров уже «прочерчены». Алиса в легкой городской курточке, в недорогой трикотажной шапочке (все же странно напоминающей ток XIX века) — едет в пригородной электричке и теряет билет. Застывает в некоем равновесии между Веничкой Ерофеева и Алисой Кэрролла. Впрочем: какая Прекрасная Дама made in USSR не стояла меж ними, с полувздоха понимая обоих?
И бродит в зачехленном театре, меж Гусеничек и Шляпников, еще одна Алиса — 10-летняя Алиса Комарецкая в старозаветно-нарядном платье: в таких бабушки и водили в театр девочек.
Жизнь летит перед Алисой-старшей, мечется от высоких, до слез облупленных белых дверей ленинградской комнаты в «старом жилфонде» до облезлого совдивана и радиолы «Ригонда». Страшно (и великолепно с чисто театральной точки зрения!) рассыпается огромная люстра под потолком Каменноостровского театра, теряет граненые хрусталины, провисает ободранным обручем — точно город бомбят. Или словно уничтожают все, над чем эта люстра сияла. Выезжает гипсовый манекен девочки в школьной форме (такие стояли в бедных витринах СССР). И детский голос за сценой рассказывает, как в блокаду, под бомбежкой, с девочки сняли пальто в подъезде.
…В старом театре, укутанном чехлами, то ли живом, то ли нет, — сидят у рампы две петербургские Алисы. Одна пережила XX век. Другой — 10 лет. Одна всю жизнь — по Кэрроллу — бежала изо всех сил, чтобы остаться на том же месте, в том же городе, в том же воздухе, с тем же кодексом чести. Другая — будет бежать так же. Или еще быстрее: опять же по Кэрроллу. Эту фразу из «Алисы» в спектакле Андрея Могучего повторяют так часто, что ясно: она и есть ключевая. «Ты только не плачь…» — говорит девочка, смахивая слезы с напудренной щеки Алисы-старшей. «Я не буду. И ты не плачь…» — говорит Алиса Бруновна, касаясь щеки девочки. В этой мизансцене — два городских воробья на жердочке, два знака кровной связи, наследования языка и воздуха — финал. И надежда.
