Из письма преподавателя мурашинского детского дома Ольги Цветковой — о двойняшках-отказниках, отданных в детдом: «Они слушают звучащую по радио музыку и машут под эти звуки ручками. Общаются между собой. Знаете, еще недавно они только плакали или спали, а теперь — смеются».

«Здравствуйте», — парень лет 17 в красной рубашке и спортивных штанах протягивает мне руку. «Здравствуйте», — еще один. Уже при входе восемь рукопожатий. В мурыгинском доме-интернате 345 детей, и все они здороваются с незнакомыми людьми. «Пытаются привлечь внимание», — говорит встречающая меня Цветкова. Она работает здесь 25 лет.

— У нас тут совершенно разные дети, — говорит она. — Кто-то уже почти адаптирован к жизни, кто-то, к сожалению, не может даже говорить. А вот здесь…

Останавливаемся у одной из палат:

— Здесь дети, которые едва ли доживут до совершеннолетия.

Мурашинский интернат официально специализируется на «умственно отсталых» детях. Но заботятся здесь не только о них. На верхних этажах живут мальчики и девочки, больные водянкой головного мозга.

— Такие дети, как правило, не доживают до 16 лет, — говорит Ольга. — Мы стараемся сделать их маленькую жизнь ярче. Например, раньше все постельное белье в интернате было белым. А теперь мы покупаем для них белье с рисунками: белочками, облаками. Их маленькая жизнь должна быть похожа на сказку. Сказку мы должны дать им по полной.

На мое присутствие дети не реагируют — они в своем мире. Из палаты уходим, когда из колонок звучит «Если добрый ты». Звучит негромко, чтобы не мешать спящим.

…В комнате №224 светло. Маленький Витя смеется и прыгает за солнечным зайчиком, которого поймал на часы 13-летний Миша. Витя и Миша друзья. Остальные дети — их здесь около 30 — занимаются кто чем. Жизнь в этих стенах не похожа на ту, что этажом выше.

— Это у нас досуговый центр, — говорит преподаватель. — А группа называется «Солнышки» — до 14 лет.

— Дядя пришел, — шестилетний Митя хватает меня за руку. — Я стихи знаю.

И, не здороваясь, запевает: «Ты, моя Россия, всех теплом согреешь…» Сбивается на втором куплете. Но не теряется — кланяется и протягивает руку.

У Светы ДЦП. «Дядя, посмотри», — она показывает рисунок мамы. Маму Света рисует часто. С листа ватмана улыбается светловолосая женщина с ярко накрашенными губами в красном платье.

— Она ее никогда не видела, — говорит Ольга.

Для Светы это неважно. Мама хранится у нее в папке — на восьми листах ватмана.

— С этими детьми я работаю, — улыбается Цветкова. — Моя задача — определить, к чему у них предрасположенность. Кто-то хорошо рисует, кто-то танцует… Я вам покажу еще мастерскую. Главное — выявить талант или навык и развивать его. Тогда дети выйдут в мир подготовленными.

Нине — 15, и она расписывает посуду. Кисть выводит на разделочной доске цветы. Иногда девочка устает и откидывается на стуле: задачу Нине осложняют атрофированные пальцы.

— Эту девочку я знаю всю жизнь, — говорит Ольга. — Ее принесли родители в 1999-м. Совсем крошечную, годика не было. Здесь ее выходили.

Нина хорошо говорит. Ее работы участвуют в выставках.

Мальчики трудятся в другом конце комнаты. 13-летний Денис вырезает фигурки из дерева. Их потом повезут в другие детские дома — это подарки.

— Я думаю, они все смогут адаптироваться, — говорит Ольга. — У них все очень хорошо получается. И не говорите, пожалуйста, о них «умственно отсталые», они — особенные.

— Официально мы работаем по 4 часа в день, — продолжает Ольга. — Но на деле приходишь в восемь и остаешься здесь до позднего вечера. Можно сказать, что иногда я хожу домой.

В тот день, когда я приехал в Мураши, Ольга была в отпуске. Зарплата — 12 000 рублей. Иногда бывает премия.

Детский психолог Екатерина Казакова работает в интернате 15 лет.

— Бывает, ребенок приходит и плачет: мама звонила. А мама в тюрьме и ей сидеть еще 8 лет. И девочка не знает, как ей быть: такое беспокойство внес родительский звонок. Я прошу ее отвлечься, заняться чем-нибудь — так время пройдет быстрее. И вдруг мама все-таки придет.

После обеда мы идем в старшие группы — через год у них выпуск.

— Не все, конечно, смогут жить самостоятельно, — говорит Цветкова. — Но большая часть — да.

Сереже Степанову — 17, и он хочет в Москву.

— Я все делать умею, — говорит Сережа. — Чинить радиоаппаратуру, кран в ванной. Я с руками.

— Этот мальчик ходил с трудом, когда нам его отдали, — рассказывает Ольга. — Это было 13 лет назад. Но вот видите — вылечили. Только память иногда сбоит.

Другие ребята из выпускной группы в Москву не стремятся: кто-то хочет работать в интернате, помогать воспитателям, девочки мечтают танцевать. Почти все выпускники хорошо говорят и ходят, каждый что-то умеет. И они не боятся учиться.

Калитка интерната закрывается за мной. Ольга выходит провожать.

— Вы ведь федеральное СМИ? — неожиданно спрашивает она. — Вас ведь правительство читает. Напишите, пожалуйста, чтобы не было войны! Мы тут все телевизор смотрим. Нам не нужна война. Знаете, почему? Потому что Сережа Степанов тогда в Москву не уедет и не станет электриком. (Плачет.) Мы простые люди, мы не хотим…

И вдруг признается:

— У меня дети призывного возраста.