Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВ, член-корр. РАО, профессор, доктор педагогических наук — участник киевского форума русско-украинской интеллигенции, который намечен на 24-25 апреля. В форуме примут участие Михаил Ходорковский, Людмила Улицкая, Виктор Шендерович, Дмитрий Быков, Алексей Кудрин и другие.
Специально для публикации в «Новой» Анатолий Цирульников предоставил свой украинский дневник — о поездке, которую только что совершил в Киев.
Зачем поехал в Украину? Испытываю двойственное чувство: опасения, тревоги, неопределенности и какой-то настойчивой, неодолимой нужды — ведь если одни всё рвут, другие должны соединять.
Поезд Москва—Киев, прицепной вагон до Чернигова… Я думал: битком набитый народом. Нет, вагон был пуст. Пустой вагон, пустой поезд. Пустые вечерние станции и полустанки, на которых никто не входит. Мелькающие мимо пустые поселки, пустые леса. Как будто огромный Чернобыль пролег между Россией и Украиной…
В Брянске меня разбудил таможенник. Узнав, что еду в Украину на международную конференцию по образованию, вдруг спросил: «По физике?» — «Нет… по инновациям». — «Вы преподаватель?» — «Профессор». — «Значит, в Украине наука еще есть…» — раздумчиво и уважительно сказал российский таможенник.
В Конотопе вошел украинский пограничник. И на мой ответ, что еду на конференцию по образованию, тоже заинтересовался: «По какому образованию? Зоология? География?» — «Нет, развитие образования», — пояснил я. «О-о…» — протянул украинский пограничник с уважением и поставил штамп в паспорт.
# Ребенок с флажком и танком
В Чернигове ранним утром, два часа разницы с Москвой, тихо, солнечно — весна. В номере общежития на столике графин с березовым соком, которым директор лицея Ганна Васильевна Коломиец обещала меня отпаивать («Приезжайте, Анатолий Маркович, — говорила по телефону мне, жаловавшемуся из Москвы на высокое давление, — у нас погода чудесная, мы вас березовым соком отпоим…»).
Конференция проходила в педагогическом лицее для одаренных детей из села. Как удается одаренных детей ориентировать на педагогическую профессию, объяснила недавняя выпускница, молодая учительница: «Очень легко и очень просто. Кто-то хочет в шоу-бизнес, еще куда-то, а потом дети говорят: «Нам так нравится, как вы работаете, вы же нам как друг». И идут за нами…»
Ну еще, конечно, традиция: Ушинский, ходивший в гимназию Новгорода-Северского, на углу Белоруссии, Украины и России, Макаренко, Сухомлинский… Еще облако студентов, выпускников, не обязательно учителей, но они никуда не пропадают, тут в лицее ведут кружки, студии. Еще — родители, их друзья и знакомые — тоже тут. Творческая интеллигенция: актеры, деятели культуры. Из Киева много поэтов, приезжают в лицей с удовольствием, видят здесь свое продолжение. Поэт, редактор газеты, лауреат Шевченковской премии приводит других лауреатов. Вот в этом облаке дети учатся и растут…
Есть тысяча мелочей, из которых всё складывается. Научные работы учеников. Лицейский дневник у каждого, в нем личностная страница, и каждый месяц ребенок с учителем планирует проблемы, над которыми работает, и потом пишет, как Толстой, что удалось, что нет. «Удается не с первого раза», — говорит мне молодая учительница Наталья Владимировна, она тоже пришла в лицей из сельской школы.
Есть календарь настроения детей — в разных цветах. Есть привычки: многие дети ходят два раза в месяц в театр и плавают в Десне, и это на всю жизнь. Лицейская агростанция с растениями со всего земного шара, устроенная таким образом, рассказывала водившая меня по саду Светлана Потоцкая, что происходит «постоянное цветение».
«Территория прав ребенка» — так, используя их терминологию, можно было бы назвать это удивительное заведение, связи которого тянутся к разным российским и украинским друзьям, знающим друг о друге со времен перестройки…
Говорю с приехавшей на конференцию из Киева сотрудницей пединститута, русской женщиной с польской кровью (так представилась) Светланой Владимировной Кириленко. «Мне так обидно, — говорит, — когда приходят бездарные люди к власти, и безграмотные к тому же…»
Только что аннексирован Крым. У одних — безумное счастье. У — других внутри много чего, но они не выплескивают, улыбаются при встрече.
Конференция международная. Но известного педагога из Белоруссии не выпустили. А из России в качестве частных лиц приехали трое: я, москвич, и двое моих добрых друзей, питерцев. Доклады идут на украинском языке, часто переходя на русский: петербуржцы понимают по-украински, так что русский язык докладчиков — лично для меня. А вообще, это не проблема — русский язык повсюду — и тут, и на Майдане…
«Некоторые создают образ украинцев как «недо», — говорит мне в кулуарах конференции Александр Норов (фамилия редкая, возможно, дальний потомок российского министра народного просвещения серединыXIXвека). — Будто украинский язык — это плохой русский. Я — русский. Русский язык для меня молочный. Но не вызовет ли то, что сегодня происходит, отторжения от русского языка, культуры, от Гоголя, Пушкина… Меня волнует, чтобы у молодых украинцев этого не произошло. Я руковожу театром и вижу, через шуточки… проскальзывает. Очень хотелось бы, чтобы в России прочитали Лину Костенко, Коцюбинского, Винниченко… А какая интересная сейчас молодая украинская литература, сколько экспериментов, сколько красок…»
Ходишь по тихому ясному Чернигову, что старше Москвы, забираешься в Антониевы пещеры, где церковь вологодского святого Феодосия Тотемского, слушаешь о временах, когда здешние князья сидели в Великом Новгороде, а Черниговская земля, куда входил Керченский полуостров, Ставропольский край, Муром, Рязань, доходила до окрестностей Москвы, и думаешь: может, по ее нынешней логике, украинцам всё забрать назад?
«Почему нас не понимают? — спрашивает психолог лицея Наташа Нудьга. — Почему так относятся? Почему такой тектонический разлом в восприятии событий, ценностей? Да, есть люди, которые хотят в Россию, но почему — таким способом?.. Но ненависти нет, — замечает она. — Пока нет…»
Что говорят о Майдане на уроках? Психолог Наташа: у детей была разная позиция, видение разное. Оно зависит от того, какую роль в событиях играли родители. «Беркут», милиция, пожарные — одно. Врачи — другое. С той стороны, с этой… Дети объясняют: те, кто тушил пожар, кто в «Беркуте», — они тоже люди. Были дети, которые плакали: «Украина…» И более спокойные, с созерцательной позицией: «Это все игра, не надо обращать внимание».
«Детей-созерцателей, — замечает психолог Наташа, — были единицы, особенно когда кровь пошла…»
# Глубокий колодец
В двух часах езды, в Киеве, баррикады на Крещатике, мешки с углем, несгоревшие шины, палатки с дымками «буржуек», черное, обугленное здание Дома профсоюзов, пробитые каски, цветы, фотографии «небесной сотни».
Учительница Оксана Артеменко, с которой мы познакомились в Чернигове, ведет меня мимо сооруженной народом эстрады, с которой выступали майдановцы и лидеры оппозиции, где поляки пели «Ще нэ вмэрла Украины и слава, и воля…», и плакали стар и млад, и подхватывали сотни тысяч голосов; мимо постамента, где на месте памятника Ленину выставлен легендарный золотой унитаз Януковича… Оксана ведет меня мимо всего этого и заводит в консерваторию, поражающую после баррикад мрамором, сверканием люстр, портретами классиков, русских и украинских. «Побудьте тут, у ангелочка, я сейчас вернусь», — говорит Оксана и исчезает в поисках подруги, директора национального академического оркестра народных инструментов. Сегодня концерт, посвященный героям Майдана, «небесной сотне»: прошло 40 дней. Здесь не «бандеры», а бандуры, цимбалы, свирели, скрипки, виолончели… «Глубокий колодец, боюся в него упасть», — поет девушка. «Не предай, мой сын, матерь Украину, передай детям, внукам язык ее небесный, журавлиный…» — подхватывает мужчина.
Авторы слов, совсем молодые люди, — тут, в зале. Им аплодируют. И в конце весь зал встает и поет гимн, который, говорила мне одна киевлянка, ей раньше не нравился, а теперь «каждое слово — в сердце».
Я понимаю, многие думают иначе. И на Украине — разлом прошел не по востоку и западу, а по близким, семьям, отцам и детям. У кого-то все дети на Майдане, а мама думает по-другому. И что же, с мамой воевать, что ли?
Я ночую поблизости от метро «Арсенальная». Приютившая меня хозяйка, Вера Николаевна, уехала к своей маме, оставив ключи. Мы краем знакомы, у нас общие друзья, мы из одной педагогической компании (коммунарство, педагогика сотрудничества). При этом Вера Николаевна, ну что тут сделаешь, — иначе смотрит на вещи, чем ее коллеги из Киевского института педагогики, из черниговского лицея, появившегося во многом благодаря ее стараниям. Она не одобряет Майдан. Она не любит революцию. Она считает: то, что произошло, — ужасно, но у Путина не было выбора. У Веры Николаевны четверо взрослых детей, множество внуков и внучек, и она хочет одного — мира.
Вера Николаевна водит меня по тихим местам вокруг своего дома на правом, высоком берегу Днепра и показывает: «Смотрите, вон церковь, католический собор, приземистый дом, а перед ним здание школы, где я работала. А там, вон, с золотыми куполами, — Лавра, а тут — Парк Славы, в который мы с ребятами приходим уже 30 лет. Девятого мая мы собираемся, тысячи людей слушают наши песни, подпевают и спрашивают: «А кто вы?» А мы не можем объяснить, что мы — это бывший туристический кружок, который оброс детьми и взрослыми, и раз в год собирается на этом месте. Не знаю, как в этот раз…» — говорит Вера Николаевна.
Памятник жертвам Голодомора в виде огромной свечи. Перед ней — маленькая худенькая девчушка (кто-то положил на постаменте перед ней краюху хлеба), а сзади — круги, как жернова, перемалывающие зерна в муку, как бы перетирающие человеческие судьбы. Когда начался голод, рассказывала Вера Николаевна, ее дедушка-портной заколотил дом и уехал с семьей к другу в русское село, в Самарскую область, взял с собой машинку, и так они пережили голод.
Но многие не пережили. Вот тут их имена, по селам и областям. Миллионы имен…
«Запасы хлеба на Украине гигантские. Взять сразу все нельзя… Но мы не остановимся на полпути…» (Ленин). «…Без украинского угля, железа, руды, Черного моря — Россия существовать не может: она задохнется, а вместе с ней и мы с вами» (Троцкий).
Мы, сегодняшние, пойдем по этому пути?
# Автограф
Пробираюсь за баррикады на Крещатике, через узкий проход в арке, на тихую улочку, к лютеранской церкви. Здесь мы договорились о встрече с педагогом, учительницей биологии и научным сотрудником АПН Украины, она же последние три месяца — сестра милосердия, майдановская медсестра Валентина Варава. Маленькая светловолосая женщина. Когда начались события, она собралась, взяла с собой что было (бинт, марлю, термальную воду, лимон, молоко). «Зачем?» — спросил я, и она объяснила: «Термалкой промывали глаза, лимоном смачивали маску, когда пускали слезоточивый газ, а потом шел другой, и нужно было щелочное — это молоко». — «А как вы узнавали, какой газ?» — «Ребята говорили. Да и сам чувствуешь: лицо горит». Она собрала что было, и там, на Майдане, встретила трех девочек-врачей — детского доктора Викулю, терапевта Оксану, Свету — акушера-гинеколога, быстро ставшего на Майдане и хирургом, и пульмонологом, и возникла бригада неотложной помощи. Как это было, они вспоминали на втором этаже лютеранской церкви, где располагается до сих пор их полевой госпиталь. Кто открывал дверь для раненых — туда они и шли. Первой открыла двери эта церковь, потом греко-католическая, украинская православная… семь храмов.
Было много убитых наповал снайперами — в голову, глаз, в шею, где сонная артерия, в сердце. Были ранения средней тяжести, легкие, некоторые ребята выжили. Раненых девочки, пока не открылись церкви, обрабатывали на месте, у фонаря, вытаскивали пули, зашивали, тампонировали. Тяжелых везли в больницы, стучали в двери домов (раз ночью постучали в Институт истории, там был вахтер, открыл). Проводили операции. И опять бежали на Крещатик, на Грушевского. Девочка одна избитая к ним пришла — проблемы со слухом, черепно-мозговая травма, она пришла со своим парнем, подавала брусчатку, а он кидал. А потом — сама стала кидать, в ярко-розовом таком комбинезоне. Горели шины, рвались шумовые гранаты. Было страшно? «Дома у телевизора, бывало, — говорит Валя, — вся дрожала, а тут не до этого». Бегут люди в атаку, а она с девочками за ними; отступают, они — опять за ними… «У наших был тыл. У беркутовцев тыла не было». — «Как это не было? Был!» — говорит военный моряк, заглянувший в церковь с тремя сыновьями, мал мала меньше. «Нет, у беркутовцев тыла не было. Мы были в больнице, привозят спецназовца с болевым шоком, полковник-медик спрашивает: «Стоять можешь? Садись в автобус». Человек в болевом шоке, с ним может быть что угодно, доктор должен осмотреть — разве так можно? Милиционеры тоже погибли, молодые ребята».
Пациент церкви-госпиталя Василий Степанович попал в Мариинском парке в засаду. «У нас, — рассказывает Валя, — стрижка ран была, я его стригла, поэтому знаю. Его били, он три раза терял сознание. И, когда лежал на земле, ему выстрелили в левую ягодицу и сказали, что это автограф. Вот такая глубина раны, — показывает Валя, — мои два пальца вошли.…»
У Майдана были разные этапы, о которых мне рассказывали в церкви-госпитале. Был — красивый период, Янукович поехал подписывать соглашение в Европу, стояли студенты. В пятницу 30 ноября, думали, объяснит. Он вернулся из Брюсселя… и уехал на охоту. Студенты уже расходились, у них билеты были на ночной поезд. С пятницы на субботу пришел «Беркут», и ребят зверски избили.
На второй день вышли родители этих детей. А следом пошли всё больше и больше.
Потом с 10-го на 11 декабря закрыли метро и попробовали народ разогнать. До этого было весело, пели, какая-то группа была из Питера, зарубежные официальные лица. А ночью началось… Таксисты ездили по районам, сигналили. Все кричали: «Киев, вставай!» И к шести утра уже 10 тысяч было на площади.
«А потом дали передохнуть, — смеется Оксана. — Новый год, колядовали, веселились, стало затихать. Народ стал собираться на вече 19 января. Я включила телевизор — а там война».
С 18 на 19 февраля — самое страшное. «Мы пять раз переносили мобильный наш госпиталь. Всю ночь. Начало светать, и мы поняли, что выстояли. И тут звонит мама, и до нее доходит, где мы были. Она плакала два дня…»
# Площадки площади
А еще, во время этой бойни, были странные вещи. Сторожили раненых в больнице скорой помощи, упрятанных за железную дверь, и с милиционерами пытались вступить в контакт. Сначала в карты играли. Потом спрашивают их начальника: не нужны ли какие книги? Тот на следующий день принес список: на первом месте «Святе письмо» (Библия на украинском), на втором — Уголовный кодекс. Девочки обзвонили всех знакомых, и через два дня добыли — в нескольких экземплярах. В результате милиционеры сняли кордон, раненым разрешили выходить в интернет, пользоваться мобильниками. «Человеческий фактор»…
Еще своя библиотека была на Майдане — собрали. Был свободный университет — площадка, где вывешивали расписание, и экономисты, лингвисты, психологи читали лекции. Мой давний знакомый, детский писатель и художник Виталий Кириченко, у многочисленной семьи которого я был в гостях, прочел на Майдане лекцию: «Как важно, чтобы папа читал детям книжки».
Молились поодиночке, баптисты, евангелисты, а потом пришел один, сказал: «Давайте вместе — Бог один!»
Валя и Вика прощаются с коллегами, которые остаются дежурить в госпитале, и мы идем по Майдану. Заходим в палатку к «любимой сотне», как называют их девочки, которой верховодит крупный такой мужик, все его зовут «батя» (на прощание он преподносит Вале мандарин и целует руку). Пьем чай с калмыком Адамом — молодым парнишкой в синих резиновых перчатках (работает на кухне, прибыл на Майдан из Южной Америки). Он — «питчер», занимается индивидуальным туризмом, водит по особому маршруту небольшие группы.
# Лучше радость от ума, чем горе от глупости
Андрей Русаков из Петербурга, блестящий журналист и один из самых глубоких сегодня аналитиков в образовании, на конференции в Чернигове нарисовал картинку: вот что было до этого — как-то взаимодействовали государства; вот что стало потом — броуновские контакты граждан, а вот что приходит теперь — общение профессиональных сообществ. Может быть, думаю я вслед за Андреем, это наше ближайшее будущее? Да, вот такое специфическое, но все-таки: лучше радость от ума, чем горе от глупости… В гражданской войне героев нет, заметил один из моих собеседников.
В конце 80-х мой приятель изучил школьные учебники по истории СССР и составил рейтинг наиболее популярных имен. В первую пятерку вошли Ленин (его имя упоминалось в учебнике 844 раза), затем Петр I (185 раз), Суворов (93) и Наполеон с Герценом (65). Пугачев обогнал Пушкина, занимавшего в учебнике 9-е место. А остальные небезызвестные личности оказались за чертой: Лев Толстой набрал 6 очков. Достоевский с Карамзиным по 5, Иисус Христос — 4.
В этом замечательном учебнике господствовали власть имущие, революционеры и полководцы. Что, вообще говоря, соответствовало действительности, где непонятно каким образом оказались Чижевский, Сахаров, Булгаков, Руставели, Тарас Шевченко…
У нас очень властная и немиролюбивая школьная история, заметил один из участников конференции в Чернигове, надо формировать новый образ, переосмыслить и противопоставить героям войны героев мира. Нормальные люди предпочитают театру военных действий просто театр. «Помните, — спросила меня доктор Оксана Копыцяк, — был такой смешной дуэт: Тарапунька и Штепсель? Один говорил по-русски, другой по-украински. Вот и мы с подругой так. Ну и что? А ничего».
Когда ночь проходит? Когда брезжит рассвет. Про прошлое мы никогда не договоримся, а про будущее — можем. Надо договариваться.
Специально для «Новой»
Чернигов — Киев — Москва
Фото автора
