— Первый труп я вскрыл в 17 лет, работал в морге до 20-ти с небольшим. Уже тогда точно знал, что если я когда-нибудь начну писать, то обязательно напишу про это. Потом перерыв в 15 лет — учеба, диплом пиарщика, офисы, карьера. И первая книга, написанная в стол. Офисная жизнь стала тяготить, душа просила «дауншифтинга». И я вернулся в морг. Когда полтора года назад вышла моя первая книга «Записки санитара морга», один из коллег сказал: «В руки книгу не возьму». Он был в принципе против того, чтобы об этом писали. Он тоже санитар, но считает, что такую работу лучше скрывать от окружающих. Что раз человек тут работает, он не способен на что-то большее, чем тяжелая грязная работа. При этом у него два высших образования. Бывший замминистра. Другие — наоборот — гордятся и мною, и книгой. На задней обложке стоит парень — лысый, крепкий такой, байкер, мой приятель, он в полном восторге, что эти книги появились. В первой книге он у меня был прототипом для собирательного образа. В продолжении я с его согласия прописал его, что называется, всеми буквами, с реальными именем и фамилией. Так что работают в нашей сфере очень разные люди. Эти, например, друг от друга по психотипам и мировоззрению — на противоположных концах Вселенной. А я в середине болтаюсь, как в проруби. Эта работа из-за конвейерности своей сильно утомлять начинает через какое-то время. Работа реально тяжелая, психическая нагрузка неосознаваемая, она заставляет все в юмор постоянно переводить. В рабочей зоне у санитаров вы не увидите печальных лиц. И это естественно и правильно: люди так закрываются, защищаются. Это у родственников страшные похороны, а мы собрались напряженно поработать, заодно пообщаться, посмеяться над собой и друг другом… А в три часа мы пойдем домой. Сокращенный рабочий день. Очень удобно для писателя.
Самую важную для меня реакцию на книгу я получил по электронной почте от незнакомой женщины из Екатеринбурга. Она написала: «После ваших «Записок…» я помирилась с мамой, с которой не разговаривала шесть лет». Это дороже любых гонораров и отзывов критиков.
«Винни-Пух…» — дар человечеству, великое откровение. Не только по моему мнению, но по мнению многих людей, которые написали огромное количество толкований этой книги, включая фрейдистское, даосское, всех-всех религий возможных. Это книга о взаимоотношениях Бога и цивилизации. Автор так до конца жизни и не понимал, что он написал. Или понимал, но отрицал это. Самый яркий момент в книге — это когда Кристофер Робин сидит на дереве, а Пух с Пятачком ходят по своим следам. Там глубина такая в каждой главе, там везде отсылки к самым разным философским концепциям осмысления этого мира. Сделана книга как детская литература именно потому, что прочитать может человек в любом возрасте — от 5 и до 95. Считаю, читать надо в пяти разных возрастах: когда ты маленький; подросток; в моем возрасте; плюс-минус 40; и когда ты понимаешь, что все, ты в памперсах, немощный, ты начинаешь уходить, — вот тогда ее тоже надо читать. Я ее так буду читать обязательно.
Старый серый ослик Иа-Иа стоял один-одинешенек в заросшем чертополохом уголке леса, широко расставив передние ноги и свесив голову набок, и думал о Серьезных Вещах. Иногда он грустно думал: «Почему?», а иногда: «По какой причине?», а иногда он думал даже так: «Какой же отсюда следует вывод?» И неудивительно, что порой он вообще переставал понимать, о чем же он, собственно, думает.
Популяр-ность — это признание, это такие гвозди в дорогу, булыжники в дорогу, что, ты, мол, идешь по правильному пути, указатели, подтверждение, что ты хорош. Поимев столько популярности, Дмитрий Глуховский отважился написать книгу принципиально другую. Я был в этой же ситуации, когда написал «Останкино. Зона проклятых», а затем life story «Молоко за мертвых». Я не был столь обласкан, как Глуховский, но написал весьма успешную книгу для автора с нулевым рекламным бюджетом: за полтора года вышло три успешно продающихся романа. Мне интересно, как человек от «Метро 2033», из коммерческого проекта, идет совершенно в другую сторону, кардинально меняет жанр, кардинально меняет психоэмоциональный фон своего творчества. Тут нужна творческая смелость. Воля сказать «нет» всем тем, кто ждет от тебя продолжения успешного начала, — и издателям, и читателям. Это риск, и на него надо идти, чтобы развиваться творчески. Чтобы тебя, как это бывает с актерами, не сожрало твое собственное амплуа.
— Приказы сверху в нашей стране только юридически оформляют коллективное бессознательное, — ответил Иванов. — Был опрос ВЦИОМа.
Когда читал «Омон Ра», поймал себя на том, что два часа не отрываясь, просто как в водовороте, с детскими глазами читаю книгу ни-о-чем. Никаких сюжетных линий, интриги. А оторваться невозможно. Это большая литература. Неожиданно оказался под впечатлением от экранизации романа Пелевина «Generation Пи». Думал, это будет что-то такое «по мотивам», пройдутся по верхам, все модненько-гламурненько. Не ожидал, что будет и дух передан, и книга будет правильно понята и перенесена на экран. Получился хороший, сильный фильм. Про «Священную книгу оборотня» много слышал, хочу прочитать, опять же, с огромным уважением к Пелевину.
— А на что похожа русская душа? Я задумалась. — На кабину грузовика. В которую тебя посадил шофер-дальнобойщик, чтобы ты ему сделала минет. А потом он помер, ты осталась в кабине одна, а вокруг только бескрайняя степь, небо и дорога. А ты совсем не умеешь водить.
Захар Прилепин, как и Пелевин, владеет магией большой литературы. Но здесь почему вдвойне интересно, потому что его сейчас будут экранизировать. И хочу посмотреть, как сделают «Восьмерку».
Меня вдруг окатило ослепительное чувство невыносимой бредовости ситуации, в которой я никак, никогда не должен был оказаться. Будто бы я прочитал свое имя, написанное со страшными орфографическими ошибками.
Бивор — крупный военный историк. Наши квасные патриоты много раз называли его книги бредом, говорили, что он такой страшный антисоветчик, чуть ли не псевдоисторик. А он написал книгу без попытки что-то подчеркнуть и сравнить. Подробно, на основании документов, показаны картины Сталинградской битвы. Документы — и частные письма, и дневники, и приказы, и немецкие, и наши, и румынские, всякие. Только факты. Поле эмоций, поле оценок он оставляет читателю. Он дает тебе свободу восприятия и отношения. Например, у такого-то села русский солдат застрелил немецкого военнопленного. За что? Пленные обирали с себя вшей и кидались полными пригоршнями в проходящих красноармейцев. Неоднократно им делалось предупреждение — и в конце концов один не выдержал. Толстая книга, но читается запоем. Я как открыл — ушел с головой.
Незадолго до полуночи Паулюсу передали, что офицеры Красной Армии готовы к разговору с ним. Лейтенант НКВД Евгений Тарабрин, знавший немецкий язык, слышал, как Паулюс спросил у Шмидта: «Что мне говорить?» — «Помни, что ты фельдмаршал германской армии», — прошипел в ответ Шмидт. Больше всего офицера удивила та фамильярность, с которой Шмидт обращался к старшему по должности и званию.
