Был ли, как сказал президент Путин, интернет злонамеренным и блестяще исполненным замыслом Центрального разведуправления США, не был ли, но что от него, интернета, определенное зло людскому роду вышло, выходит и еще выйдет, — у меня нет сомнений. Как, впрочем, и масса удобств, и, допускаю, даже и добро. Только я имею в виду не безграничное его информационное могущество, которым возмущается наше начальство, а поощрение всяческой муры, низкопробности и вульгарности. Как у Бродского: «Ты падаль!» — «Сам ты падаль!» — «Мразь и падаль!» — а слушающий эту перебранку «весь стадион — одно большое ухо». Недавно по ссылке прочел весьма существенную речь известного академика еще советских времен — один из первых отзывов на нее был «А я не знаю такого». Вот это самая Всемирная сеть и есть.
Но я не об интернете. А о том, что его появление совпало по времени (не год в год, но в короткой исторической протяженности) с исчезновением из состава человечества фигур, которые до этого воспринимались как великие. Десятилетия через два стали пропадать и те, что получали признание как крупные. В 1955-м, к примеру, умер Эйнштейн — о котором узнай мы, что Бог имел намерение взять его в советники по физике небесного коловращения, не удивились бы. После этого появлялись в науке шишки разного калибра, но никого с ним сравнимого. Если среди следующих и намечались выдающиеся, то уже только для своего круга, не вселенски. А ведь до Эйнштейна и одновременно с ним толпились Планк, Бор, Резерфорд, Шрёдингер и так далее.
У нас был Серебряный век, у нас и в Европе Авангард: что от них осталось, эпоха дотащила до того же примерно рубежа и смыла в ямину, как выяснилось, только и пригодную, что заболачиваться концептуалистскими хохмами. И — одно к одному — завершенность этому процессу придало само прекращение спроса на масштабные личности.
Доводы о влиянии телевизионного засилья убедительными не выглядят, поскольку ТВ предлагает как раз то, на что есть широкий спрос, то есть Киркорова, а не Кьеркегора. А ведь в 1950-е еще топтались где-то Фолкнер с Хемингуэем, Сартр—Камю, Ахматова—Пастернак, как атланты, державшие на руках Землю.
Один критик недавно сказал, что, по его мнению, афоризм Бродского «Главное — величие замысла» был подсказан ему Ахматовой. Мнение ошибочное. Придя к этой максиме, Бродский долгое время, годы, не мог успокоиться. Повторением ее он затерроризировал близких ему тогда людей. Самосознание такого рода было вообще не присуще Ахматовой, ее среде, ее поколению: «замысел», «величие» были отвлеченными, чуждыми категориями. Непосредственность, сама жизнь определяли смысл жизни. Для Бродского же и компании единомышленников противопоставление искусства той мелкотравчатости и энтропии, которые предлагала современность, было самонужнейшей актуальностью.
Понятно, почему сейчас не ощущают отсутствия такой общественной компоненты, как величие, тем более не видят необходимости в нем те, кого время причисляет к «элитам»: «элита» уверена, что она сама себе голова. Но спросить: «А, собственно, зачем нам великие?» — могут люди просто разумные, умные, прекрасно объясняющие мир без посторонней помощи. Ну, отвечаю неуверенно, затем же, зачем фауне слон. Каков практический толк от слонов, знают специалисты, погонщики и добытчики слоновой кости, но знать, что есть такие божьи существа, настолько превосходящие размером меня, царя природы, — мне гораздо важнее.
Великие люди ничему не учат. (Когда Целков написал «Тайную вечерю» с муляжами одинаковых голов вместо портретных лиц, я спросил: «Чего ты так на них взъелся?» — и он ответил с непримиримым вызовом: «А не будут учи-ить!») Но они являют пример — собой! — каким может быть человек: я, ты, любой. Человечество. Какой величины достичь, какого уровня, какой проницательности и творческой силы.
Конечно, интернет не причина измельчания, но он показатель. В прямом смысле слова: курса на заниженность, как компасной стрелки на север. Не случайно самые «крутые» его гости — приглашенные наравне со всеми люмпены. Коменты — их триумф. Подражать направленности их суждений и манере изъясняться соблазнительно — и выгодно. Но это у нас. По отрывочным впечатлениям не могу судить, как это в других странах. А у нас потому же, почему все аналоги «элит» прошлых столетий хотели — в подавляющем большинстве — не просто иметь крепостных, а сплошь неграмотных. Ибо кто умеет подготовить кусок бересты для письма и написать, а другой прочесть — субъекты сомнительные. Или, если по-нынешнему, избиратели ненадежные. Потому-то и выглядят сообщаемые Сетью даже конкретные сведения словно бы захватанными и пожеванными, отчего не вполне достоверными, — и культура наша нынешняя все больше смахивает на соцреалистическую. В этом смысле кому роднее Паутина, кто уютнее в ней угнездился, мы или госдеп, — с ходу не скажешь.
Испытывать неприязнь к космополитски-империалистическому интернету объявлено патриотичным. Испытывать неприязнь к установке правящих сословий царской России на темноту народа объявлено, напротив, непатриотичным. Сочетание этих объявлений в мозгу одного и того же человека раскалывает его шизофренией.
По-видимому, что-то подобное имел в виду поэт и художник, боевой офицер Борис Анреп, объясняя в 1917 году свой отъезд из революционного Петрограда за границу тем, что предпочитает политическому бреду цивилизацию разума. Применительно к себе и своему времени нахожу такое решение несколько упрощенным. Цивилизация цивилизацией, но есть еще то, что любишь. Ну, например, барельефы голов писателей, когда идешь вдоль стены Румянцевской библиотеки от Воздвиженки к Знаменке. Слава — не рейтинг. Богатство, и будущее, и национальное достояние граждан — не полезные ископаемые. Особенно не газ. Полезные ископаемые, хоть убейте, нельзя любить — газ в первую очередь.
