За сценой что-то стучит. Бухает в пол — тяжко, как шаги Командора. Из кулис выламывается Мать (Юлия Ауг) — потрепанная, усталая, разведенная, из последних сил щедро накрашенная. Впереди себя бедняга рывками толкает мебельную упаковку ИКЕА — три исполинские доски, годные на книжный стеллаж, плаху, гроб, крест…

Собственно, свой крест — предназначенный для самостоятельной сборки — мать и тащит.

Спиной к ней в другом конце сцены стоит бритый налысо подросток Веня (Никита Кукушкин): ему на эту виа долороза во имя семейного уюта откровенно чихать… Пальцем не шевельнет.

Это переходный возраст? Это «нормальные наркотики, как у всех»? Такого — внятного и привычного — диагноза будет требовать мать у школьного психолога, но не тут-то было…

15-летний Веня ведет партизанскую войну с миром другим путем. За поясом у него взрывпакет очень древнего образца. А именно — карманное издание Библии.

И Веня лает, захлебываясь гневом, обличая совместные уроки физкультуры, сексуальное просвещение, ласковую житейскую мудрость школьного батюшки — отца Всеволода, развод родителей, юную дарвинистку и мотоциклистку — биологичку Елену Львовну (Виктория Исакова), мир потребительства, микроволновку с замороженной лазаньей заместо домашнего очага… Веня поливает их всех, всех, всех — кипящими, как свинец, гибельными стихами пророка Иеремии.

Это не фарс — ни на минуту не фарс! Нет окончательного ответа — ни в немецкой пьесе Мариуса фон Майенбурга, ни в русском спектакле Кирилла Серебренникова — на ключевой вопрос сюжета.

Ригорист, фундаменталист, без пяти минут террорист Веня, маленький школьный Савонарола, — рожден естественной реакцией на наш развеселый постхристианский мир свинга и шопинга? Его лающая проповедь на грани плача — последняя попытка спасти 2 тысячи лет цивилизации? Или Веня есть предел ее распада, маленький барабанщик нового тоталитаризма — во имя Господне?

И тут не скажешь: «Их, европейские, дела! Надышались политкорректностью, аки клеем…» Пьеса ведущего немецкого драматурга Мариуса фон Майенбурга 2011 года очень обрусела в переводе Александра Филиппова-Чехова и точно ложится на наши нравы и наши беды. Пышный начес и вполне советский командный голос школьной директрисы (Светлана Брагарник), луженая глотка и истрепанные нервы матери, осторожность пожилой исторички, так и не решившей для себя и педсовета вопрос, был ли т. Сталин эффективным менеджером, тактичная ирония юной Елены Львовны из немногочисленной, но храброй породы московских креаклов, — всё тут наше.

И хохот в зале «Гоголь-центра» все 2 часа спектакля — реакция на точность диагнозов.

…Еще раз: тут не памфлет! Не притча. Персонажи — полнокровны, сыграны в неожиданно крепкой психологической традиции. Особенно хорош и многолик школьный батюшка, отец Всеволод, — Алексей Девотченко. Умный, уютный, лукавый, всегда готовый к тактическому отступлению в нашем безбожном мире. Но всегда готовый и к стратегическому наступлению на заблудшую растерянную душу, которая — как и водится! — сама не помнит, крещеная или нет (после роковой встречи с отцом Всеволодом в учительской мать Вени больше и на люди-то не выходит, не покрыв голову шелковым платочком).

Он и не стяжатель никакой, отец Всеволод: достаточно видеть, как он хлебает домашний постный борщ из пластикового контейнера, примостясь на перемене в углу учительской. Он и Писание помнит хуже Вени. И цену лютому юному ригоризму ученика понимает быстрее всех.

И вправду: очень русская, очень сегодняшняя, диагностически точная история рождается из пьесы фон Майенбурга. Фальцет подростка-фанатика звенит в тумане: ни директриса, ни историчка, ни мать, ни первый «апостол» Вени — одноклассник Гриша, не знают, на чем стоять. Ибо внутреннего «камня», на котором строят себя, — здесь почти ни у кого нет. Есть шелковый платочек, есть посты, есть неопределенные установки чтить «традиционные ценности», есть опасливое уважение к силе. Есть разреженное пространство, из которого медленно исчезают люди с личной позицией. И оттого основная масса все ближе к населению города Калинова.

И оттого — нет середины. Нет камня, на котором можно что-то построить. Есть крестовый поход Вени, вдохновленный ненавистью, а не любовью, явно сползающий в безумие. И есть твердая светская позиция юной биологички, мало изменившаяся на Руси с 1870-х — или с 1970-х.

При этом совершенно несомненно: биологичка здесь — самый порядочный человек.

У Майенбурга она кончает самоубийством. В русской версии — стоит перед педсоветом, уже готовым изгнать ее из школы, глотая слезы и твердя с лютеровским пылом: «Я отсюда не уйду, потому что мое место — здесь. Я отсюда не уйду, потому что здесь мое место…» Самоощущение «русской демократической интеллигенции» в Москве-2014 зафиксировано и сыграно очень точно.

В целом — в «Гоголь-центре» вышел на редкость умный, точный и современный спектакль.

…Хорошо бы еще — не пророческий. Ибо под знаменем Вени путь один — в бездну.