фото: REUTERS
Полуденный зной отступал, но воздух был все еще густ — хоть ложкой черпай. Тень наполовину закрыла горы, и только их гранитные вершины светились ярким пламенем, отражая солнечные лучи. Над Копакабаной повисла дымка, пришедшая с Атлантики. Сквозь эту пелену мир виделся расплавленным, как картина, с которой стекают краски. Фигуры людей таяли, и можно было различить только их бесформенные силуэты, медленно парящие в этом мареве. Трудно было понять, где заканчивается океан и начинается песок; где еще течет вода, а где уже дышит небо — все смешалось в этом томящемся эфире.
И вдруг из этого тумана выплывает пиратская шхуна. Настоящий такой трехмачтовый фрегат с огромным черепом и костями, нарисованными на борту. «Ну все, — подумал я, — пора закачивать с этой поездочкой — «белочка» пришла». И рука потянулась к голове проверить, на месте ли моя шикарная треуголка с большим павлиньим пером, купленная год назад за один крузадо у одноглазого пройдохи Гильерме с Барбадоса. Спасли англичане справа, когда один из них крикнул: «Твою ж дивизию! Это же, мать его, пиратский корабль!»1 — достал свой фотоаппарат и начал щелкать. Ага, все в порядке, я в XXI веке. Разум, скорее, жив. И все это наяву: огромный экран, футбол, гора «Сахарная голова», канаты фуникулера, Копакабана и пиратский фрегат, медленно идущий вдоль пляжа.
Конец игры бразильцев с чилийцами я успел посмотреть в аэропорту Рио-де-Жанейро, прилетев из Куритибы. Все залы были забиты людьми, они сидели, стояли и лежали прямо на полу, подложив под голову рюкзаки. Куда ни обернись — экраны и футбол. Шум стоял невообразимый. То чилийцы начинают громко скандировать кричалки, то бразильцы обрывают их своим уханьем. Передо мной сидел молодой бразилец, который настолько увлекся, что начал руководить игрой своей команды, как дирижер, размахивая руками и пальцем показывая нужное направление передач. И он был уверен, что все его указания доходят сквозь телевизор до игроков. Когда команда следовала его указаниям, он одобрительно покрикивал: «Да, да, вот так». Когда же бразильцы ошибались, он истошно на весь зал орал: «Каральо!» — что я бы перевел как «черт побери!».
Когда дошло до дополнительного времени, он вскочил, как ошпаренный, и побежал к воротам для вылета. «Ну все, — подумал я, — счет узнает по прилету». Но не прошло и минуты, как он вернулся, сел на свое прежнее место, махнул рукой и снова впился в экран. Сколько еще таких же, как он, решили про себя в тот день в аэропорту: «Да пропади они пропадом эти билеты!» Поразительно, правда? Как часто люди, окованные цепями повседневных забот и обязанностей, готовы послать их куда подальше даже ради любви или дружбы? Но приходит игра, и человек забывает обо всем на свете только ради того, чтобы увидеть, как Жулио Сезар вытаскивает решающий удар.
Чилийцев жаль. Их команда и болельщики делали атмосферу этого праздника. Их песня «Chi-Chi-Chi-Le-Le-Le — Viva Chile!» стала настоящим хитом во всей Бразилии. Сначала ее подхватывали, только встречая чилийских болельщиков. Теперь этот возглас можно услышать на каждом углу.
То же самое с мексиканцами, подтрунивавшими над аргентинцами. Когда первые встречали вторых, они начинали кричать: «Месси, Месси, Месси!» Аргентинцы, думая, что так воздают почести лидеру их сборной, с благодарным видом подымали большие пальцы вверх. И в этот самый момент мексиканцы хором заканчивали свою песню неожиданным и протяжным криком: «Мес-си-ко!»
Но сборные вылетают, и вместе с ними уходят их песни. Еще сегодня эти крики, подхватываемые толпой, несутся на тебя со всех сторон, а на следующие утро уже слышишь лишь их жалкие отголоски от тех, кто задержался на турнире чуть дольше своих команд.
Групповая стадия чемпионата хороша тем, что каждый понимает: есть как минимум три игры, а значит, десять дней праздника. И результат по большому счету мало кого интересовал в те дни. Пока шли матчи в группах, было потрясающее время всеобщего счастья, любви и расслабленности. Ни забот, ни тревог… Потерявшие шансы сразу, как, например, австралийцы, просто получали удовольствие от океана, от гор, от этого воздуха и от других людей, таких же счастливых, как они. То же самое с теми, кто вышел из группы, — просто они знали, что у них в запасе чуть больше дней, чем у проигравших.
Но чем ближе финал, тем выше напряжение. Во время игры Греции с Коста-Рикой я впервые увидел драку в фанатской зоне. В какой-то момент толпа хлынула на меня, отступая от дерущихся. Образовался широкий круг, в котором месились колумбийцы то ли с уругвайцами, то ли с местными бразильцами. Дрались человек 10–15. В них со всех сторон полетели пластиковые кружки с пивом, народ вокруг начал осуждающе свистеть. Драка продлилась не больше пяти секунд. А затем круг снова замкнулся, как будто ничего и не было, как будто пацаны вышли, поплевали семечки и разошлись.
Это первый признак: люди устают быть счастливыми. Боль — она ведь так же необходима человеку, как холодные течения океану. Стремление человека к саморазрушению ничто не силах отменить, даже этот карнавал, иначе люди жили бы вечно.
А вечером была Лапа… Я бродил по кривым улицам, вымощенным мозаикой, мимо старых осыпающихся низеньких домов, расписанных яркими граффити. Над головой висели желто-зеленые гирлянды. С тротуаров продавали кашасу и кайпиринью. Дети в шлепках носились за мячом. Под ногами текли реки конской мочи (от патрулей конной полиции) и пахло так, как должно пахнуть счастье: женским телом, тростниковой водкой и свежим навозом. Я дошел до Селароны.
Тому, кто сможет описать эту лестницу словами какого-нибудь языка, нужно вручать Нобелевскую премию по литературе. Я бессилен, поэтому просто прошу вас посмотреть на фотографию и знать, что все это — дело рук одного человека, художника, который жил здесь и умер на этих же ступенях, оставив за собой вечность и сделав вечным свое имя. Посмотрели? Теперь представьте вечер; горят фонари; на ступеньках сидят люди; передо мной нищие оборванцы поют под гитару песню о своей пропащей жизни; на три ступеньки выше — молодые парни с крепкими голыми торсами и захмелевшие красивые девушки выбивают на барабанах ритм — гимн молодости и любви; парочка тискается в углу, и все их видят, и они знают, что все их видят; и мы курим с нищим одну сигарету на двоих — я начинаю, он заканчивает, одну за другой; и мы пускаем кольца дыма, которые уплывают в ночь, расширяются, забирая в свой круг все больше звезд; и на нашу песню приходят новые люди и садятся на ступеньки и начинают подпевать; и вот уже все ступеньки заняты; и люди тихо поют; и по городу разливается светлая грусть; и это уже не лестница; это уже Алеф, точка, в которой пересекаются все пути вселенной; это уже дорога, ведущая в мир холодных звезд; и мы сидим в преддверии этого мира, спиной к нему, обнявшись и боясь обернуться.
Представили? Надеюсь, не только я после того вечера задался вопросом: «Почему же мы, мать нашу, не всегда такие?!»
Рио-де-Жанейро
1 Здесь мой вольный перевод, исключающий английскую обсценную лексику.
