СюжетыКультура

Улыбка Будды

Все люди — буддисты, но не все об этом догадываются…

Этот материал вышел в номере № 73 от 7 июля 2014
Читать
Все люди — буддисты, но не все об этом догадываются…
Изображение

В первом, драматически затемненном зале посетителя встречает пролог выставки: висящее в столпе света каменное колесо. Кроме материала, оно ничем не отличается от тех, что до сих пор крутятся в повозках индийских крестьян: обод, спицы, квадратное отверстие для оси. Главное в нем то, что оно — круглое, а значит — без конца, начала и выхода. У колеса нет выбора: куда бы ни катилась телега, оно обречено двигаться по кругу, стоя на месте.

Таким был образ мира, в котором родился Гаутама, показавший, как попасть в нирвану, вырвавшись из колеса сансары. Со вторым разобраться еще можно, что такое первое — знали только Будда и те, кто сумел стать таким, как он.

Соблазненные надеждой понять, посетители робко входят в залы и тут же теряются в дремучих зарослях чужой мифологии. Бесспорно знакомым кажется лишь один экспонат: трехметровый лингам — вполне натуралистический, если бы не размер, фаллос. Впервые я встретился с ним в святом Бенаресе, где по утрам домашние хозяйки украшают стоящий в их дворе лингам цветами и поливают драгоценной водой Ганга.

Однако все это — атрибуты плодородия, мускулистые грозные боги с мечами и копьями, сладострастно изогнутые богини с шарами грудей, оскаленные демоны, цари и придворные с церемониальными зонтиками, причудливый мифологический зверинец — всего лишь этнография. В лучшем случае — Ветхий Завет арийцев. Мы же сюда пришли за Новым, тем, который открыл Будда, причем всем, а не только единоверцам.

— Ты считаешь себя буддистом? — спросил меня знакомый монах, бывший в прошлом евреем и учителем математики.

— Где мне, — честно ответил я, ибо уже давно оставил надежду. — Уж точно не в этой жизни, а в другую я не верю.

— Не огорчайся, — успокоил он меня, — все люди — буддисты, но не все об этом догадываются.

Собственно, вся выставка об этом.

История Будды укладывается в абзац. Не отрицая принятую тогда иерархию существ — от муравья до бога, он узнал, вернее — понял, еще точнее — осознал, как ее обойти, сменив тему и сюжет нашей жизни. Вместо того чтобы эонами подниматься по лестнице перерождений, оказаться по ту и эту сторону сразу и навсегда.

Великая драма буддизма в том, что никто, от первого до всех остальных будд, не может объяснить словами, что это значит. Буддийский канон содержит 100 000 страниц, примерно тысячу Библий. В этой библиотеке содержится одна бездна мудрости, моря изощренной философии, бурные потоки моральных суждений, бездонные озера психологического анализа и бесчисленные ручьи абсурдного остроумия. Но нигде нет самого главного — того, о чем сказать нельзя, хотя Будда об этом говорил 40 лет, начиная с самой первой проповеди в Саранатхе.

Сейчас там, на севере почти забывшей его Индии, — толпы западных туристов, мемориальный центр с древней пагодой и современным музеем: обычные скучные стеллажи и плексигласовые кубы с буддами. Тем удивительнее, что среди зевак с камерами были тибетские паломники — смуглые пастухи в грубых плащах из шкур овец и яков. Перед каждой статуэткой (или ее обломками) они падали ниц, вставали, благоговейно кланялись, оставляли несколько медяков у объяснительной таблички и двигались к следующему экспонату. Будда был для них богом, его образ — чудотворной иконой, которая поможет избавиться от кармического колеса возмездия.

Мы не умеем заменять искусством религию, но, может быть, это и хорошо, потому что сам Будда был человеком, не ставшим богом, и никогда не требовал от своих учеников и сторонников того, без чего невозможна наша вера, — веры.

«Он называл себя не Луной, а пальцем, указывающим на Луну», — говорит предание, и каждая статуя на выставке убеждает в этом.

Во всех странах будды выглядят по-своему. Как Христос: у китайцев он — желтый, у негров — черный (зато дьявол — белый), в «Андрее Рублеве» — русский. Будды тоже все разные. У одних плоские лица, у других — узкие глаза, у третьих — пухлые губы, у всех — длинные, оттянутые царскими серьгами мочки ушей, у многих на голове особая шишка, вмещающая дополнительный мозг. Иногда Будду изображают аскетом, истощенным, как узник Освенцима. Часто — со змеей, нередко — в чаше лотоса. Но лучшие статуи те, где нет ничего такого, что бы отвлекало нас от момента истины: той необъяснимой и бесспорной, что наполнила (или опустошила, поправил бы буддист) полированного человека, сидящего скрестив ноги.

В буддизме скульптура достигла своего высшего расцвета, выйдя за пределы искусства. Издавна считалось, что вдохновенное изображение Будды может привести созерцающего к немедленному просветлению. Одного этого достаточно, чтобы рассматривать статуи на выставке как свидетельства чуда. Азиатскому художнику оно давалось труднее, чем европейскому. На Востоке скульптура отнюдь не считалась царицей искусств. В Китае, например, теологией занимались пейзажисты, психологией — каллиграфы, статуи же считались куклами для простонародья: чтобы оживить их, внутрь, потакая суеверию, запускали муху. К тому же наша классика опиралась на обожествление тела. В античности это была красота и соразмерность, приводящая к идеальной гармонии. В Ренессансе — тело, как грудь у героев Микеланджело, стало лицом человеческой природы: мышцы, как горы, вздымали мрамор в упорной борьбе пленного духа с материей.

Буддийский мастер, лишенный западного разнообразия мотивов и приемов, полагался на универсальную позу. Оценить ее действенность лучше всего на практике. Но чтобы усесться лотосом, нужно два года упражнений, и мне уже поздно начинать. Зато в дзенском монастыре Нью-Йорка я видел, как это делал настоятель, начавший морским пехотинцем и закончивший буддой. Уложив ноги так, чтобы они служили пьедесталом, он выравнивал затылок с крестцом, складывал руки на коленях и часами не двигался. В этой треугольной фигуре оставалось мало человеческого. Приняв такую позу, свойственную скорее флоре, чем фауне, мы отказываемся от всего мешающего.

«Царь природы, — говорит буддизм, — не тот, кто ею пользуется, а тот, кто ею является».

Гладкое, не осложненное деталями мускулатуры тело Будды держит голову, в которой свершилась перемена, навсегда оторвавшая его от нас. О величии свершившегося говорит выражение лица, которое трудно описать, но еще труднее приобрести.

Прежде всего — это безграничный и безусловный покой. Разглаженный, без единой морщины лоб. Изгиб сросшихся бровей, миндалевидный разрез глаз и изящная линия губ рифмуются, как стая чаек в штиль. Полуопущенные веки прикрывают глаза настолько, насколько нужно, чтобы отличить от безмятежного сна напряженную работу медитирующего разума. Он спорит с привычками и побеждает заблуждения тем, что устраняет их причину — себя. Следствие победы — высшее достижение буддийского искусства: улыбка Будды. Шедевр ваяния, она прячется не в мышцах лица, а в окутывающей голову Будды ауре умиротворения. Возле такой скульптуры вы, сами того не замечая, подражаете ей: смягчаются черты, разжимаются зубы, сужаются зрачки, рассеиваются мысли.

Иногда улыбку Будды сравнивают с той, что осеняет лица древнегреческих куросов, архаических статуй, установленных в честь покойников. Их лица тоже озарены светом сокровенного знания. Улыбаясь, они, возможно, утешают живых, обещают нам сносное будущее. Но если мускулистый курос — атлет, то Будда — духовный атлет, вроде христианских столпников, с той разницей, что, отказавшись умерщвлять плоть, он пользовался ею по назначению. Тело помогло ему вырастить ту улыбку, которая рождается в самом естестве человека, открывшего свое единственное предназначение — стать буддой. Глядя на дошедшие к нам из тьмы веков каменные фигуры, мы знаем, не верим, а знаем, что это возможно — тогда и сейчас. Что говорить, я сам знаю трех будд. Правда, один, тот самый настоятель, уже умер — что бы это ни значило.

Нью-Йорк

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow