Кипиани ушел…

Ушел — и всё, и никогда мы его не увидим на поле. Ни его артистизма, ни сдержанного достоинства, ни тонких решений, когда только в конце полета мяча наконец понимаешь то, что он знал еще до удара.

Ловишь себя на мысли, что надо было ходить на футбол, смотреть, запоминать. Теперь он уходит, хотя идет к центру площадки и к середине жизни.

…В Тбилиси на большом сером доме с выбитыми стеклами парадной лестницы открыли мемориальную доску замечательному одиночке коллективной игры в футбол. В этот день Давиду Кипиани исполнилось бы пятьдесят лет. Если бы не автокатастрофа, свое физическое существование он продолжал бы долго — спорт не сильно навредил его здоровью. А свой век в футболе он прервал сам.

Он вышел из большой игры, устав быть любимым и непонимаемым. Любили не те, в чьем понимании он нуждался.

Может быть, Дато, инакомыслящий на поле футболист, чьей артистичностью и легкостью любовались зрители, искал понятную лишь ему гармонию соответствия. И нашел бы, наверное, не оступись на кромке жизни.

Спустя несколько лет после того, как он покинул футбол, я упросил его приехать на стадион и выйти на поле. Просто выйти.

Знаменитый форвард середины прошлого века Борис Пайчадзе (директор стадиона, который теперь носит его имя) подогнал поливальную машину, с которой было бы удобно снимать Давида и двух его сыновей. Два очаровательных пацана, Леван и Никуша, носились по газону, а Кипиани стоял на лицевой бровке и не решался сделать шаг. С момента ухода из большого футбола он ни разу не ступал на газон.

Дети убежали на трибуну. Пайчадзе закурил и отвернулся. Водитель поливалки дремал в кабине. На огромном стадионе больше никого не было. Солнце нарисовало кривую границу тени на траве. И Кипиани, сутулясь, пошел к центру поля. Не доходя до края света, он остановился и оглянулся. В этот момент он был совершенен. Один на пустой арене. Не одинокий, но уединенный. Потом он пересек поле и скрылся в темном тоннеле.

Ушел. Без замены. И без команды.