Хороший такой, задушевный кухонный пир во время чумы: картошка, тюлька, огурцы, смысл жизни мордой в салате. И кого в Вальсингамы ни назначь — выйдет урод уродом. Мы такие. И вместо Пьера Безухова у нас в генофонде поселился контуженный всем профессиональным опытом ветеран чеченской кампании Пьер Безухий (впрочем, ему-то как раз выйдет к финалу просветление, кротость и милосердие, и уездный рай). А в остальном — по прозе Аллы Боссарт — мы дети известно какой галактики, сталинские бараки и брежневские кухни у нас в крови… На десерт же подвалило времечко, когда «много всего унеслось по трубам канализационного чистилища, много стреляных гильз выкатилось под ноги обездоленных прохожих».
М-да… Теперь сюжет. Сюжет, опять же говорю, пушкинский: холерный карантин. Не в Болдино, упаси господь: в жуткой инфекционной больнице нулевых примерно лет, в палате, набитой пациентами чуть повольней, чем теплушка Гражданской войны — буденновцами (не сорок человек и восемь лошадей — но довольно близко). И карантин, как выяснится к развязке, — не холерный, а халтурный: где-то лаборант перепутал анализы, так что вирусоносителей распустили, а здоровых (хоть и явно не на всю голову) запаяли на сорок суток.
Понятное дело, этот карантин служит автору моделью общества: люмпен-гуманитарии и люмпен-врачи, люмпен-офицеры и энергичные жулики 1990-х, мелкие казнокрады и респектабельные крестные отцы, черные риелторы и биографы Льва Толстого. Еще — беззаветная русская женщина, дева Феврония и Лиза Калитина в одном флаконе, и ремесло у нее удивительное — бродит по жилмассивам, от двери к двери, пытается впарить гражданам моющий пылесос… Хорошая, в общем, работа: много душевных сил не забирает. А девушке того и надо.
Чумной, чумовой, холерный карнавал, всероссийская пьянка на метафизической площади Трех вокзалов! С Ленинградского, натурально, косяком валит интеллигенция. И достается ей чуть не больше всех: свое сословие Алла Боссарт зна-ает…
В общем — повесть была бы безутешна, если б не причудливый блеск историй, если б не пэчворк высокого и низкого штиля, доктора Даля и канцелярита, жаргона 1990-х и сухой чопорной речи недобитых дам Серебряного века. В языке — сила жизни. И холере эту силу не одолеть.
