Всколыхнувшие мир ХХ и ХХII съезды КПСС, исход из лагерей и начало реабилитации репрессированных не стали концом ГУЛАГа. Он остался у нас в коллективном бессознательном, в образе мыслей и поведении, в языке и генетическом страхе.
Да, времена стали более, по выражению Ахматовой, «вегетарианскими». Но тут, пожалуй, как в анекдоте про монахов, которые во время нестрогого поста, откушав мяса, говорят: давайте считать, что это рыба. И действительно, чем «Пермь-36», последний лагерь для политзаключенных (ставший музеем репрессий, который сейчас пытаются «перепрофилировать»), лучше сталинских лагерей, а психушки, заполненные диссидентами, — шарашек (где инакомыслящие интеллигенты могли хотя бы заниматься делом)?
Ну, мол, не расстреливали… А расстрел при Хрущеве мирной демонстрации рабочих в Новочеркасске?
И что как не продолжение ГУЛАГа процессы и последовавшие посадки Андрея Синявского и Юлия Даниэля, генерала Петра Григоренко и рабочего Анатолия Марченко, травля Бориса Пастернака, Александра Солженицына, Александра Галича, Иосифа Бродского (кстати, трое из них нобелевские лауреаты)… Список можно длить и длить.
Но дело не только в продолжавшихся прямых государственных репрессиях самых достойных граждан страны. Ужас в том, что ГУЛАГ вошел, снова повторю, в наше коллективное бессознательное и в повседневность. Очень во многом их определив.
Никогда не забуду, как у входа в школу стояла директриса с линейкой и лично измеряла длину волос у мальчиков. Если волосы, на ее взгляд, были слишком длинными, била этой же линейкой по голове и отправляла вместо класса в парикмахерскую, да еще и писала в дневник донос родителям. А по вечерам «добровольные народные дружинники» разрезали прямо на улицах слишком узкие брюки «стиляг». И когда-то, представьте, даже Булат Окуджава принимал участие в этих акциях — на стороне дружинников, в чем неоднократно со стыдом признавался.
Скажете, ерунда и при чем тут ГУЛАГ? Но ведь ГУЛАГ был прежде всего машиной подавления человеческого достоинства, не говоря уже о попрании всех, даже элементарных свобод. Так в чем отличие? Только в «вегетарианстве»? Ну да, нас и хотели вырастить овощами. Сорт назывался «советский человек». Сейчас, кажется, его переименовали — в «российский».
А чем от сталинских времен отличались многочисленные имитации «общенародного» осуждения инакомыслящих («Не читал, но скажу!») — на собраниях трудовых коллективов и в газетах, где главным словом было «Позор!»? Сейчас устанавливают стенды с портретами «национал-предателей» и тем же словом.
А разве меньше стало доносов? Слишком многие наши сограждане всосали стукачество с молоком матерей, причем отнюдь не все из этих матерей были Лидиями Тимашук. Хотя…
Писатель Евгений Добровольский рассказывал мне, что его друган по гусь-хрустальному детству, ставший местным гэбэшным начальником, показывал ему донос на Солженицына: мол, ночами свет жжет, все чего-то пишет и пишет и принимает подозрительных людей, должно быть, иностранцев… И автор доноса — та самая Матрена из «Матрениного двора», про которую там сказаны высокие слова: «Не стоит село без праведника».
Правда, документы, которые гэбэшник демонстрировал Добровольскому, добыть не удалось. Потому — за что купил, за то и продаю. Зато точно знаю, как меня самого, не участвовавшего в правозащитном движении, да тогда еще и весьма юного, покупали и продавали.
Десятиклассником в родном Ижевске я не только писал, но уже и печатал стихи. Некоторые из них литературоведам в штатском показались крамольными, и меня стали таскать на беседы с неким лейтенантом КГБ Анатолием Ф. К счастью для меня, довольно беззлобным, ленивым и неумным. К счастью, потому что он угрожал мне, что если не буду с ними сотрудничать, то ни в какой Литинститут или МГУ не поступлю, а загремлю в армию, причем в их войска, а уж там… Но я его перехитрил (или он по лени недоглядел) и поступил в Ижевский механический институт (не хотел расставаться с точными науками), куда просто не мог не поступить, и избежал чекистского перевоспитания.
Почему я позволил себе коснуться своей мелкой истории? Ну во-первых, потому что ее-то знаю изнутри (в буквальном смысле — заработал на ней язву), а во-вторых, потому что она во многом определила мою судьбу. По-моему, должны быть интересны не только борения Сахарова и Солженицына, но и хоть какое-то сопротивление «маленького человека». Пусть оно выражается всего лишь в естественном проявлении шестого чувства: робкого чувства собственного достоинства. Но и это не прощали. То, что в брежневские времена не очень старались, говорит только о старческом рассеянном склерозе режима, а отнюдь не о его сути.
Как обстоят дела с наследием ГУЛАГа в наши времена?
Мы — даже так называемые интеллектуалы (интеллигенцию все-таки почти удалось истребить, как-никак скоро 100 лет разнообразных усилий) — по-прежнему говорим на блатной фене с биодобавками мата, поем блатной шансон. Это вынесено из ГУЛАГа.
Доносов не стало меньше. Только теперь они преимущественно корпоративные и «экономические». Хотя и политические, и, так сказать, нравственно-этические в последнее время лавинообразно нарастают. Это тоже ГУЛАГ.
Появляются законы, читая которые вспоминаешь о демократичности сталинской конституции (конечно, не исполнявшейся) и дезавуировании нынешней, хоть и пропрезидентской, но в остальном тоже ничего. Утверждает эти законы нынешняя Госдума — что-то вроде прежнего Особого совещания. Наследники ГУЛАГа.
Ну а те, которые не ссученные и не воры, — мужики? Стоит им, терпилам, включить телевизор (а попробуй не включи, когда другие развлечения, кроме водки, не по карману!), они сразу же, уставившись в очередной сериал, попадают если не в камеру к уркам, то на допрос к следаку, а тут и до ШИЗО недалеко. Или до паранойи…
Но главное — единомыслие, учрежденное и внедренное таки во всей России. (Когда — после ельцинской разлюли-малины даже не заметили.) Эти 80 процентов граждан, поддерживающих нынешнюю безумную и потому крайне опасную госполитику, — это и есть самый настоящий ГУЛАГ. Внутренний, как тюрьма. Ведь, может быть, страшнее всего в сталинском ГУЛАГе были не пытки и издевательства над политзэками, а вера, несмотря ни на что, большинства из них в справедливость дела Ленина-Сталина.
Ну и к иностранцам — с куда более развитого экономически и культурно Запада — тогда, как и снова сейчас, никакого пиетета не испытывали. Сейчас «мочат» в основном виртуально, в информационной войне, тогда расстреливали на равных с гражданами СССР. Самый страшный пример — Катынь. Но далеко не только…
