Земля невелика, и укромность ее утеряна. Везде люди. Пусть живут, разумеется, раз родились. Уничтожать их не надо (говорю я, будто не принадлежу к популяции), но чрезмерность их густоты и бессмысленности существования наводит на мысль, что основной их функцией (опять отстранился) является продолжение биологической составляющей. Животное — оно и есть животное. Высшее, безусловно. Впитало, скотина, все достижения позвоночных сородичей. Почти все. Нет ядовитых зубов, как у змеи. Зато умеет говорить слова, которые убивают, парализуют и от которых сворачивается кровь.
Земля населена. Эта гипотеза находит подтверждение, едва выйдешь на улицу. Подтверждается она также в метро, в театрах, на войне и в совершенно диких местах. Стоит тебе или ему (ну не мне же) упасть в копну с контрагентом или, расположившись на берегу речки, откупорить шампанского бутылку (образно), чтоб побурчать о жизни с Беранже, как тут же появляется некий персонаж и спрашивает: как пройти на Малоярославец, не нужны ли нам часы «Ролекс» по щадящей цене пятьсот рублей или как по-быстрому все-таки обустроить Россию?
Куда спрятаться? Вся суша оконтурена границами притязания. А хотелось бы приязни без границ, раз уж нельзя не общаться. Тотальный (то есть всеобщий и всеобъемлющий) идиотизм масс на ограниченном пространстве радует только исследователей (материала много, и затраты на него невелики) да политиков как вершину эволюции явления. Уничтожение среды обитания и кормовой базы приближает сроки завершения эксперимента под названием «жизнь на Земле». Триумфальной коде мешают неудобья на манер пустынь, гор, приполярных снегов, бесполезных (в силу недостижимости) океанских глубин и некоторые осмысленные сообщества — допустим, Исландия со своими чуть не четырьмя сотнями тысяч жителей, со своими древностями, языком, культурой и парламентом, со своим нобелевским лауреатом в области литературы и единственной втоптанной в землю (и то зубчиками вверх, потому замеченной) пивной пробкой — признаком посещаемости страны.
Или Гренландия.
Или Антарктида.
Антарктида — да! Белое пятно на всех глобусах. Белое — признак чистоты и неведения. Неполного ведения, к счастью, и сегодня. Кое-какая международная мелкая сыпь украшает континент, но вреда от научных исследований пока немного. Антарктида себя защищает. Морозами и ветрами. Людям приходилось (да и теперь случается) проявлять одержимость в освоении континента — качество, которое сочувствующие не без основания назовут героизмом. Страсть преодоления, впрочем, не требует зрителей. Признание узкого круга посвященных и осознанное тщеславие — достаточная награда за порыв.
Двадцатый век — время последних географических открытий. И хотя существование «Терра аустралис инкогнита» («Неведомая южная земля») было предсказано Аристотелем еще в IV веке до нашей эры, понадобилось чуть не две тысячи лет, чтобы человечество убедилось, что она действительно существует.
Какие имена из детского мира приключений! Вот Магеллан проплывает между Южной Америкой и Огненной Землей. Не она ли Антарктида? Вот сэр Френсис Дрейк случайно обнаруживает пролив южнее Огненной Земли — место соединения Тихого и Атлантического океанов; вот Джеймс Кук пересекает Южный полярный круг; вот Фаддей Беллинсгаузен заплывает дальше Кука и открывает Южные Шотландские острова; вот Дюмон-Дюрвиль открывает новую землю; вот экспедиция Генриха Булля высаживается на континент… А дальше Скотт, Шеклтон, Вильсон, Амундсен, Дригальский, Шарко, Моусон — десятки и сотни бесстрашных исследователей и рисковых охотников за тюленями осваивают Антарктику.
А тут мы… «Не смотаться ли на южный континент?»
Виктор Анатольевич Такнов лежит на койке в маленькой каюте и читает умную книгу. Мама приучила его читать с детства приличных писателей, и он не может отделаться от этой ненужной в среде нынешних сорокалетних привычки. Он лежит под одеялом и удивляет меня. Ему всегда жарко и медленно.
— Пошли на палубу, киты по левому борту.
— Большие? — с интересом спрашивает Такнов.
— Малые полосатики.
— Малые…
— Но для малых полосатиков — большие!
Он улыбается, словно извиняясь за китов, и продолжает читать. Ему всегда надо, чтобы самые большие (если киты) или самые медленные (если черепахи).
— Ты видел черепаху? — спросил он меня на Галапагосских островах. — Самая большая. — В глазах его вспыхивает гордость, будто он ее и вырастил.
— И шустро так ходит.
— Шустро? А должна бы медленно, — замечает Виктор Анатольевич, теряя интерес.
Итак, он лежит в холодной каюте сухогруза Chinook, наскоро переоборудованной под пассажира, и читает содержательную книгу португальского писателя Сарамаго. Наше жилище лучше остальных, поскольку в нем есть туалет и душ. Правда, в душе нет воды, поскольку трубы проложены вдоль борта и замерзли, а на иллюминаторе толстый слой льда. Команда, которая не выплывала ранее из территориальных вод и знает только по книжкам, что такое плавание в антарктических водах, пребывает в страхе и осторожности.
У капитана Эухенио Олива Бернабе опыт есть, по крайней мере жизненный: ему 80 лет. Но с нами он не общается. Поэтому планов его мы не знаем. Но наши ему известны. Мы, ну самая отважная часть компании, намереваемся заброситься вертолетом на какую ни попадя антарктическую гору и спуститься на досках по антарктическому снегу.
Если это произойдет — будет первый, следовательно, чемпионский заезд в истории ледового континента.
Планы группы внушают дополнительный страх нашим хозяевам. Мы и они надеемся на Антарктиду. Мы — что она будет благосклонна и разрешит вертолету сесть на самодельную площадку на борту, взлететь, сесть на горе, еще раз взлететь, подобрать безумцев и вернуть их на корабль. Они — что погода не позволит нам сделать ничего.
Полярные исследователи в прошлом вели дневники, которые помогали восстановить картину прожитого. Предлагаю вашему вниманию выдержки из малохудожественного текста.
«…Ушуайя — столица Огненной Земли, аргентинской ее части. Везде надписи Fin del mundo — конец света. Выглядит привлекательно. Светит солнце, все ходят в майках. В харчевнях — очаги, отгороженные стеклом от зала. У огня — бараньи туши. Сбоку. Готовятся на тепле от костра.
Выяснили, что корабль стоит не в аргентинском Ушуайя, а в аргентинском Пунта-Аренас и туда надо лететь самолетом posible — «возможно, завтра». Ну послезавтра.
…Идем Магеллановым проливом к океану. Дождь, ветер, низкие облака. В проливе Бигля летают буревестники. Все серо-черное. По берегам — сопки, горы, ледники.
…По прогнозам, идти до антарктических островов — четверо или пятеро суток. Впрочем, как все у чилийцев, приблизительно.
…Команда вышла на палубу, чтобы не пропустить выход в океан и мыс Горн. Мыс Горн — легенда мореплавателей. Крайняя южная точка Америки. Все моряки, идущие из Тихого в Атлантический океан (или наоборот), проходят ревущими шестидесятыми широтами мимо мыса Горн — невысокой, с зазубриной, скалы.
По морскому обычаю, если ты прошел мыс, имеешь право вдеть в ухо серьгу. Не знаю, правда, в какое.
…Пятый день плавания. На палубе — Анатолий Иванов, инструктор и мастер подводного плавания. Он собирается нырнуть в Антарктиде, среди льдов. Среди льдов ему не удастся: погода и нежелание команды рисковать не позволят ему увидеть айсберг под водой, но в прибрежных водах у станции «Беллинсгаузен» он все-таки нырнет.
Он стоит с трубочкой и смотрит в бинокль.
— Вы думаете, там земля?
— Облако, похоже…
— Да, облако. Землю обещали к вечеру.
…Днем появился первый айсберг. Сквозь тучи пробилось солнце и осветило льдину, на которой расположилась небольшая колония пингвинов.
Олег Цветков в цветной панаме, с фотоаппаратом обращается к обществу:
— Я знаю, кто мы: команда по снижению статуса Антарктиды как труднодоступного места.
— Сними панаму, — говорит ему Дима Круглов, — не провоцируй погоду.
Олег панаму не снял, и через час задул сильный ветер. Однако пролив Дрейка мы уже проползли. Появились низкие и темные антарктические острова. Справа — Вильямс, слева — Кинг-Джордж.
…Ночью вошли в залив Potter Сove — тихое место с голубым льдом по высоким берегам и горой, напоминающей гигантскую, слегка приплюснутую сверху шахматную ладью. Под горой десяток домиков красного цвета — аргентинская база.
Первый помощник Гастон Риверас Корте объяснил, что мы укрылись от ветра и теперь пойдем в другой залив, где базы Чили, Китая и российская станция «Беллинсгаузен». Там — взлетно-посадочная полоса и вертолет.
— Когда полетим на гору?
— Посибле маньяна.
— Ну да.
Через два часа Chinook бросил якорь.
В бинокль было видно красный вертолет на плоскогорье, возвышающемся над островом. Правее, на вершине, стояла аккуратная деревянная церковь, привезенная по бревнам из России. Ниже — красный поселок нашей базы «Беллинсгаузен». На бесснежном берегу — сарай с лодкой и небольшая самоходная баржа «Амдерма». Слева — разноцветные домики чилийцев.
Трое из команды снарядили лодку и пошли к берегу договариваться о вертолетах. Вскоре вертолет поднялся, пролетел над кораблем, пилот посмотрел на нашу самодельную посадочную площадку, да и улетел себе прочь.
От русской станции отошла лодка. Мы стали ей махать. Нам махнули в ответ. Вернулись чилийцы. Завели машины — и пошел Chinook со всеми посетителями суровым морем к острову Ливингстон, куда утром предполагалось прислать (кем-то) вертушку, чтобы скатиться на сноуборде с горы.
…40 миль шли четыре часа вдоль туманно-серых берегов и в темноте бросили якорь у острова Половины Луны в заливе Луны. Сначала стояли на внешней стороне серпа, потом ветер переменился — и перебрались на внутреннюю, однако и здесь не задержались, потому что ледяной ветер разгулялся баллов до пяти и оставаться у острова команда боялась.
В полночь мы двинулись против ветра к тому же острову Кинг-Джордж, откуда ушли накануне.
Корабль скрипел и дрожал. Временами машина не выгребала, и корабль при полном ходе просто стоял на месте. Удары волн сотрясали корпус. Все, что могло свалиться с полок, свалилось. Путешественники притихли. Статус труднодоступного места Антарктида восстановила без труда.
Часа в четыре ночи мы проползли в пугающей близости от айсберга. Насколько это было опасно — стало понятно на следующий день, когда ребята от безделья затеяли играть в футбол в трюме. Там не было ни одной водонепроницаемой переборки! На машинной палубе их тоже не было. Любое касание льдины заливает машину и трюм, и даже если предположить, что судно не теряет плавучесть, — оно наверняка теряет ход, и ветром его уносит либо в океан, либо на скалы…
Нам повезло, не утонули! Одолев обратный путь в 40 миль за пятнадцать часов, Chinook бросил якорь у знакомой горы-ладьи, у аргентинской станции.
Целый день мы простояли на рейде, обсуждая, как ловко нас облапошили: вместо судна ледового класса — каботажный сухогруз, вертолет — миф, материк — миф и пионерный спуск с антарктических гор — тоже миф.
На закате дня спустили обледеневшую лодку «Зодиак» и по обледеневшему трапу спустились в нее.
Высадились у аргентинской базы. Дома-контейнеры, две сферические кабины с одной кроватью — санаторий, как предположил Такнов.
Ребята, схватив доски, полезли на горку в центре поселка и, не снимая спасательных жилетов, скатились метров по двадцать. Есть. Антарктида покорена.
Спустя полчаса мы лезли по штормтрапу обратно на борт. Вокруг — синие льды, белые снега, нерезкие из-за несомой ветром снежной пыли, горы и солнце, выборочно и ненадолго освещающее шальным лучом всю эту мрачную и приземистую красоту.
Chinook вновь переполз в бухту, на берегу которой стоит наша станция, и бросил якорь. Было очевидно, что чилийские доблестные покорители южных морей больше никуда не двинутся. Во всяком случае — с нами.
…Мы высадились на берег. Костя Грамотнев сходил на «Беллинсгаузен» и вернулся с начальником станции Олегом Сахаровым, который нам сказал, что у взлетной полосы есть гостиница, что ветер усилится, что можно съездить или сходить на атлантический берег острова, где колонии морских слонов, пингвинов, котиков и львов. Кроме того, он сообщил, что мы можем считать себя гостями станции.
Мы отдали зимовщикам все, что набрали на благосклонный случай: рации, пленку, кассеты, еду и питье. С этим, впрочем, у полярников было хорошо и без нас. Три дня, пока дуло, мы ужинали и обедали у них, развлекая рассказами о жизни страны, которую они покинули кто полгода, кто год назад.
…Взлетная полоса обрывается над океаном, по которому ледяной ветер гоняет огромные волны, украшенные барашками. Отвесные стены скал украшены ледовыми юбками. Спускаемся к воде. Медленно. Сумка с фотоаппаратами едет по обледенелым камням. Накрываю ее, как ребенка, и съезжаю вниз. Действительно, здесь потише. Прямо передо мной — котик на фоне буйного океана. Снежная пыль и ледяной ветер не дают расчехлить камеру. Фотографирую глазами.
Такнов машет рукой — иди сюда. Иду. Вдруг на меня, как собака, кидается морской лев. Еле удрал, ей-богу. Витя стоит у лежбища морских слонов — их штук тридцать — и хлопает самого, естественно, большого по спине. Слон не шевелится. Над ними по снежному склону идут не спеша пингвины. Поморники прыгают по берегу, изредка расправляют крылья. Дикая, нетронутая, благословенная природа…
Потом двое суток сидели в гостинице, изредка выходя на российскую базу — поговорить с мужиками, избравшими Антарктиду предметом страсти и изучения.
Снял нас с антарктического острова «Геркулес» уругвайских военно-воздушных сил и вернул в Пунта-Аренас.
Антарктида полностью отстояла свою независимость от случайных любопытствующих пришельцев. Впрочем, если постараться, можно напакостить и там… Только зачем? Это — место безусловной чистоты. И туда тянет опять.
