Не мое дело раздавать титулы. Но наедине с собой все чаще думаю, что мой друг Сашка почти великий, а то и просто великий поэт. Почему не решаюсь произнести это вслух, чего Сашке не хватило для всеобщего признания? Мне кажется, великий поэт — это талант плюс судьба. Талант у Сашки был выдающийся. А вот судьбы не хватило. Не был гоним, не сидел, из страны не изгонялся, не рвал воздух на митингах, не клеймил конкурентов, даже в пьяных скандалах замечен не был. Стихи писал великие, а биография рядовая! Журналист молодежной газеты…

Странно и немного обидно, что масштаб поэта первыми разглядели не коллеги по жанру, не критики, даже не друзья, а редактор «Московского комсомольца» Паша Гусев. Сразу после смерти Аронова у входа в редакцию самой популярной газеты России повесили мемориальную доску. А мрамор — материал прочный, и сто лет продержится. Вот и получил мой друг Сашка свой билет в вечность. Дай бог, чтобы ему не было слишком холодно в этом одиноком пустом пространстве!

Леонид ЖУХОВИЦКИЙ

Прозёванная классика

Шолом-Алейхем заметил: «Талант, как деньги: или есть, или нет». Аронов поправил: «Талант, как деньги: то есть, то нет». И он же, Аронов, говорил: «Поэтом нельзя быть. Поэтом можно бывать».

Он утверждал, что у поэзии есть только две настоящие задачи: побороть смерть и вернуть разлюбившую женщину. А однажды прибавил: «Странная это профессия… чтобы дописать стишок, к утру надо помереть. А потом встать и идти на службу».

До «МК» он работал матлингвистом в Центральном экономико-математическом институте АН СССР. В интернете удалось разыскать ответ Аронова на вопрос анкеты (начало 90-х, сборник к тридцатилетнему юбилею института).

«Что в ЦЭМИ было, по вашему мнению, наихудшим?» Аронов, как всегда, честен: «Работа, в которой ничего не понимал».

Ушедший в газетный народ этот король королем и оставался. Но почему-то это никого не оскорбляло.

«…Неуроненное Ароновым/Журналистики русской перо», — написал Евтушенко на стене его крохотного кабинетика.

Верно написал, но, увы, не про главное Сашино дело. По-честному, надо было бы «…Поэзии русской перо». Да, видимо, не легло в размер.

За что же этого, казалось бы, классового чужака любили газетчики от редактора до машинисток? За то, что был хорошим журналистом? Ну да, очень хорошим и очень честным. Только вряд ли дело в этом. В чем?.. А в том, что был по-детски открыт. И с любым, как ребенок, — на равных.

Он предлагал дружбу как норму общения, норму общежития. Дружбу и полцарства в придачу. И уж твое дело, отвергать или принимать то и другое. Он был подлинным эгоцентриком, но без единой капли эгоизма. Свой лирический эгоцентризм он распространял на ближних и дальних, всех, кого он с легкостью включал в орбиту своих переживаний и сопереживаний. Это было воистину по-королевски.

Его и держали за успешного, постоянно печатавшегося газетчика. И потому слава его была и впрямь какой-то уж слишком сокровенной.

Общение на его уровне общения предложить ему могли лишь немногие.

Веселая московская компания. Литературное объединение «Магистраль». Все молоды. Все — гении, или около того. Правозащитник Павел Литвинов (тот, что в том же 68-м вышел на Красную площадь, протестуя против оккупации Чехословакии) запомнил очень смешную эпиграмму и, когда я под рубрикой «Прозёванная классика» выложил в фейсбуке стихи Аронова про Николая I, бросил в комменты: «Сева Некрасов писал: «Очень много у Аронова Маяковским уворовано».

Что ж, Маяковский для Аронова — конечно, учитель.

Но Аронов даже по юности — не подражатель Маяковского. Он, может быть, единственный стoящий поздний его ученик. Но были и другие учителя. Разбирая ароновские рабочие тетрадки, я обнаружил нигде не напечатанное (даже и на пишущей машинке!) его стихотворение начала 80-х, его поэтическое кредо:

Корова пасется на пышном лугу. А я-то что сделать смогу? А мимо несется стремительный конь. Но ты меня с этим не тронь. Вот если корова верхом на коне — Тогда она скачет ко мне.

Виктор Шкловский в опоязовской своей молодости придумал понятие художественного остранения. Он полагал, что новизна прозаических (да и поэтических) текстов определяется тем начальным, остранённым взглядом творца, который становится и причиной, и основой высказывания. Но то, что для большинства стало приемом, для Аронова было естественной обыденностью его необычного зрения.

Поэт до мозга костей, и стихи, и окружающий мир он воспринимал не только в звуковом их трехмерии, но в том четвертом измерении, о котором говорил Мандельштам.

Потому-то его парадоксы столь неожиданны и столь естественны. И абсолютно неподделываемы. Они авторские, ароновские.

Андрей ЧЕРНОВ

От редакции.

Скоро на прилавках появится книга избранного Александра Аронова «Обычный текст». Издана «Московским комсомольцем». Спасибо!

А уже сейчас книгу избранной лирики Александра Аронова (составитель Андрей Чернов) можно прочитать в Сети: nestoriana.wordpress.com

Александр АРОНОВ

Обычный текст

Леониду Жуховицкому

Остановиться, оглянуться Внезапно, вдруг, на вираже, На том случайном этаже, Где вам доводится проснуться.

Ботинком по снегу скребя, Остановиться, оглянуться, Увидеть день, дома, себя И тихо-тихо улыбнуться…

Ведь уходя, чтоб не вернуться, Не я ль хотел переиграть, Остановиться, оглянуться И никогда не умирать!

Согласен в даль, согласен в степь, Скользнуть, исчезнуть, не проснуться — Но дай хоть раз еще успеть Остановиться, оглянуться.

<Ок. 1960. Опубликовано в «Московском комсомольце» 10 марта 1968>

Пророк

Он жил без хлеба и пощады. Но, в наше заходя село, Встречал он как само тепло Улыбки добрые и взгляды, И много легче время шло, А мы и вправду были рады —

Но вот зеркальное стекло: А мы и вправду были рады, И много легче время шло, Улыбки добрые и взгляды Встречал он как само тепло, Но, в наше заходя село, Он жил без хлеба и пощады.

<1978>

Среди бела дня Мне могилу выроют. А потом меня Реабилитируют.

Пряжкой от ремня, Апперкотом валящим Будут бить меня По лицу товарищи.

Спляшут на костях, Бабу изнасилуют, А потом простят, А потом помилуют.

Скажут: «Срок ваш весь». Волю мне подарят. Может быть, и здесь Кто-нибудь ударит.

Будет плакать следователь На моем плече. Я забыл последовательность, Что у нас за чем.

<Вторая половина 1950-х>

Тане

Любимая, молю, влюбленный: Переходите на зеленый, На красный стойте в стороне; Скафандр наденьте на Луне, А в сорок первом, бога ради, Не оставайтесь в Ленинграде… Вот всё, что в мире нужно мне.

<1 марта 1980>

— Обычный текст, — сказали ангелы, — Ни свет вставали ни заря, Из Полинезии, из Англии, Похоже, что тащились зря.

Ты покидаешь тучку милую, С утра несешься в дальний путь, Чтобы ему через бескрылое Плечо в блокнотик заглянуть.

А что прочтешь? Что вечер кончится, Что трудно утру наступить, Что больше пить ему не хочется И что не хочется не пить.

Что дали скучное задание, А так нормальное житье, И про одну обиду давнюю — Конечно, как же без нее.

Что часто злится он на девушек, Тогда как сам бывает плох… А мы-то ждали, мы надеялись, Что он нам скажет, есть ли Бог.

<1975>