Крым для России ценен не сам по себе, а благодаря самоощущению, которое он дарит своей новой родине. Маркес писал о людях, но страны, которые управляются не институтами и процедурами, а персональными эмоциями, — наследуют его логику.

В этом и состоит, быть может, драма новой реальности. Крым никогда не был пророссийским — он не знал и не мог знать постсоветской России. Вместо этого все последние четверть века он был просоветским.

С его полуостровным оборонным сознанием Крым был пикейным жилетом. В его представлении «валиадисы» и «чемберлены» кладут жизни на алтарь мечты о вольном городе. Нежелание мириться со своей украинской периферийностью рождало ретроутопию. В ней Крым был орденом на груди планеты Земля, непотопляемым авианосцем, плацдармом для борьбы за проливы и всесоюзной здравницей. Теперь полуостров пошел ва-банк, все произошедшее нынешней весной для него — это отыгрыш 91-го. Уже нынешнее поколение крымчан должно жить при развитом социализме.

Крым сегодня — эскиз той России, о которой вещает коллективный киселев. Идеальный регион с точки зрения Холмогорова и Скойбеды. Есть Крым — и вся остальная Россия, только Россия при этом периферийна по отношению к полуострову. Все равно что свеженького хоккеиста выпустили на поле под занавес матча. Вот он мечется по льду, пытается играть, он полный сил, а все остальные уже довольно устали и привыкли к мысли, что исход матча зависит от директора клуба. А ему — свеженькому и ретивому — это еще невдомек.

На нынешнем этапе эта игра вошла в резонанс с самоощущением Москвы. Потому что сегодня Крым — единственное доказательство имперского статуса России. Расковыряли зайца, распотрошили утку, разбили яйцо и спрятали иглу в крымских горах — поди сыщи. Но чтобы полуостров стал таким, каким он себя видит, нужна самая малость — Советский Союз. А его нет.

Советская реальность для полуострова — это три с лишним сотни предприятий. Это десятки тысяч военнослужащих ЧФ. Это курортный железный занавес, заполнявший пансионаты до отказа. Это исключительная роль самого теплого морского курорта, который только был возможен для страны, застрявшей на рубежах Северного Причерноморья. И, наряду со всем перечисленным, это социальная справедливость. Как минимум в виде более-менее ровного слоя масла, размазанного по коллективному бутерброду.

По факту, единственная страна, в которой Крым ощущал бы себя дома, — это Беларусь. Потому что «белорусский мир», который строит Минск на деньги Москвы, стал последним заповедником СССР. Застрявший в 90-м году, но при этом с сорока сортами колбасы. Где патернализм соседствует с более-менее обустроенным жизненным пространством. Москва же не имеет никакого уникального ценностного предложения. Она двадцать лет топчется в той же очереди к западному окошку, где стоит и Киев.

Что Москва предложит Крыму завтра? Какую реальность будет строить в регионе, который мечтает о новой индустриализации? Какую долгосрочную стратегию выберет, если даже сегодня не может заставить собственные крупнейшие банки и сотовых операторов прийти на полуостров?

Крым — это толкиеновское кольцо. Попав не на тот палец, оно уничтожает носителя. Пока Москва смотрит на себя в крымское зеркало, в нем отражается СССР. Но представлять себя Советским Союзом и быть им — две совершенно разные истории.

Крым ждет от Москвы даже не денег, он требует для себя субъектности. Он хочет всего того, о чем читал в ранних романах Стругацких, где прогресс, новые горизонты и понедельник начинается в субботу. Что произойдет с островом, когда он поймет, что оказался в «Граде обреченном»?

Скорее всего, Крым до последнего будет упорствовать. Но даже если вы не принимаете реальность, это не отменяет ее. Крым хотел обнулить для себя прошедшие четверть века, и, возможно, это ему удалось. С одной лишь оговоркой: мечта о прошлом абсолютно не обязательно переносит в 61-й — туда, где Гагарин и комсомольские стройки. Она вполне способна вести в 88-й, на край новой пропасти.