Мизогиния есть не просто разновидность мизантропии. Мизогиния родилась еще тогда, когда женщин не было в помине. В первоначальном мифе о разделении Хаоса на мужское и женское начала последнему уже приданы черты и вечно страдающей производительной натуры, и жестокосердной предательницы. Заставить сына Крона оскопить мужа и отца — значит приготовить читателя «Теогонии» к худшему из возможных сценариев общественно-политической жизни.
Женские персонажи греческого мифа беспрерывно демонстрируют способность выйти за грань человеческого для того, чтобы нанести самый коварный удар. От Клитемнестры, убившей Агамемнона, до похотливой матроны, чуть не заездившей до смерти неосторожного Луция у Апулея, — женщины опасны либо тем, что не останавливаются ни перед какой преградой ради утоления мести, либо тем, что не в состоянии скрыть и обуздать самую низменную страсть.
Предания о нечеловеческой похотливости женщин вызывают живейший интерес. Самое известное из таких — это миф о Тиресии. Свой дар прорицателя он получил в утешение за слепоту, а ослеплен был в наказание за то, что проболтался о женской похотливости. История Тиресия представляет собой прямо-таки апофеоз мизогинизма. Он становится женщиной, случайно убив на дороге одну из спаривающихся змей, и пребывает в этом статусе семь лет, прежде чем снова встречает спаривающихся змей. На этот раз, изловчившись, он убивает змея-самца и тут же снова превращается в мужчину. Все это нужно только для того, чтобы поведать миру страшную правду: оказывается, женщина не то в девять, не то в десять раз более похотлива, чем мужчина. Поэтому у нее — одни чувства и страсти, а у мужчины — разум и крепкая рука.
На службе этого представления стоит почти вся мировая культура. Никакие научные исследования, никакие политические заявления общественности развитых стран, никакие законы, уравнивающие женщин в правах с мужчиной, пока не в состоянии сделать общим (и мужским, и женским) делом даже формально-юридическое обсуждение проблемы.
В иных странах стали работать над самими языковыми формами. В Германии для всех профессий и социальных статусов ввели термины женского рода. Недавно появилась Bundeskanzlerin, «канцлерина» (или «канцлерка»). Адекватного эквивалента в других языках ей еще не приискали. Ха-ха, эта политическая корректность — такая гадость, такая гадость. А уж введение законов, требующих присутствия не менее половины женщин в составе советов директоров компаний, скажем, в Норвегии или в Финляндии, — на мужланском Востоке и вовсе сопровождается презрительной усмешкой.
Язык традиции и традиция языка мешают даже постановке вопроса. Требование убрать дискриминацию, перестать различать эти два соседствующих, как теперь говорят, кластера рода человеческого? Возмутительное вольнодумство.
Мировым прорывом для развитых обществ стало практикуемое там принципиальное неразличение форм сексуальности. Кажется, стартовав с этой точки, двигаясь от признания прав так называемых сексуальных меньшинств, добраться до гендерного равенства будет легче.
Пока получается плохо. Мужчина, выступающий за гендерное равноправие, и вовсе воспринимается как кокетка, токующий в видах привлечения внимания благодарных самок. Мизогиния в обществе усугубляется марциальной эстетикой агрессии, бесчисленными ЧОПами, где каждый мышиный жеребчик щеголяет в камуфляжной форме и с фаллоимитатором по политическому сезону — автоматом Калашникова.
Поможет ли полноценная и последовательная мизандрия преодолеть мизогинию? Конечно, нет. И все-таки политическое сдерживание мужланского ожлобления необходимо. В Москве, самой азиатской из европейских столиц, можно начать хотя бы с рукопожатий: в смешанных компаниях здесь не принято подавать руку женщинам. Как женщины это терпят, не понимаю, не знаю. Но этот омерзительный узус процветает.
Для его преодоления придется забраться туда же, где Тиресий убивал своих спаривающихся змей. Теперь даже змеи под охраной общества защиты природы. А женщины — все еще люди второго сорта. Плебеям в царстве патрициев, им даровано единственное позитивное право — оплакивать своих сыновей.
