Не хуже, чем другие регионы России, Ингушетия подала заявку на прием у себя украинских беженцев. Республика, как говорят в правительстве, готова бы принять и тысячи людей, но пока приехали только 87 человек. В основном те, кто нацелен на скорейшее возвращение домой. Потому что — чего уж греха таить — среди украинских беженцев репутация у Ингушской республики не ахти. Такая репутация, конечно, совершенно не заслужена и опирается разве что на покрытые пылью воспоминания начала девяностых о Чечено-Ингушетии и пролитой крови, — но вот факт: о своем решении ехать сюда люди сообщают с капелькой гордостного надрыва в голосе. Вот, мол, не побоялись после всего, что было, — да прямо сюда, в Ингушетию.
А основной аргумент за Ингушетию был как раз тот, что она при всей своей застарелой репутации находится довольно близко к границе.
Со своей стороны, для Ингушетии слово «беженцы» — это не новая патриотическая погремушка, как для большинства регионов России, не новояз времен украинской кампании. Это обстоятельство, вросшее в ткань жизни. Здесь полреспублики успело пожить в вагончиках — то чеченская кампания, то осетино-ингушский конфликт. Порядка десяти тысяч внутренних беженцев. А тут пошла Украина…
Оксана смущает своим халатиком
Украинским беженцам отвели весь пятый этаж гостиницы «Асса», стоящей на берегу огромного искусственного пруда на окраине Назрани. На фоне новых ингушских гостиниц, встречающих гостей помпезным мрамором и эхом, заблудившимся в бесконечно высоких потолках, «Асса», конечно, смотрится скромницей. Но до недавнего времени она была единственной гостиницей в городе. О чем свидетельствует целый иконостас с портретами знаменитостей, гостивших здесь. И «столовая» «Ассы», которая по случаю прибытия беженцев облачена в скатерти попроще, помнит еще времена, когда была банкетным залом для первых лиц.
В первые же дни беженцы попали под обаяние кавказского гостеприимства не хуже, чем некогда гостившие тут первые лица.
— Какой они замечательный, радушный народ, — делится со мной восторгами Лариса, которая бежала в Ингушетию из Луганска. — Я на базар в первый день пошла. Что там да как… Одна женщина в платке спрашивает: «Вы, я смотрю, беженка?» «Ну да, — я говорю. — А почем пироги у вас?» Так она мне тех пирогов бесплатно насовала. Говорит: «Ешьте, мы через такое сами прошли».
— У моего мальчика был день рождения, приходил мэр города, подарил телефон, — рассказывает соседка Ларисы Света. — И телефон недешевый.
— На выходные нас повезут в горы, у них там очень красиво. Первая группа наших уже ездила, они вот рассказывали. Посмотрим, если уж правда так красиво, — может, и останемся здесь, — смеется фигуристая блондинка Оксана из 518-го номера. Ее устроили в школу учительницей. В коротеньком домашнем халатике она в коридоре гостиницы раздает указания помощнику мэра:
— Бассейн им нужен и тренер, чтобы тренировал! Чтобы не болтались они!
— Будет бассейн, через полтора месяца уже будет, отвечает помощник и упирается глазами то в пол, то в дверной косяк.
— А сейчас что, нет в республике совсем бассейна? — напирает Оксана, привыкшая, как многие украинские женщины, добиваться своего.
Помощник что-то мямлит, отводит глаза.
— Мы по первому времени никак не могли в толк взять, почему нам на улице все машины фа-фа. Потом уж, когда стали нам свистеть, дотумкали мы, начали как-то закрываться, — рассказывает мне потом Оксана. — А то одна женщина из наших еще рассказывала, что к ней прямо вот подкатил мужик и говорит: «Еще раз увижу тебя в брюках — не обижайся». А так-то сказать: всю жизнь мы в джинсах ходили, и откуда чему другому взяться, если мы из дома в чем есть бежали?
— Нас вообще замучили вниманием, — признается беженка Наташа. — То минздрав, то соцработа, то следственный комитет со своими допросами. Их много — а нас горсточка всего! Телевидение… Сегодня пожарные приезжали на беседу — загребли всех, кто не успел убежать. Хотя не пожалуюсь: хорошо мы тут живем в сравнении с остальными, кто в другие места поехал.
Мэр Назрани Алихан Тумгоев тоже в приезде беженцев предпочитает подчеркивать только позитивное. Хотя знает о нескольких стычках между местной молодежью и приезжими, но уверен, что все они носили «исключительно только покамест бытовой характер». Он рассказывает мне про беженцев, как про прибавление в своем городском хозяйстве:
— Кто хочет у нас работать — всех трудоустраиваем. Кто хочет учиться — тоже всем нашли места. Вот у нас есть Юра с Луганска. Всю жизнь работал в тюрьме. А сейчас на пенсии уже. И мы у него спрашиваем: «А вас не тянет поработать? А то у нас как раз новое СИЗО в Карабулаке!» А в Ростове у них есть еще такой человек, я узнавал, — дизайнер-архитектор! Я его к себе в Назрань выпишу!
— А что, в Назрани разве нет своего архитектора? — спрашиваю я и вспоминаю повсеместные мраморные интерьеры.
— Есть. Слава богу, слава федеральному центру, — у нас много объектов новых строится. Но я хочу, чтобы у меня было, как в Москве, — отвечает мне мэр, удовлетворенно откидывается на спинку стула и складывает руки на груди в аккуратный замочек.
Алихана Тумгоева в республике многие любят — во-первых, потому, что привел Назрань в божеское состояние, так что она хоть на город стала похожа. Ну а в основном — за феерическую его экспрессию. Про широкие личные жесты в адрес беженцев он мне рассказывает с жарким пафосом:
— Про деньги здесь зачем говорить? Это люди с разбитым сердцем, которые никто не останется без внимания! А как по-другому? По-другому и не может быть в империи, я считаю!
Мне кажется, он играет, чуточку провоцирует меня. Но нет: вижу — он серьезен.
Похожую мысль, но с соблюдением политеса, проводит и глава республики, который в недавнем разговоре сказал мне: «Мы хотим принимать посильное участие в размещении беженцев, потому что Ингушетия — часть большой страны, и наша республика тоже должна участвовать гуманитарных в процессах».
У артистичного Алихана Тумгоева в республике амплуа ровно такое, как у Жириновского на федеральном уровне: в лоб сказать то, что основное руководство выражает тонким языком дипломатии. Не случайно во время очередного недопонимания между чеченским и ингушским руководством он по телевидению выступил с пространным и жестким обращением в адрес лидера «так называемого братского народа». Смелость, которую не многие бы себе позволили, но при дворе всякого большого руководителя всегда есть люди, которые могут в лицо говорить самое неприятное — и им сходит.
Свои и чужие беженцы
Недопонимание между главами вышло как раз из-за беженцев — но не украинских, а своих, коренных.
Ислам Кадыров, мэр Грозного, приехал недавно в ингушский поселок Промжилбаза под Карабулаком. Промжилбаза — это пункт компактного размещения беженцев, один из самых известных. Очень неблагополучное место. Здесь в основном жили переселенцы из Чечни, еще со времен военных кампаний. Выдавали им, конечно, какие-то компенсации за утраченное жилье, да только многие пускали эти деньги на текущие проблемы. Кто-то лечился. Кто-то женился. Другие просто детей кормили. Лагерь пытались официальным путем разогнать, через суд всех бывших беженцев выселить… Можно, конечно, возмущаться по поводу иждивенческой психологии, воспитанной государством в нищих людях, да только лучше было возмущаться раньше — когда государство разбивало из «градов» их дома.
В последние годы народ с Промжилбазы потихоньку разбредается по республике: кто-то соглашается на ежемесячные 5000 рублей, которые республика выдает беженцам, сохранившим статус, на съем жилья (чтоб глаза не мозолили). Другие просто переселяются — к родным или еще куда, понимая, что ни от республики, ни от государства в целом никаких уже выплат не будет, хоть ты умри в своем вагоне.
И вот теперь мэр Грозного решил вдруг посмотреть, как у этих беженцев дела, не нуждаются ли они в чем.
В Карабулаке случилась закономерная стычка между местной полицией и охранниками Ислама Кадырова. Полиции не понравилось, что гости на его территории ведут себя по-хозяйски, не дают свободно ходить; а гости, охраняющие важное лицо, никак не могли взять в толк, чего это полиция возмущается: не понимает, что ли, кто приехал? Между чеченскими и ингушскими силовиками давно уже терки такого плана, являющиеся прямым следствием натянутых отношений между руководителями этих двух горячих российских регионов.
Пустячному в общем-то инциденту было уделено большое внимание и на ингушском, и на чеченском телевидении. Ингуши представили дело таким образом, что представители властей соседней республики прибыли в Карабулак без согласования своего визита, а без стука в дом заходить нельзя, даже в дом брата. Чеченцы выбрали другой разрез, сразу подняв проблему беженцев, которой ингушские власти будто бы не занимаются, будучи «некомпетентными», а теперь еще встревают и мешают «истинным патриотам» ее решать.
(Словосочетание «истинный патриот» — очень популярно на Кавказе. Как только вспоминают «истинных патриотов» — знай, будут что-то делить.)
И вот, всесторонне изучив проблему, Ислам Кадыров решил забрать беженцев к себе. Натурально, подогнали грузовики, и несколько семей с Промжилбазы в них погрузили, повезли в Чечню. Были среди них даже и ингушские семьи — брали всех, без разбору.
Пока назад вернулась только одна семья, все остальные, как рассказали мне в ингушском «Мемориале», предоставленным в Чечне жильем вполне довольны.
Собирание земель
Во всех этих ситуациях с беженцами — что с украинскими, что с чеченскими и ингушскими — мне представляется очевидным одно: никому из действующих в этой истории лиц по большому счету нет дела до них как до живых человеческих единиц. Беженцы — инструмент и ресурс для утяжеления собственных позиций. Украинские беженцы нужны для демонстрации Москве своей причастности к вершимому в Украине делу (мертвыми-то добровольцами особо не похвастаешься). А чеченские и ингушские беженцы пригодились вот в местной разборке между двумя кавказскими главами.
Евкуров и Кадыров сильно спорят. Формальная причина — территории. Сунженский и пол-Малгобекского района, официально принадлежащие Ингушетии, решением чеченского правительства уже несколько лет как прирезаны к Чечне — со ссылкой на некие «исторические основания». И федеральный центр по этому поводу молчит: разбирайтесь сами. Существование двух центров тяжести на Кавказе, конечно, выгодно Москве — а там будь как будет.
На деле амбиции Чечни, конечно, шире полутора районов Ингушетии. «Исторические основания» есть и в отношении части дагестанской территории, и по Ставропольскому краю такая же ситуация. Но Ингушетия-то еще совсем недавно была своя, родная. Так что вся официальная риторика чеченского руководства в последние годы сводилась к тому, что братскому ингушскому народу достался плохой руководитель. Подтекст прочитывался легко: республики надо обратно объединить.
Однако эта идея не находила отклика в ингушском обществе, даже среди противников Евкурова: самостоятельность, республиканский статус ингуши выстрадали. Судьбы соседнего народа они не хотят — у них своя судьба.
Теперь же риторика Чечни поменялась. Речь идет уже не о плохом руководителе братского народа, а о замечательном главе Чеченской Республики, которому проблемы соседей не кажутся чужими. Многие ингушские общественные деятели, духовные лидеры, коммерсанты и даже оппозиционеры ездят к Кадырову на совместные молитвы. А вместе с ними обратно в республику приезжает мысль о том, что не так уж страшен черт, как некоторые малюют.
Вот и беженцы: сколько в Ингушетии мыкались — а чеченский глава взял и разрешил их проблемы.
Евкуров на такого рода упреки старается отвечать по существу, вспоминает, что среди тех, кого увезли в Чечню, уже и не было людей со статусом беженцев, что все они в свое время получили и потратили компенсации, что баба с возу — кобыле легче… Но пусть даже все это и правда, но тем более уверенной и щедрой смотрится на фоне этих разговоров фигура чеченского «собирателя земель», чьей щедрости на всех хватит.
Крым всем преподнес отличный урок: иногда не обязательно воевать, чтобы взять то, что тебе нравится.
