СюжетыКультура

Ромео против Цезаря

Фестиваль «Соло» представил свое главное событие

Этот материал вышел в номере № 111 от 3 октября 2014
Читать
Фестиваль «Соло» представил свое главное событие
Изображение
Изображение

Объявленный скандалом, анонсированный как нечто тошнотворное, «Юлий Цезарь. Фрагменты» Ромео Кастеллуччи прежде всего красив мрачной и лаконичной красотой античной притчи.

Средства режиссуры здесь читают пьесу не столько вместе с артистами, сколько — вместо артистов. Они — главное. И еще пространство, решенное скупо и ярко.

В Москву привезли всего 50 минут из многих часов спектакля. Эти фрагменты поместили в точный контекст. Не стану гадать, как идет спектакль среди римских мраморов или в интерьерах дворцов; московская среда выглядела идеальной: подземный зал коллектора высотой в 16 метров, с тяжелыми колоннами был похож сразу на местное отделение Аида, ободранные римские термы, сбывшийся в бетоне кошмар. Цвет — темно-серый с тонами тлена.

Как рассказана история? По большей части — вне текста.

Медленно выходят босые в белых рубахах до пят актеры, один проходит в центр, за маленький столик, включает аппаратуру. Опускает в себя видео-эндоскоп, зонд с камерой. На стене в круглом луче вспыхивает — крупно и подробно — словообразующая жизнь горла: гортань, гланды, малый язык, холмы большого языка, костные пластины челюсти, трахеи, их сокращения, спазмы, дрожь. Пульсация слова — сродни космосу. Процесс выглядит невероятно интимным, ассоциация одна — влагалище. Рождение речи тождественно рождению человека.

Монолог Флавия и «…вского», театрального новатора всех времен, начинается агрессивно: «Прочь! Расходитесь по домам, лентяи!» Поток речи все смешивает — гнев, ярость, страх, тирана, толпу. Намерение убийства, зреющее в гортани, поражает интимной бесстыдностью. Материалом лабораторного опыта выбраны именно римляне, в чье воспитание входила риторика, ораторское искусство. Предмет исследования — путь речи. Смех, окрик, упрек горло рождает по-разному, мы видим. Но видим и другое: человек — лишь проводник, слово проходит сквозь него, как энергия, и кто кем владеет — человек словом или оно им? Бродский, презиравший театр, но плененный античностью, был бы заинтересован.

Играют не только актеры — их лица, возраст, сложение. Симоне Тони (Флавий и «…вский») похож на Христа, Марк Антоний (Далмацио Мазини) — на старого клоуна, Цезарь (Александр Павельев) — на Понтия Пилата. Распятие слова — одна из задач семантической режиссуры Кастеллуччи. Оказывается, и предельный физиологизм может быть условным.

Цезарь стар, не говорит ничего. Его поступь, каждый жест сопровождают звуки грома, движениями он покажет все, что составляет суть власти: подчинение, уничтожение, выстраивание. Сомнение, колебания — гибель. Указующий перст поднят вверх. В этой жестикуляции, заместившей речь, Цезарь стоик, тиран, страдающий человек. Его пурпурная тога пламенеет на фоне колонн. Убийцы легко превратят ее в мешок, умело застегнут молнии, опустят труп на пол. Брут протащит его под ногами зрителей.

Марк Антоний с трудом поднимется на пьедестал: оплывшее тело, бело-красная тога. Его рассказ об убийстве императора — сухой плач без слез. Реальная операция на горле — трахеостома — отняла у актера возможность говорить, и дыра в старом горле — рифма к той, молодой гортани, где зрело преступление. К нам доходит лишь тень голосового усилия, предсмертный шелест звука с рефреном «…а Брут — достопочтенный человек». Эта хриплая антиглоссолалия производит впечатление, толчки, срывы слова куда точнее передают трагизм случившегося, чем могла бы звонкая полнозвучная речь. Опрокинутый бюст на веревке падает сверху, из одного из люков, качаясь, повисает над головой Марка Антония.

Цезаря больше нет. И мучительное сотрясение продырявленной глотки — как толчки крови, выплескивающиеся из ран, нанесенных императору. Одиннадцать прожекторов, закрепленных в железных зажимах справа на сцене, сначала вспыхивают, потом с треском перегорают, рассыпаются осколками. Одиннадцать ножей убили Цезаря. Античный сюжет становится коридором, по которому грубая физиология течет к небесам. Казнь слова знаменует казнь тела.

Текст для режиссера — тот самый пьедестал с надписью «ARS», на который он поднимается, чтобы вивисецировать уже не шекспировский, общий смысл. В таком разъятии слова есть нечто богоборческое. Кастеллуччи, впрочем, давно вписал себя в сонм падших созданий современной сцены и утратил страх. Античность набросила на плечи потомка римлян свою тогу, и в нынешнем составе ее ткани нет дешевой провокативности. Режиссер называет свои действия «аналитической операцией на самом слове». Но что он исследует — природу языка, драму власти, немоту сцены? Думаю, Арто, чьим наследником он назначен, был бы доволен. «Цезарь» — тихий триумф театра жестокости.

Фестиваль «Соло» создал событие. И это — соло Ромео Кастеллуччи.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow