Максимы Анны Политковской
1. Сила зла в анонимности. Поэтому надо все называть своими именами.
2. Ненавижу батальные полотна. Ведь главное в жизни — это ее детали. Только они проверяют нас на человечность. Как отнесешься к трагедии одного человечка — так и целого народа.
3. Сильные руки в отсутствие сердец заняты тем, что подписывают смертные приговоры.
4. Если смотреть через прицел, то дети похожи на боевиков.
5. Страх и вправду искоренил у нас стыд. От страха перестало быть стыдно.
6. Ксенофобия — ненависть к Богу. Если Бог задумал нас всех равными — чего ж мы тогда…
7. Нельзя притвориться свободными.
8. Любовь к Родине не знает чужих границ? Избыточный патриотизм вреден, как все избыточное. Я за тот патриотизм, что с горечью и гордостью.
9. Мы приучились тихо любить — в смысле понимать до донышка. <…> Еще ждать годами. Еще ноги мыть, воду пить. А вот страсти как недолговечного сжигающего огня — фиг вам!
Не способны мы ни на страстный месяц (пусть один-единственный, но сладкий, изнуряющий и соблазняющий на безумие), ни даже на страстный разрыв, когда очевидно, что это разрыв, но так давайте же разрывать на взлете!
10. Сплошное копание в себе, а не желание взять от партнера все счастье до конца, даже если это финальные его часы, и дать ему взамен столько же, пусть даже если завтра пустота на подушке обязательна.
11. Война — отвратительная вещь. Но она вычистила меня от всего ненужного и отсекла лишнее. Мне ли не быть благодарной судьбе?
12. Жизнь заканчивается в одну секунду. И завтра — это слишком блудливое животное, чтобы на него надеяться. Оно способно не навестить тебя никогда. Все — только здесь и только сейчас…
13. Что дальше? Дальше — ВСЕ. Счастье. Как вчера.
Ее называли максималисткой.
Можно и так.
Она же была личностью.
А личность — это всегда ВСПЛЕСК человеческого максимума в индивиде.
Когда случился «Норд-Ост», Аня была в командировке. Террористы, захватившие «Норд-Ост», назвали ее первой, с кем они согласны вести переговоры. Аня срочно вылетела в Москву.
Это из начала ее первого норд-остовского репортажа «Цена разговоров», опубликованного в «Новой» уже после того, как все закончилось, — 28 октября 2002 года.
Аня просит о детях. Отпустить всех детей — они же дети.
Удается договориться только о воде и соках.
В том смысле, что она будет их носить, кричать снизу, что принесла, и тогда ее будут пускать.
Аня выходит на улицу. Там сильный дождь.
(Потом скажет мне: я была как мокрая курица.)
Еще когда только первый раз пытались с доктором Рошалем пойти, два офицера — МВД и ФСБ — вокруг них ссорились. У того, кто из МВД, — приказ, чтоб шли с соками, раз это помощь заложникам. У того, кто из ФСБ, — приказ не пускать.
Одна ходка с водой и соками, другая, третья…
Публикация от 25 ноября 2002 года:
Аня напишет о Ярославе Фадееве:
Даже священник, к которому Ира Фадеева пошла на исповедь, не выдержал. Отказался продолжать разговор: «Простите, но слишком тяжело».
А для Ани «слишком тяжело» быть не могло.
Она несла на себе (в себе) груз, что не под силу сотням журналистов. И никогда не бросала тех, о ком писала. Для нее вообще не было эпизодических людей.
Жизнь сделала ее решительной. Научила работать умело и эффективно.
Потребности нашего государства выше, чем возможности страны. Аня знала это. И выбрала страну.
Она была на стороне (со стороны) только людей. Самых беззащитных, самых униженных, самых забытых.
Для Ани вопросительный знак был гербом свободы.
Вот вновь и вновь она задает вопросы по «Норд-Осту», комментирует, делает выводы.
Я штрихами, пунктиром процитировала две Анины публикации по «Норд-Осту». Но только в посмертной ее книге насчитала их семнадцать. И, кстати, последний — совсем незадолго до гибели.
А за семь лет работы в «Новой газете» Аня написала пятьсот материалов.
И было шестьдесят командировок в Чечню. То есть на войну.
Всякий, кто работает в сегодняшней журналистике, знает, как почти невозможно добиться хоть какой-то реакции от властей.
А ведь Аню еще со страшной силой ненавидели. И признать несравненную ее правоту — было смерти подобно. Но — корчась в невероятных мучениях — признавали.
По сорока Аниным статьям были возбуждены уголовные дела.
Даже ненавидя — ее уважали.
Кстати, о ненависти. Аня умела как-то очень правильно ненавидеть: открыто, яростно и именно тех и то, что (кто) ненависти достоин.
Текст из ее компьютера, опубликованный посмертно, назывался «Так что же я такого, подлая, делала?». Вот концовка:
А книга Аниных публикаций, изданная после ее смерти, называется «ЗА ЧТО».
Тут уже без вопросительного знака.
Настоятельно рекомендую, если не читали — прочесть, а если читали — перечитайте.
Юным журналистам — читать в обязательном порядке. Чтобы ответить самим себе на вопрос: стоит ли наша профессия жизни.
989 страниц.
Прочтете и поймете — ЗА ЧТО.
И самое важное: Аня была не человеком войны, а человеком мира. Совсем не собиралась умирать. И не должна была.
Красивая, тонкая, стильная, с ранней сединой, которая ей очень шла.
Мы не были близкими подругами.
Но, общаясь, разговаривали подолгу. Обычно это происходило, когда Аня возвращалась из командировок.
Она рассказывала о людях, о которых в тот момент писала. Очень подробно и очень сдержанно рассказывала.
Но мы могли долго и упоенно говорить и «о кофточках».
Я в то время любила носить на одной руке много браслетов, и как-то Аня сказала о них задумчиво: «Какой метафизический звон…»
Однажды Аня вернулась из командировки, пришла ко мне, села напротив, сложила руки на столе, как первоклассница, и сказала: «Я влюбилась!»
Это случилось в одной европейской стране, ее позвали на международный семинар, она не хотела ехать, но потом уговорили, всего три дня, и вот она там влюбилась.
Хотя после ее развода с мужем прошло уже несколько лет, мы избегали разговоров на личную тему. И вдруг…
Нет, не хвасталась — скорее смущалась. Очень по-юному, по-девчачьи. Но я как-то почувствовала в ней тишину, покой ибеспечное доверие жизни.
Тот человек, в которого она влюбилась, подарил ей в аэропорту рисунок Эрнста Неизвестного, и вот она, вернувшись домой, прямо на пороге своей квартиры, с этим рисунком в руках, ликуя и сияя, сообщает детям то, что мне: «Я влюбилась!» Дети остолбенели. Наконец Илюша спросил заинтересованно: «Мам, а разве в твоем возрасте такое бывает?»
Пересказывала Аня мне это со смехом. Илюше тогда было двадцать с чем-то лет, ей сорок или чуть больше.
Когда ее дочь Верочка забеременела, Аня просто прыгала от радости. Говорила Верочке: «Представляешь, как эта весть спасительно подействует на прабабушку твоего будущего ребенка!»
Мама Ани и бабушка Верочки, Раиса Александровна Мазепа, лежала в это время в больнице.
Верочка спросила: «Ну ладно, это уже прабабушка, а бабушку, то есть себя, ты внуку или внучке гарантируешь?»
Верочка рассказывает мне это уже после Аниной гибели.
Но тогда, в разговоре с мамой, она не смерть имела в виду, а вечную ее занятость на работе.
Аня сказала: «Я буду очень, очень много заниматься им или ею!»
И начала загодя. Верочка приезжала на дачу, и Аня моментально тащила ей с грядок петрушку и прочую зелень: «Ешь, ешь, это витамины, я сама вырастила».
Когда мы хоронили Аню, боялись за Верочку и ее беременность. Наняли медсестру, чтобы если вдруг станет плохо, укол сделать…
Но Верочка держалась мужественно.
Мамина дочка.
Анина внучка родилась 11 марта 2007 года в 21.45. Ее зовут Анна-Виктория Политковская.
Растет очень позитивной девочкой.
То есть — правильной.