Новелла Матвеева никак не отмечала своего 80-летнего юбилея. Правда, у нее вышли две подборки новых стихов — в «Литературной газете» и в «Нашем современнике». И в «ЛГ», например, напечатано ее стихотворение «Контра», уже процитированное на «Радио Свобода»:

Бывало всякое… Сегодня ж — На ловкачей дивись, Фемида; Для них предательство — всего лишь «Одно из мнений» индивида!

Брависсимо! Гляди, как ловко; Предательство — всего лишь «мненье»! Измена — «выбор точки зренья»! Вредительство — «талант, сноровка»!..

А впрочем, радиоэлита На стороне врага — открыто; Всё меньше игр двойного спорта.

Скажите ж мне: с какой печали Их «оппозицией» прозвали? Не оппозиция, а КОНТРА!

На «Свободе» искренне удивились, как это совмещается с тем, что автор этих строк поздравил Матвееву на «Эхе», заметив попутно, что счастлив быть ее современником.

Что говорить, эти стихи вряд ли украсят биографию Новеллы Матвеевой, — каковая биография, впрочем, остается безупречной: перед нами не донос, а открытое несогласие, не переход на личности, а неприятие позиции. И если она отказывает оппонентам в праве на мнение (чего я, однако, за тридцать лет общения с ней не почувствовал) — не стоит отвечать ей чем-то подобным. Матвеева имеет право на любое мнение, поскольку своему этическому кодексу (и «добрым нравам литературы») не изменяет ни в чем.

Скажу больше: то, что в девяностые она оказалась не в либерально-демократическом клане (не войдя, впрочем, ни в какой другой), абсолютно закономерно. Матвеева — природный и потомственный демократ, защитница угнетенных и нищих, само понятие элитарности ей всегда было враждебно: «И что ни день, нас требует к ноге не то элита, а не то малина, не то разговорившаяся глина, не то иная вещь на букву «г»…

Она одна из многих, кто в девяностые был прежде всего оскорблен и разочарован, кто вместо свободы и желанного равенства (которого не бывает, но о котором поэт обязан мечтать!) увидел цепь грубейших подмен. То же самое случилось с Леонидом Филатовым — что не мешало ему дружить с идеологическими противниками. Путь Матвеевой к восторженным стихам о возвращении Крыма «в отчий дом» — путь естественный и логичный, и пролегает он не через бесконечное возвеличивание собственного «Я», не через личную обиду, не через зависть к новым именам (вообще ей, кажется, незнакомую). Матвеева остается защитницей человека труда, и у нее, в отличие от множества нынешних прихлебателей госпропаганды, это искреннее — с советских времен.

Она была столь же искренней, когда в начале шестидесятых спела «Разве может знать лавина, что такое половина? Будь единою, Германия!». Когда подписывала письма в защиту Гинзбурга и Галанскова; когда защищала опального Кима; когда возражала «новым монархистам» своим так и не напечатанным — даже в «Новом мире»! — «Троном» 1969 года («Я в тронный зал вхожу без должной дрожи»). «Эстет и варвар вечно заодно, лакею вечно снится чин вельможи. Ведь пить из дамской туфельки вино и лаптем щи хлебать — одно и то же», — припечатала она еще в шестидесятые. Ей — мастеру крепкого, точного, звучного стиха — потому всегда так и покорялась форма, что никогда не была для нее самоцелью; высокомерный эстетизм, самомнение интеллектуалов, культурные моды — все это всегда было ей чуждо.

Ничего нового не произошло. И то, что сегодняшняя российская оппозиция представляется ей предательской, — хотя в рядах этой оппозиции ходят на марши те самые люди, кто знает наизусть сотни ее стихов и песен, кто рос на них и детей на них воспитывал, — это классический случай неузнавания: Матвеева не любит богачей и отождествляет их с защитниками либеральных свобод. Что говорить, в этом не только особенность ее мировоззрения, но и наша личная вина. То, что с поздравлениями Матвеевой на первой полосе выходит в день ее 80-летия только «Литературная газета», а большинство прочих изданий ни о какой Матвеевой знать не хочет, — такая же культурная катастрофа, как глухое невежество многих новых школьников, которые слышать не слышали «Каравана», «Следов», «Богов»… Сколько раз был у нас за последние годы повод спеть одну из лучших ее песен: «Боги! Ваш гнев великолепен, но и мелочен. Столько грома, столько пыла, чтобы суму у нищего отнять… Боги! Просить вас больше некому и не о чем. Это все однажды было, не стоит повторять».

Я вырос в учениках Новеллы Матвеевой и ее мужа, поэта и переводчика Ивана Киуру (1934–1992). В их пересказах я слушал многие литературные шедевры, о которых в те годы и не слыхивал. От нее я услышал о ее любимцах — о Жане-Поле Рихтере, Честертоне, Мэтьюрине; у нее учился понимать Диккенса, благодаря ей избавился от множества советских штампов — и увидел в Грине не «романтика», а глубочайшего психолога, фантаста, символиста.

Я не говорю об ожоге от самих матвеевских песен — самого беспримесного, подлинного искусства, с которым мне приходилось иметь дело: слышать поющую Матвееву — значило прикасаться к источнику абсолютной чистоты и силы. Песнями своими она с отрочества — довольно голодного и временами беспросветного подмосковного отрочества, когда ей выпало работать в подсобном хозяйстве чкаловского детдома — защищалась от чужого хамства и непонимания, от чужой злобы и глухоты. Они и посейчас — абсолютная защита: Матвеева терпеть не может, когда ее голос называют хрупким, и он в самом деле один из самых сильных голосов нашего времени. Сильных — потому что в ее музыке, словах, интонациях любой расслышит звуки горнего мира, а раз горний мир есть — никто ничего с нами не сделает. Если Бог за нас, кто против нас? Это общее чувство постоянного присутствия других звуков и красок, которые нет-нет да и проступят здесь, в реальности, — сплачивает сильней любых разделений; и человек, который открыл нам эти ярчайшие и чистейшие краски, донес до нас эти мелодии, — вправе рассчитывать на нашу восторженную благодарность, каковы бы ни были наши земные расхождения.

— Я не лирик, я аскет, обо мне с пафосом говорить нельзя, — сказала мне Новелла Николаевна Матвеева, когда я ее навещал накануне юбилея.

Новелла Николаевна, я очень старался. Живите долго, пишите много.

Новелла Матвеева. Новые стихи

Мы

Мы идем, не уставая. Нуль в кармане, как диплом. Остывая, мостовая Дышит ветреным теплом.

Вечереет. Временами Дуновение судьбы, Не разгаданное нами, Остужает наши лбы.

Ты стихом обуреваем, Песня — в планах у меня… Хорошо, что мы не знаем Ожидаемого дня.

Сбылся тот, который прожит, А стремленья таковы, Что останутся, быть может, Только в шелесте листвы.

Наши мысли, наши речи Старый ясень украдет, И вот так же здесь под вечер Путник, может быть, пройдет.

Но придержит шаг нежданно — Только сердце защемит От того, О чем так странно Это дерево шумит.

+++

Когда грустят матерые, Умеющие жить, Я как-то не догадываюсь, что им предложить.

Пудовый ключ от Ревеля? Большую глыбу с Альп? Грозу в степях? Раба в цепях? Иль собственный мой скальп?

Что делать! Мне не верится, Что им помочь могли б Луч солнца, Цветик аленький И летний лепет лип.