Обдирающий сытый московский зал необъяснимой, высшего толка тревогой, трудный спектакль.
Два эти слова, два понятия — «спектакль» и «Иов» — казалось, ни при каких обстоятельствах не могут сочетаться. Кроме, как выясняется, внутренних обстоятельств Эймунтаса Някрошюса. Библейский текст он осваивает, как личную реальность, и делает фактом жизни сцены.
Странно, не так ли? Но никто так не странен, как Някрошюс. Его выбор «материала» всегда находится в самой напряженной стадии выяснения отношений с бытием, Богом, собой. «Идиот» Достоевского, все главные пьесы Шекспира, «Божественная комедия» Данте — логичные ступени к тексту Библии; но даже и тут, внутри Книги книг, Някрошюс выбирает одну из наиболее сложных, мучительных и отточенных глав Ветхого Завета.
…История известна. Живет праведник Иов, благословляя Бога за все, ему посланное: сыновей и дочерей, богатства, стада, друзей. Как вдруг между Богом и сатаной происходит некий диалог, в результате которого сам Иов и все вокруг него становятся полигоном испытания веры.
Сатана искушает Иова, стремясь добиться от него хулы на Господа. И вот Иов теряет все — детей, стада, богатства. Раздирает одежды, покрывается проказой, и друзья молча садятся в пыль рядом с ним: «и никто не говорил ему ни слова, ибо видел, что страдание его весьма велико». Но и тогда Иов не хулит Бога.
Някрошюс не нашел нужным обременять повествование специальной «театральностью», на которую он признанный мастер; здесь почти нет «решений», костюмы — одежда сегодняшнего дня, на сцене минимум сценографии — скамья, брус, некие подобия скрижалей, письменный стол, который станет пещерой — убежищем Иова, его гробом, из которого вынут все ящики, обнажится сирое нутро. Все тут обманчиво просто, и мизансцены, и метафоры (в отличие от обычных для Някрошюса поэтических шифрованных кодов) простые, как хлеб: рыба, символ Христа, котелок, в который собирают камни и из которого разбрасывают…
На сцене словно бы ничего не происходит, но у зрителя возникает ощущение стихии, швыряющей его как щепку. Да, Иов держит головой бревно, да, у сатаны есть лопата, которой он готов закопать каждого, да, «работают» пустые ящики письменного стола, словно крылья или фрагменты человеческого скелета, — будет миг, когда они вернутся на место и муки Иова кончатся.
Крупность этого спектакля не улавливается простой оптикой взгляда: он разбирается с каждым в зале по его собственному лекалу; его и пересказывать дело неблагодарное — важно чувственное соединение интонаций и текста, лиц и движения.
Актеры театра Meno Fortas при всей своей единственности, штучности и уникальности, парадокс, здесь не так важны, как текст. Он — вспыхивающий титрами, звучащий на литовском, написанный на древнееврейском, переведенный на русский, — полноправный герой происходящего, в какой-то момент отделяется от актеров и повисает над сценой облаком, в котором сгущены ярость, боль, отчаяние, смирение, страх и вера. Сила этого текста, выше которого мало что есть у человечества, сообщает происходящему особое могущество.
Сальвиюс Трепулис, изображая гневного, всесильного и всеблагого Бога Ветхого Завета, начинает спектакль с громового крика. Вигандас Вадейша, сатана, лукав и вкрадчив. Иов, Ремигиюс Вилкайтис, беспомощен и беззащитен, Черная и Белая девушки — ангелы — жены — дочери, Мария Петравичуте и Аделе Тересюте-Аукштикальне — прекрасны. Но все они — лишь проводники той яростной, исступленной энергии выяснения истины, вихревое движение которой ощутимо на сцене и в зале.
Самое необъяснимое в этом спектакле происходит за действием — творится вещество страсти, серьезнейшего и упорного вопрошания, при внезапной улыбке. Здесь нет ни одного момента суеты, ни единого мига заигрывания с залом. Спектакль не представление — опыт, опрокидывающий зрителя в него самого.
Может быть, важнейшее в спектаклях Някрошюса вертикальный вектор — его главные работы всегда им помечены. Зал тут — свидетель разговора с иными началами, наблюдатель за тем, что происходит в его присутствии. А происходит (и не только тогда, когда Иов ропщет и упрекает Создателя) диалог между творцом зрелища и Тем, кто дал ему этот язык. Спектакль, временами кажется, вершится помимо зрителя и идет не ради него. Просто это — главный способ Някрошюса обратиться к небу. И на лицах многих обескураженность; не часто приходится вбирать такие смыслы.
Книга Иова исследует природу страдания. Ее непостижимая тайна — отсутствие причин. Иов безгрешен. С Богом он по праву на «Ты». Когда он говорит о своих муках, он говорит о муках нашего мира. Иов — любой человек, все страдающее человечество. Его время — ветхозаветное, и наше. Мир в ХХ и ХХI веках близко знаком с его отчаянием: почему погибли дети в Беслане, почему был Освенцим, Дахау, Бухенвальд, за что наказаны пассажиры малайзийского «Боинга»?.. Но на вопрос «За что?» нет ответа. Библия не дает ни списков, ни перечней.
Николай Бердяев определил одно из самых стойких и распространенных убеждений атеистов: «Людям кажется, что если есть безвинное страдание, значит, нет Бога, нет промысла Божьего».
За что?! Библия не дает ответа. А Эймунтас Някрошюс решается его предложить.
Вместо финальной фразы Книги — «…И умер Иов в старости, насыщенный днями», которой предшествует жизнь — продленная на 140 лет, вновь благословленная сыновьями и дочерьми, друзьями и стадами, миром и достатком, измученный, едва держащийся на ногах Иов выходит на авансцену между сатаной и Богом. В Библии Иов получает все «назад», но разве возможно забыть тех детей, то страдание?..
…Улыбаясь, сатана достает из кармана яблоко и протягивает ему. Иов ломает проклятый плод на две половины и жадно кусает от обеих, успевая вложить по крохе грехопадения в каждую руку, тянущуюся к нему из-за спины. Сатана посмеивается, Бог скорбит, Иов жадно ест яблоко. Вместо идеального круга, в котором торжествует милосердие, мы возвращены в реальный ход вещей; Адам обеспечил всем своим потомкам возможность судьбы Иова. Някрошюс соединяет жизнь праведника и жизнь первого грешника; это его версия происходящего с нами. Слишком просто? Зал аплодирует громко и коротко.
Фестиваль «Сезон Станиславского» среди разных и многих фестивальных водоворотов столицы отличает безукоризненность выбора; здесь почти не бывает ошибок, но часто случаются подлинные события. «Книга Иова» Эймунтаса Някрошюса — событие не сезона, — времени.
