Герой Советского Союза, первый президент Ингушетии Руслан Аушев разрушил стереотип, казавшийся почти незыблемым, — о том, что политика и нравственность несовместимы. Своими поступками доказал: можно, и будучи на вершинах власти, оставаться человеком Чести.
Для меня и для многих других людей, не потерявших веру в хорошее, Руслан — как якорь, как надежда.
Нашей дружбе больше 30 лет. Все эти годы я эпизодически делал записи, фиксируя его рассказы о том, что было. Они и легли в основу книги «Руслан», которая родилась в канун 60-летия Аушева.
Владимир СНЕГИРЕВ, корреспондент «Вечерней Москвы» в Праге, — специально для «Новой»
Мой дед по отцу до войны работал председателем колхоза и, судя по рассказам, которые я слышал, был абсолютно неподкупным, честным, одним словом — правильным человеком. Своего старшего сына, то есть моего дядю, он отправил на фронт, когда тому едва исполнилось 16 лет. И тот исправно тянул солдатскую лямку всю войну.
Отец в Грозном занимал руководящую должность — он был директором пассажирского автотранспортного предприятия. Иначе говоря, автобусного парка, который обслуживал и городские, и междугородние маршруты. У него тоже была репутация неподкупного, честного человека.
А ты понимаешь, что это значило в наших краях…
Однажды был такой случай. Мальчишкой я спал летом в нашем дворике, под виноградной лозой. Как-то под утро слышу стук в дверь. Выглянул из-под одеяла, вижу: входит чеченец средних лет. Отец командует маме: «Тамара, угости гостя чаем». Сели они за стол. Чеченец стал жаловаться: работает водителем автобуса на городских маршрутах, в семье 11 детей, зарплаты катастрофически не хватает. И в конце просит перевести его на междугородние перевозки. Ну поговорили они вот так, потом гость стал прощаться. А уходя, как бы невзначай, оставил на столе газету, внутри — это я из своего укрытия заметил — были пачки красных десятирублевок.
Но он еще и двух шагов не сделал, как отец крикнул:
— Стой!
Тот в испуге остановился. Отец сунул ему газету с деньгами и опять крикнул:
— А теперь — марш отсюда! Чтобы духу твоего не было!
Незнакомец был уже у порога, когда отец опять его остановил:
— Завтра придешь ко мне на работе.
Уже потом я узнал, что чеченец пытался обогатить нас на 10 тысяч рублей — по тем временам две машины «Волга». И что эти деньги — взятку — он собрал по родственникам. Отец, вызвав его к себе в кабинет, велел деньги вернуть родне.
— Я переведу тебя на межгород, — сказал он этому водителю. — Но если узнаю, что сам занимаешься поборами или даешь взятки кому-нибудь, то выгоню сразу.
Год я отслужил в Афганистане. Съездил на родину в отпуск, снова вернулся в свою часть на окраине Кабула. А мои орлы, оказывается, ушли на боевые в ущелье Митерлам. Ну догнал я их, вошел в обстановку. Сижу в БМП, слушаю радиопереговоры.
Батальон наш шел по ущелью тремя группами: две — по склонам гор, одна — прямо по «зеленке», по кишлакам. Задача была обычная — очистить район от «духов». И вдруг мне сообщают: с 6-й ротой пропала связь. Комбат говорит:
— Возьми с собой ребят и разберись, в чем там дело.
Мы пошли цепочкой — 11 солдат, прапорщик, а впереди я. Идем по картофельному полю. Впереди арык журчит, за ним тополя, кусты, хорошее место для засады. Я своим знак подаю: осторожнее, здесь могут быть неприятности. И точно. Слышу, как в кустах, метрах в 10 от нас, затвор клацнул. Такой звук бывает, когда патрон в патронник досылают. Я сначала подумал, что там наши ребята из 6-й роты отдыхают, но потом вижу: чалма за ветками мелькнула, и слышу звук удара бойка по капсюлю. Осечка!
Ё-моё!
— Засада! — кричу.
Мы упали в картофельные грядки. Хорошо, они были высокие, мертвая зона получилась. А из кустов по нам был открыт шквальный огонь. Тогда мы гранатами закидали «духов».
Я подошел к тому, кто в меня целился, он убитый лежал, рядом винтовка, а в ней тот патрон, который осечку дал. Я его внимательно осмотрел: боек ударил чуть мимо капсюля. Машинально сунул этот патрон в карман, и пошли дальше.
Только ночью, когда мы вернулись с боевых, я вдруг проснулся, словно внутри какая-то пружина сработала. И аж вспотел, поняв, что был на волосок от смерти. Чудо меня спасло.
А тот патрон теперь хранится в Центральном музее Вооруженных сил.
Мой брат Адам (он на год меня старше), когда училище окончил, думал, что война у нас будет с китайцами, поэтому напросился служить в Забайкальский военный округ, поближе к границе, к возможному театру боевых действий. Там и застрял, в укрепрайоне, в жуткой глухомани.
А война началась в Афганистане. То есть он прогадал. И только в 82-м, когда мне уже Героя присвоили и в Союз отправили после двух лет Афганистана, Адам наконец попал на войну. До этого написал десяток рапортов начальству.
Тогда, кстати, случилась одна забавная история, связанная с ним. Адам в Забайкалье завел себе котенка. А когда уезжал в Афганистан, то решил послать кота к нам домой, в Грозный. Как раз в отпуск ехал один солдат, наш земляк, вот Адам и попросил его об услуге. Сколотил ящик с дырками, поместили туда бедное животное, и оно отправилось через весь Союз — из Забайкалья на Северный Кавказ.
Маме Адам только написал, что приедет солдат с посылкой от него, а что будет в посылке — об этом не написал.
И вот приходит к нам в дом солдат. Мама говорит отцу: «Видишь, какой Адам у нас внимательный, посылку прислал». Открывает она ящик, а оттуда с воплем кот как выскочит. Все, конечно, опешили. А солдат объяснил, что ту пищу, которую он коту предлагал, тот не ел, так и проделал весь путь голодным.
Потом кот Васька много лет у нас пробыл. Стал всеобщим любимцем.
В Афганистане Адам стал командиром разведбата. Войны хлебнул по горло. Тяжелое ранение. Орден Красного Знамени, две Красные Звезды.
Адам участвовал в целом ряде чрезвычайно смелых и результативных операций. Он всегда действовал нестандартно, любил риск и часто сам шел впереди своих бойцов.
Однажды ему поступила информация о том, что из ущелья Панджшер, где была вотчина легендарного партизанского командира Ахмад Шаха Масуда, в Пакистан должен проследовать караван с крупной партией лазурита. В Панджшере этот полудрагоценный минерал добывали, затем переправляли камни за границу, там выгодно сбывали, а на полученные деньги закупали оружие и боеприпасы.
Полученная информация говорила о том, что караван пойдет в стороне от больших дорог и что вместе с конвоем будут находиться иностранцы. А в те годы все мы были твердо убеждены, что раз иностранец, то обязательно агент ЦРУ или какой-то другой западной спецслужбы. Никто не мог себе представить, что просто гражданский человек рискнет сунуться на территорию, объятую войной.
Несколько дней подряд разведчики Адама сидели в засаде, поджидая «духов». И наконец засекли их. Открыли огонь. Сразу сняли верховых, однако группа людей, которая шла позади, успела раствориться в лабиринте местных кишлаков. Но все равно успех операции был очевиден: захватили 2 тонны лазурита, разгромили крупный отряд моджахедов.
А знаешь, кто был в той группе, которой удалось скрыться? Французские врачи и один западный журналист. Фамилия его теперь всем известна — это Савик Шустер. Сын еврейских эмигрантов, покинувших Вильнюс в начале 70-х, он сотрудничал с «Радио Свобода», писал репортажи из горячих точек в американские и западноевропейские газеты, неоднократно с партизанами переходил через пакистанскую границу в Афганистан. В 90-е годы Шустер работал на НТВ и однажды в разговоре напомнил мне об этом эпизоде. Тогда он и узнал, что был «на мушке» у моего старшего брата.
Мне присвоили Героя, и я приехал домой в Грозный. Указ уже был подписан, только Звезду еще не вручили. Адам и младший брат Борька служили тогда в Афганистане, это, кажется, июнь 1982 года.
Во дворе накрыли стол, пригласили родственников, друзей. Мать готовила еду, я тарелки гостям подавал. Естественно, как у нас положено, за стол не садился. Один подвыпивший гость говорит моему отцу:
— Слушай, Султан, ты прямо изверг какой-то. Сын у тебя Герой, первый среди ингушей, весь Союз его знает, а он вот уже 5 часов стоит у нас за спинами, прислуживает. Разреши Руслану, пусть он с нами посидит.
Отец на это отвечает:
— Да, верно, он 5 часов стоит. А если мы будем сутки обедать, то он и сутки так простоит. И двое суток простоит, и трое. Я со своим отцом за одним столом ни разу не сидел. И мой отец со своим отцом. И мой сын никогда не сядет. А если Руслан нарушит этот обычай, то он не мой сын.
Мама услышала это и говорит:
— Вот разошелся! А сам-то ни одного дня не воевал.
Перед боем я запрещал нашим почтальонам раздавать солдатам письма. Мало ли что бывает в этих письмах… Одному сообщат, что его девушка замуж выходит за лучшего друга, другому напишут, что мама смертельно больна… Как после этого идти в бой? Человек в отчаянии может под пули полезть.
И еще. Я перед началом операций всегда по глазам видел, кого впереди ждет неприятность. Даже смерть. В глазах это читалось. Однажды был такой эпизод. Вижу, наш пулеметчик, он узбек был, какой-то невеселый ходит. Нехорошие у него глаза. Говорю замполиту: «Ты побеседуй с парнем, узнай, что у него на душе». Тот вскоре приходит: «Беда у парня. Из дома сообщили, что родственники его невесту за богатого соседа отдают». Что я тогда сделал? Сел и написал письмо первому секретарю ЦК компартии Узбекистана Рашидову. Так, мол, и так, мы тут интернациональный долг выполняем, жизнями своими рискуем, а у вас какие-то средневековые обычаи. Прошу вмешаться и прекратить это безобразие.
Самое интересное заключается в том, что письмо, видимо, дошло до адресата. Потому что вскоре из узбекского ЦК приходит телеграмма на правительственном бланке: «Просим такого-то солдата (то есть нашего пулеметчика) отпустить в краткосрочный отпуск по причине назначенной свадьбы». Когда этот парень после отпуска вернулся обратно, он так воевал!
Были и грустные эпизоды. Вспоминаю Володю Киселева, одного из командиров рот в нашем полку, где я был начштаба (во время второго «афгана»). И вот замечаю как-то перед операцией, что у него глаза нехорошие. Предчувствие в них. А нам как раз поставили задачу обеспечить вывод в Союз зенитно-ракетного полка. Мы должны были выдвинуться в район перевала Саланг, встать там группами на господствующих высотах и прикрывать колонны. Но, вижу, в глазах у Володи смерть.
Тогда говорю ему: «На эти боевые ты не пойдешь. Я тебя отстраняю». — «Почему? — Он сразу обиделся. — Я готов как всегда». — «Нет, тебе лучше остаться». Но он меня ослушался.
Я сел в командно-штабную машину и, едва мы тронулись с места, вижу, почтальон бежит: «Товарищ майор, вам письмо». Ну я открываю, а там только фото моей дочери Лейлы, и на обороте надпись: «Папа, мы тебя любим». И у меня тоже сразу отчего-то плохое предчувствие появилось.
Уже потом, спустя время, выяснилось, что «духи» в тот день получили задачу разгромить колонну машин-наливников — так, чтобы фейерверк был до неба. А эта колонна как раз нам навстречу с перевала Саланг спускалась. Вот мы и угодили в самое пекло. Сначала Володю Киселева убили, пуля попала ему в шею, умер сразу. Потом меня тяжело ранили. При эвакуации положили меня в бронемашину прямо на его тело.
Расскажу, как я пробивал идею Особой экономической зоны в нашей республике.
Начало 1993 года. В Ингушетии десятки тысяч беженцев. Работы нет. Денег нет. Ситуация просто катастрофическая. А меня уже назначили главой администрации. С кого теперь будут спрашивать — и земляки, и Москва? С меня, конечно. И что делать?
Причем очень скоро я понял, что помощи от федерального центра тоже ждать бесполезно: там денег не было, все тогда сидели на голодном пайке.
И вот как-то зашел ко мне уполномоченный представитель Центрального банка по Ингушетии. Говорит:
— Руслан Султанович, тут один человек ходит с интересными идеями. Может, вы послушаете его.
— А что за идеи?
— Да вроде бы как экономику поднять.
— Приводи.
Так в моем кабинете появился Михаил Гуцериев. Его идея заключалась в том, чтобы дать республике налоговые преференции и тем самым привлечь сюда инвестиции, которые можно было бы пустить на восстановление и развитие. В разговоре то и дело мелькало доселе незнакомое мне слово «офшор». Попросил объяснить. Гуцериев прочел целую лекцию, суть которой сводилась к тому, что если мы пробьем через центр идею льготного налогообложения — хотя бы на какое-то время, — то это может стать мощным стимулом экономического и социального роста.
— Готовьте концепцию, — сказал я ему, когда разговор был закончен.
Вскоре с подготовленными документами вместе поехали в Москву. Пришли к главе правительства. Михаил остался в приемной, а я зашел в кабинет. С Виктором Степановичем Черномырдиным у нас к тому времени сложились вполне дружеские отношения, он мне нравился, и я ему, кажется, тоже. Я уже немного поднаторел в коридорах власти, знал, что к делу надо подходить не сразу, лучше сначала собеседника подготовить. Поэтому начал издалека.
— Виктор Степанович, беда у нас. Совсем плохо: денег нет, беженцы зиму провели без крыш над головой. Ситуация просто катастрофическая. Подбросьте нам с барского стола.
Но к Черномырдину все тогда шли ровно с такими же разговорами, поэтому ответ был предопределен:
— Денег у меня нет. Не проси. И не надейся.
Тогда я его слегка пошантажировал:
— Раз не даете денег, тогда дайте независимость.
Он удивленно поднял брови. И даже привстал из-за стола:
— Пошел ты знаешь куда! Хватит нам одного Дудаева. Брось такие разговоры. Забудь! — И еще добавил несколько непечатных, но очень выразительных слов.
Но, вижу, разволновался. Ага, теперь можно и козыри выкладывать.
— Виктор Степаныч, раз денег у центра нет, то разрешите нам самим их заработать. На общее дело.
— Это как?
— Да вот, есть одна идея… — и я изложил ему проект создания зоны экономического благоприятствования.
Черномырдин по ходу дела стал проявлять все больший интерес, а к концу моего рассказа нажал на кнопку прямой связи с помощником:
— Уринсона пригласите.
Уринсон тогда возглавлял Минэкономики. Войдя к премьеру, он подтвердил, что с их ведомством проект согласован, и они возражений иметь не будут. И в 1994 году вышло постановление Правительства Российской Федерации о зоне экономического благоприятствования на территории Республики Ингушетия. И это помогло решить нам много всяких проблем. Собственно говоря, все, что у нас тогда построено, — это благодаря тому постановлению.
А с Черномырдиным у нас навсегда сохранились теплые отношения. Он уже работал послом в Киеве, когда в Назрани был сооружен первый коттеджный городок. Вполне комфортабельное современное жилье. На открытие я решил пригласить Виктора Степановича. Он прилетел. Ведем его по городку. И вдруг на одной из улиц он видит табличку: «Ул. В.С. Черномырдина». Мы ему заранее не стали говорить о том, что таким образом отдали дань уважения премьеру. Виктор Степанович растрогался до слез. А потом на радость нашим даже сплясал лезгинку.
С Ельциным меня тоже связывали вполне теплые отношения. Как-то на день рождения я ему подарил маузер. Это был редкий экземпляр: из него можно было стрелять очередями. Борису Николаевичу подарок так понравился, что он долго ходил с маузером по своему кремлевскому кабинету и прицеливался.
Тогда, в середине 90-х годов, Ельцин создал Совет глав автономных республик, входивших в состав Российской Федерации. Собирался этот орган примерно раз в месяц. И вот сидим мы на очередном заседании совета. Глава Башкортостана Муртаза Рахимов говорит:
—Борис Николаевич, давайте поздравим Руслана Султановича. У него вчера был день рождения.
Ельцину это предложение настолько понравилось, что он тут же позвал к себе Коржакова, начальника службы безопасности президента. Тот подошел, склонился к шефу.
— Саша! — говорит Ельцин. — Где у тебя пистолет?
Коржаков удивился.
— Да вот он. В кобуре. Где же ему быть.
— Давай его сюда. Аушеву подарим. У него день рождения.
— Борис Николаевич, — взмолился Коржаков. — Это же табельное оружие. С меня за него спросят.
Ельцин с явным неодобрением воспринял слова главного телохранителя, но настаивать на своем не стал. А на следующий день курьер фельдсвязи привез мне подарок от президента — часы.
