Лекшмозеро. Деревня Морщихинская

Мы едем с Анной Артемьевой, нашим фотокором, в деревню Морщихинскую, что в Архангельской области. Предмет наших забот — малые сельские школы, которые ликвидируются со скоростью, превышающей нашу способность осознать это бедствие.

Такая судьба ждала и Морщихинскую школу, но ее спас… Кенозерский национальный Парк.

Итак, по порядку. Нам повезло: мы пребываем в Парке с группой экологов. Идет семинар, посвященный миграции птиц. Специалисты отовсюду: Нарьян-Мар, Краснодарский край, Москва, Архангельск и т.д. Мы попадаем в мир, не знающий границ. Птицы «безнаказанно» летят из Нарьян-Мара, допустим, в Голландию. Совершаются головокружительные маршруты от Аляски до Новой Зеландии. Немыслимые воздушные тропы от российского Севера до Африки, в которой наши специалисты подписывают важные документы о безопасности миграционного пути. У экологов, как и у нас, были свои служебные дела. Но вечерами после ужина нам удавалось услышать удивительные в наш разграниченный мир рассказы (а чаще дебаты) о вольных птицах, покидающих наш Север и направляющихся в Голландию. Там, на фермерских полях с остатками сахарной свеклы, наши малые утята питаются и, запасшись жирком, возвращаются домой. Иногда запасов хватает до гнездования.

— А что же голландский фермер? — удивленно спрашиваю я.

— У фермера есть квота на продажу. Вот на полях и остается какое-то количество свеклы. Фермер не возражает.

Это все-таки удивительно, как психика приспосабливается к социальным передрягам. Привыкшие к ежедневным запретам, штампуемым Думой, привыкшие к прочерчиванию границ во всем и вся, мы попадаем в мир, где существуют только те табу, которые определены Природой-матушкой. И всё!

Основная забота эколога сделать все, чтобы эти законы имели возможность осуществиться. Какая, в сущности, великая миссия в наше время, когда человек превращается в техническую деталь и техническую подробность, как говорил польский психиатр Ежи Кемпински.

— Ну и чем вы можете помочь? — с дурацким высокомерием спрашиваю я.

— Еще и как! — отвечают архангельские молодые экологи. — Можем дать указание охотникам не стрелять в период миграции.

Заходит речь о шумных производствах.

— И нефтяники прекращают бурить нефть? — не унимаюсь я.

— Могут и не прекратить. Но наша обязанность — предупредить. Вот идет период гнездования. Требуется тишина. Мы должны понять, что лес — это среда обитания птиц. Понимаете, это их квартира. Не наша.

Вспомнился мне неугомонный лесник Иван Силин из Кыштовки. Север Новосибирской области. Тогда шли дебаты о Лесном кодексе. Он был принят, и нанес немалый урон лесам.

— Знаете, кто в лесу хозяин? Медведь. Вот вы живете в своей квартире, открывается дверь, вваливается медведь — и прямо на диван. Вы поднимаете вой. Это дико. А дикие — это мы. Медведь может зайти к вам случайно или припертый обстоятельствами. Ну, например, есть ему нечего. По вашей милости, кстати. Вы изгадили его обитель.

Описать бы все наши дискуссии. Иногда голова кружится от подобий: «Миграция — затратный процесс», «Полный мигрант», «Неполный мигрант», «Стратегия миграции», «Сужение миграционного русла», «Нет вариантов выбора», «Перелет скачками», «Потери способности к полету».

Изучают, какая популяция более уязвима в дальних перелетах. А чего стоит рассказ о том, как птицы сбрасывают вес для полета. Рассказы об орлане, сапсане, пискульке.

Надо быть очень осторожным в своих суждениях.

Однажды я ляпнула: «Ох, уж эти голуби!» И схлопотала очень простой вопрос, в котором подвоха не было никакого: «А что, вам не нравятся голуби?» И я смолкаю.

Но одна беседа бередит мою душу до сих пор. Если в пределах одной популяции птицы не пожирают друг друга, то почему с человеком не происходит то же самое? В конце концов, ведь сказано «не убий».

— Вот именно! — вступает московский эколог. — Это сказал Кто-то, пусть и с большой буквы. А у птиц этот механизм встроен самой Природой.

— Но почему в ходе эволюции это «не убий» не стало регулятором нашего поведения? Ведь говорят же о наследственности-2, когда приобретенный признак может быть передан потомству.

Встреча с экологами стала входным билетом в Парк. Орнитология — всего лишь один из многих секторов Парка.

Спасибо всем, северянам и южанам, что напомнили о мире без границ и свободном парении! О единстве всего живого и сущего. О Природе, которая, если верить Густаву Юнгу, есть «подпочва нашей души».

Увидеть деревню на глобусе

Итак, мы в Кенозерском национальном Парке, который с 2004 года включен во Всемирную сеть Биосферных резерватов ЮНЕСКО. Эта территория (139 663 га) — есть водораздел между бассейнами Белого и Балтийского морей. Около трехсот озер и рек, 263 вида птиц, 715 видов сосудистых растений, 28 видов рыб. И не счесть лесов, среди которых есть так называемые «священные рощи». В сохранении орнитофауны Северной Европы Кенозерье играет существенную роль. Это ключевая орнитологическая территория международного значения.

Есть такое понятие — «культурный ландшафт». Кенозерье — эталонный его образец — Культура и Природа здесь сращены.

Национальному парку официально 22 года. Но что поразительно: территория, хранящая не только природную, но и культурную историю, не подверглась тому, что ученые называют антропогенным воздействием.

Современная история хищнического уничтожения лесов обошла Кенозерье. Все, что можно было сохранить, сохранилось. Что погибло в годы революции и раскулачивания, хорошо известно.

Солнце в тревоге!

Константина Воробьева я встретила на улице. Вот так просто: «Здравствуйте! Давайте познакомимся». Каждый приезжий в деревню Морщихинскую имеет право на встречу. Разговор. Дружбу. Такие здесь порядки.

Назвала Воробьева лесником. Ошиблась рангом. Он лесничий. Лесовод с высшим образованием. А еще точнее, он старший государственный инспектор по охране территории Каргопольского сектора Парка. Ему 41 год.

Назначил встречу в конторе, где находится оперативная группа. Та самая, которой мы обязаны сохранностью Национального парка.

Лесничий сразил меня сразу. Стремясь дать оценку какому-то явлению, неожиданно сказал: «А это как у моего любимого режиссера Эмира Кустурицы в фильме «Завет»…»

Бог ты мой! Надо ехать за тысячу верст, чтобы встретить фаната Кустурицы. Я ведь тоже его фанатка. Какая удача!

Иногда он останавливал меня: «Надо как-то — к правильному языку». Слух на речь поразительный. Стоит мне разбушеваться по поводу уничтожения лесов, чему я свидетель, лесничий возникает со своим «правильным» языком:

— Давайте уточним, что для вас само понятие «лес»? А если это эксплуатационный лес, что тогда? Опасность для леса есть всегда. Для этого и существуют охранные зоны.

Есть у оперативной группы поддержка — местное население. Как случилось, что между охраной Парка и местными нет конфликта, сегодня не помнит никто. Это одна команда. Особая группа поддержки — дети. Здесь, в лесничестве, их знают не просто поименно. Знают, как росли эти дети. Стоит завести речь о девятилетнем ребенке, Воробьев тут же вспомнит, каким он был в четыре года: «Я уже тогда заметил, какой парень растет».

Тамара, жена лесничего, продавец в магазине, в который я захожу ежеутренне, когда иду в школу. Тамара заносит беремя дров, чтобы затопить печь. Уборщица магазину не положена. Знакомлюсь с продуктами и ценами. Все мясные продукты заморожены:

бедро куриное — 172 рубля за кг

окорок свиной — 420 рублей за кг

отбивная куриная котлета — 285 рублей за кг

голень куриная — 179 рублей за кг

тушка цыпленка — 161 рубль за кг

лимоны — 204 рубля за кг

Такие, как мой знакомый лесничий, опровергают некоторые выкладки ученых, считающих, что среднее поколение Кенозерья «не готово к трансформации внешних условий, при этом не сохраняет ценностной традиционности».

По-видимому, все-таки что-то меняется в этом среднем поколении, которое, чего греха таить, нередко подвергается маргинализации. Но в пределах Кенозерья появляется некий новый тип этого среднего поколения. Оно сохраняет традиционность и вполне готово к любым трансформациям внешних условий. Воробьева не соблазнишь ни Каргополем, ни Архангельском. Ему «туда не надо».

Урок «Технология» у мальчиков и девочек — сохранение традиционных северных ремесел

…Александре Плотниковой 25 лет. Специальность — модельер-конструктор и парикмахер. Идеал модельера — Коко Шанель. В женской одежде высоко оценивает маленькое черное платье и юбку-футляр. Образцом стиля считает Лайму Вайкуле. Муж — строитель. Дочке два года. Не уедет из Морщихинской никогда. О больших городах говорит резко: «Там много соблазнов». Без воздуха Кенозерья жить не может.

Безмолвие Кенозерья — это подлинный эпос. Им действительно пронизан воздух, да и собственно жизнь.

Интересно было бы исследовать, как складывается этот тип молодого человека, держащегося за корни, как за якорь, и доступного всем ветрам мира.

Константин Воробьев может рассказать вам о нашем народе все.

— Наши беды, и пожары в том числе, идут от одной причины — бескультурья. Ну хорошо, ты решил отдохнуть и прихватил с собой бутылку водки, без которой ты ни лес, ни озеро не воспринимаешь. Мы для тебя оборудовали безопасные кострища. Дрова заготовили. Все сделали, чтобы ты был счастлив. Бутылку ты выпил. Она ведь, бутылка, стала легче, чем была, ну и возьми ее с собой. Что ты ее бросаешь где попало? Вот что я вам скажу: ни один наш ребенок не бросит мусор ни в лесу, ни на дороге. Ни один не курит, и курить не будет никогда. Ручаюсь за каждого!

Этот лесничий уверовал в силу связи Природы и Культуры. В законность и неотвратимость этой связи. О детях он говорит чистую правду.

Классный час на школьном огороде

Однажды я спросила девятилетних детей об их желаниях. К удивлению, обнаружила такую фразу: «Чтобы было меньше машин и отходов». И что может знать третьеклассник об отходах?

Валентин Портнов, руководитель оперативной группы, мне объяснил: дети видят этих чумовых посетителей. Показывает журнал нарушений. Только за один год заведено 114 административных дел. Надо получить разрешающие документы, иметь на руках квитанцию на рекреационные услуги. И все равно — люди срываются. Даже гаишники.

Константин Воробьев не унимается. Никак не может понять, почему при лесных богатствах такие у нас убогие орудийные средства. Вот она, немецкая техника, вот шведская. Показывает то, что называется «вилкой». Она измеряет деревья. Заставляет меня попробовать на ощупь, как изящно движется измеритель по шкале. 8 тысяч стоит шведский инструмент. Мы не можем сделать такой? А дальше идет песня про бензопилу. Тоже не нашу.

За 22 года существования Парка — ни одного возгорания. Валентин Васильевич вспоминает пожары двухлетней давности в Центральной России:

— Пожары не тушить надо, а предупреждать… Солнце! Вы видели, какое было солнце? Напряженное, багровое. Солнце в тревоге!

Такое могут сказать только здесь, в Кенозерье. Считайте это проявлением язычества или чего-то другого, но восприятие природного фактора жизни как божественного дара здесь у каждого.

Из таких мест, как Морщихинская, не уезжают. Валентин Портнов живал в разных местах: «Тесно. Скучно и противно». Я спросила, что было бы с этой красотой, если бы она не стала достоянием Парка?

— Тут и думать нечего! Дело известное: растащили бы лес или построили коттеджи-уроды с двухметровыми заборами, закрыли бы доступ к озеру, — говорит Портнов.

Страшно подумать.

Кто-то сказал, что на Кенозерье преодолена и снята оппозиция Земля — Небо. Не совсем так.

Надо видеть эти игры Неба с Озером, которое разливанно, как море. Это оно, Небо, сначала морщит Озеро рябью и, покрыв его мрачно-серым цветом, взмывает на невидимую высоту волны, и уже ничего другого значащего в этом мире нет. Ничего!

Как знать, не это ли ощущение психиатры называют чувственным резонансом, которое, как оказывается, необходимо человеку.

А что стоит за теми рукотворными небесами, которыми покрыты часовни изнутри? Какая тайна сокрыта в этом деревянном небосводе? Какое послание таится в замысле — устроить вселенную в пространстве одной часовни?

А космос… Он внутри нас.

Представить себе, что взросление ребенка, родившегося в этих местах, пройдет вне этой природы, порождающей то, что психолог называет реальным переживанием, невозможно.

Школа

Итак, над Морщихинской школой сгустились тучи. Предстояла так называемая реорганизация. Процесс превращения девятилетки в начальную школу должен был начаться 1 марта 2011 года.

Евгений Бунимович как-то сказал, что сельская школа «безумно дорогая». К этой дороговизне мы еще вернемся. И тут же, слава богу, заметил, что сельская школа — это «вопрос вообще не образования. Это проблема российской территории». Вот я и хочу спросить, а сколько стоит российская территория? Если даже сбросить со счета людей, в ней живущих. Нам ли привыкать людей не считать!

Кто просчитал последствия уничтожения сельских школ? Эти последствия просчитала директор Кенозерского национального Парка Елена Шатковская. Назвала их катастрофическими. Так появилось письмо Елены Шатковской губернатору Архангельской области. Документ, достойный школьной хрестоматии. Вот так отстаивают родную землю и ее будущее — детей.

«…Закрытие школы на территории Кенозерского национального Парка грозит самому существованию Парка <…>

…Работа со школьниками является единственным реальным способом сегодня сохранить на этой земле уходящие в прошлое гуманные традиции природопользования и ремесел народного творчества <…>

…Закрытие школы неизбежно приведет к оттоку самой грамотной части населения, а следовательно, упрощению социальной среды, которая создает кадровую основу Парка…»

Заметим, что более половины кадрового состава Парка — это жители местных деревнь.

Письмом Елены Шатковской судьба школы была решена.

Директор Олег Дмитриевич выставляет оценки по физкультуре

Дверь в кабинет директора школы открыта. Всегда. Войти может каждый, если есть дело. Олегу Дмитриевичу Вахрамееву 25 лет. Девятилетку закончил здесь, в Морщихинской. Два последних года учился в Печникове, в пятидесяти километрах. Служил в армии. Помимо педагогического имеет юридическое образование. Он жил в Москве, занимался недвижимостью, когда директор школы Елена Леонидовна уговорила бывшего ученика возглавить школу.

— Ничего себе! Москва, бизнес, недвижимость. И Морщихинская школа в 27 человек. Какие «карьерные» скачки! — это я восклицаю.

— Во-первых, 27 учеников плюс 14 детей детского сада. К Новому году будет 16. Во-вторых, не в деньгах счастье.

По прогнозу директора, школа не опустеет и к 2020 году. В деревне немало молодых семейств. Только в этом году родились 12 детей. Все трудности, с какими сталкивается школа, считает естественными и решаемыми.

Я спросила, в чем крайняя нужда. «Срочно требуется сварочный аппарат». И как-то неловко рассмеялся. Будет думать, как пробурить новую скважину. Замена труб исключена. Дорого.

Кто о чем, а я все — о ликвидации школ. Олег Дмитриевич подсчитал, что экономия на управленческом аппарате стоит малые копейки. Все, что можно (и неможно) сократить в сельской школе, уже сокращено. Нет завуча, сторожей, завхоза. А как же без завхоза, ведь школа — это большое хозяйство? К тому же котельная своя. Почему поселковая администрация, как это было раньше, не занимается трубами, скважиной? «А у них нет денег».

Машинист котла Александр в школьной кочегарке

Благодарен Парку за теннисный стол, оборудование спортивных и детских площадок, за участие в жизни детей. Говорит о Парке с любовью и гордостью.

— Заметьте, здесь и до образования Парка лес охраняли, а то было бы, как в Печникове и других местах, — пусто.

Угроза реорганизации школы существует. Такой вопрос поднимался и нынешним маем. Население против. Но лукавство в том, что школа официально не ликвидируется, а реорганизуется. А потому сход ничего не решает.

…Однажды я попала на семинар «Финская система образования. История успеха». Спросила министра образования Финляндии, сколько должно быть детей в сельской школе, чтобы ее можно было закрыть? Вопрос переводили раз пять. Министр не могла понять, о чем я спрашиваю, а поняв, ответила: «Количество детей не является основанием для закрытия школы. Сельская школа — предмет особых забот государства».

…Наши читатели, озабоченные ликвидацией школы в Кострецах (Тверская область), прислали статью, в которой рассказывается, как живет школа на острове Нойверк в Северном море (Германия). В ней учится всего-навсего один ребенок. В этом году школа отметила свой столетний юбилей. Праздник состоялся.

Сотрудница Кенозерского парка Татьяна Козинская награждает учеников за участие в конкурсе «Марш парков»

Да, малая сельская школа — это дом родной. С подключением к интернету. Отличным спортзалом, оборудованными кабинетами по всем предметам. И детворой, которая благодаря Национальному парку с первого класса имеет свободу выхода в большой социальный мир. Они заняты и в школьном лесничестве, и во всех взрослых мероприятиях. Ведут экскурсии не только по своей деревне и Парку, но и за их пределами. Они азартно и деловито расскажут о муравьиных тропах (2 км), непременно перечислят животных, на которых нельзя охотиться: барсук, медведь, лось, кабан, выдра. Не забудут о рекордах своей семьи на рыбной ловле.

Так вот: что такое для морщихинских детей модус «мир вокруг»? Это история края, данная им как богатство всего живого, будь то муравьиная тропа, вековые ели, священные рощи, рыбы, название которых мы уже не помним, часовни с «небесами» и волки. Последние не дают о себе забыть, поскольку утащили не одну собачку. Записать бы детские «былички» о том, как волк уносит собачку.

Этот дивный мир — еще и территория встреч с Другим, не только ближним, но и дальним. Ребенок, попадая в напряжение «мое — не мое», «свой — чужой», поставлен в ситуацию диалога с другим (ведь надо пришельцу поведать о том, чего он не знает, и узнать его мнение), что неизбежно приводит к самому главному — осознанию самого себя. Так вырастает личность.

«Мы Вас полюбили. Спасибо за все, что Вы нам говорили. Для нас это очень важно. Когда я подрасту, буду подражать вам…» Это из письма Валентины Боголеповой (14 лет) — нам с Аней. И те, кто здесь говорит: «Вы запали в мою душу», — знают о чем говорят. Может, это и называется Высоким знанием.

А мучения наши сейчас только от того, что мы сделали не все, что могли и что должны были сделать.

Юля, Ваня, Сережа и Валя — восьмой класс в полном составе на уроке литературы

Каждый вечер около рыбацкой избы, где мы жили, выстраивался целый класс. Восьмой. Четыре человека. Они никогда не заходили в избу и не стучали в окна. Просто стояли и ждали, когда наша Аня выйдет играть в волейбол. Колючий ветер с озера не утихал. А они играли. А потом допоздна провожали друг друга.

Если вы вдруг спросите первоклассника о друге, пиши пропало.

— Всех перечислять можно? — спрашивает семилетний Женя. И перечисляет.

Если говорят о своих желаниях, непременно вспоминают близких:

«У дедушки пропали палки к лыжам. Хочу эти палки» (Женя Нефедов, 7 лет).

Хотят стать воспитателями детского сада, потому что любят детей (Юля Подгорная, 14 лет; Кристина Подгорная, 11 лет; Валя Боголепова, 14 лет).

Часто пишут о родителях, доме: «Хочу, чтобы родители жили вечно. Чтобы давали советы и говорили о твоих косяках» (Валя Боголепова).

«Чтобы быстрее достроили дом» (Женя Нефедов, 7 лет).

В личные желания попадает и Национальный парк: «Хочу, чтобы моя малая родина не забывалась. Чтобы Кенозерский Национальный парк сохранил свои традиции» (Валя Боголепова).

Появилось и такое: «Хочу стать писателем» (Соня Нефедова, 9 лет).

Все началось с того, что я читала рассказ Нодара Думбадзе «Собака». Дошла до кульминационного момента и остановилась, предложив продолжить рассказ от имени героя. Предстоял нелегкий выбор: убить ли собаку по требованию села (возможно, она была бешеная), или спасти ее. Писали (странное дело!) по законам жанра. Случались и чисто художественные ходы. Чего стоила развязка Артема Шульгина (9 лет): «Я сказал деду, что убил собаку. Дед похвалил меня. «Я знаю!» — сказал дед и улыбнулся». Этот тип работы произвел на детей сильное впечатление. Многим захотелось сочинять.

Наконец, я предложила угадать концовку рассказа, каким может быть финальное предложение. «В моем дворе…» — так начиналась последняя фраза рассказа. И даже первоклассники выкрикнули: «В моем дворе лаяла собака». Только так и не иначе! Городские дети редко угадывают эту концовку — ни двора, ни собаки.

Кто-то захотел нарисовать дом и вышел к доске. Тот самый дом, из трубы которого валил дым. Они знают, о чем свидетельствует дым. Другой подошел и пририсовал красивое крыльцо. Не хватало палисадника, и он появился. Постепенно два класса (первый и второй учатся вместе) уже стояли у доски и с упоением, равного которому я ничего не видела, писали гигантскую общую картину: не забыть бы собачку и кошку.

И, наконец, главное, венец всего! Источник жизни! Появляется Солнце. Очень бы хотелось показать, как оно восходит. «А вы не знаете, как рисуется восход?» — спрашивают меня.

Каждый в эту общую картину уже не дома, а Мира, добавлял свой штрих, свою краску.

Только теперь я поняла, отчего такая страсть семилетнего Артема — иметь глобус: «Я хочу увидеть свою деревню». Он абсолютно уверен: она там есть. Должна быть!

Стоянка Морщихинская датирована VI—V тыс. до н.э. Эпоха переходная от мезолита к неолиту.

Послесловие

Однажды случился сход: родители и учителя. Опасность закрытия школы все еще живет в родителях. Отпустить детей в школу-интернат за полсотни верст и видеть их только в субботу-воскресенье… И так семь лет…

Беспокоит медицинское обслуживание. Его практически нет. Во многих селах и фельдшерские пункты закрылись. С уходом фельдшера в декретный отпуск Морщихинская оказалась без всякой медицинской помощи. Областное ведомство здравоохранения, как я поняла, занято созданием специальных групп, обеспечивающих так называемую первую помощь. Это могут быть люди, не имеющие медицинского образования, но обученные навыкам первой помощи.

Ну вот приедешь в Каргополь (автобус ходит два раза в неделю) и получишь в лучшем случае талон на незнамо какое число. Врачей целого ряда специальностей в Каргополе нет. Про стоматологов забудьте! Собирались закрыть роддом в Каргополе. Это означало бы, что ехать рожать надо в Няндому за 200 километров.

Спасибо Парку, однажды приезжала целая бригада врачей: кардиологи, гинекологи и т.д.

Говорили о многом, но вот что любопытно. Они вспоминают 90-е, когда месяцами не платили зарплаты, пенсии, а дети бежали в школу, потому что там был чай с сахаром. Ходили по ягоды, чтобы тарочку черники сдать в магазин и тут же купить тетради, ручку. «Но странное дело, — говорит учительница Татьяна Константиновна, — была какая-то надежда». Да! Была! Они вспоминают самодеятельные спектакли «До третьих петухов» Шукшина, «Про Федота-стрельца» Филатова. И чего так смеялись, радовались в нетопленом клубе с проломленными половицами?

Казалось, переможем, перетерпим, и что-то наладится. Образуется.

Надежда исчезает.

Означает ли это, что нельзя бесконечно испытывать терпение, как бы ни был готов и привычен человек к лишениям?

Означает ли это, что великий сиделец Варлам Шаламов был прав, говоря об иллюзорности и тяжести надежды и возможности «опереться на другие силы, чем надежда». Какие это силы?

…Вовек не забыть наши утренние завтраки в школе. В буфете мы собираемся вместе: ученики и учителя. Гостеприимная буфетчица Валентина подает чай. Иногда он заварен мятой, выросшей на школьном огороде. К чаю положен небольшой кусок хлеба с маслом в тончайший слой.

Вот этот кусок белого хлеба с маслом и есть итог нашего великого пути от лихих 90-х к тому, что называется стабильностью?

Кусок в горло не лезет.

Нашелся бы храбрый олигарх и взял бы на себя только завтраки в малой сельской школе. Виллой меньше — яхтой больше. В сущности, какая это чепуха по сравнению с детским завтраком. С завтраком первоклассника Артема, который непременно хочет увидеть свою деревню на глобусе.

Запомните ее название: Морщихинская.