В Архангельске в конце 80-х я читал справочник русской рок-музыки с красивыми изображениями звезд русского рока. Всех рокеров в антологии сравнивали с Гребенщиковым. «Телевизор» описывали как молодую группу с остросоциальными и корявыми текстами. Я равнодушно посмотрел фотографии и перевернул страницу, чтобы тоже почитать про «Аквариум».
Воспоминание второе. Зима 1988-го. Пылким школьником я попал в квартиру, где оказалась приехавшая с концертами группа «Телевизор». Они выглядели инопланетянами. Были одеты в легкие кожаные куртки в лютый архангельский мороз. Местные музыканты того времени отращивали волосы и слушали хард-рок, наряжались, как бродяги, употребляли феназепам и выглядели бомжевато. Борзыкин был дьявольски притягателен, извиваясь перед микрофоном в своих черных кожаных одеждах. Я был в восторге. Это было cвежо, жесткая электроника, сыгранный состав. Я потом выклянчил запись и часто слушал и после, живя в Стокгольме, когда уставал от гнусных будней и выслушивания бухгалтеров в отставке.
После того концерта я стал следить за карьерой Борзыкина. Начавшись ярко, она была подкошена выпадами критики, которая доказывала, что петь надо о вечном, что политика — блажь для дураков, и цель поющих о ней — всего лишь заработать дешевую популярность. «Телевизор» был для них вторым сортом. Говорили, что Борзыкин копирует Depeche Mode, по-диктаторски резок, невыносим в общении. Группы распадаются, музыканты уходят.
Но тогда уже в студенческих общежитиях пели песни Борзыкина, переписывали друг у друга концерты. В моду входила мрачная музыка. После выпуска альбомов «Отчуждение» и «Мечта Самоубийцы» певец стал культовым. Без частых показов по телевизору, ротаций по радио и интервью. «Такая слава, — думал я, — а он пишет мрачные песни об одиночестве и думает о суициде?»
В нем видели странного мизантропа, вечно протестующего подростка. Он и сейчас резко говорит о несправедливости, критикует власть, не любит Путина и общество потребления. Всегда против течения, отстаивающий себя такого, какой он есть.
После его выступления в Стокгольме во время Дней России, организованных шведскими правозащитниками, сидим в местной забегаловке, пьем пиво и говорим о прошлом и настоящем.
— Говорят, вы абсолютно невыносимый человек. У вас и группы все время распадаются, музыканты от вас уходят. Разговаривать вот ни с кем не хотите.
— С вами же вот разговариваю, хоть и не собирался. Значит, человек я относительно выносимый. А с музыкантами нынешнего состава мы играем уже почти тринадцать лет. До этого, в начале 90-х, у нас возникли разногласия с первым составом из-за «звездной болезни». Мы тогда сделали студию, появились деньги. Из-за этого возникли конфликты. Я набрал новый состав. Потом получилось так, что концертов было мало, пришлось расстаться и с этими ребятами. Любой музыкант жаждет большего количества концертов, особенно если это не твой друг детства и вы не объединены одной задачей. Время укатывает людей. И вопрос денег становится основным в таких случаях. Предлагался ряд компромиссов. Нам говорили: давайте напишите хит вот такой вот для «Нашего радио». Все время какие-то форматы. Моя неуправляемость заканчивается тем, что концертов немного, и музыканты не могут с этого жить.
— А вы сами можете с этого жить? Можете вот так, без концертов?
— У меня меньше амбиций и нет таких уж бешеных потребностей. У меня нет автомобиля, например, нет дачи. Мне не надо есть в ресторанах. Я спокойно отношусь к бедности. Важный момент: я получаю еще авторские, это меня держит как-то на плаву. Мои альбомы переиздаются по несколько раз, все эти двенадцать штук. Я какие-то небольшие деньги получаю, и они мне помогают, кроме концертов, как-то выжить.
— Ваши музыканты уходили в очень известные группы, такие как «Наутилус», «Аквариум», и были там востребованы. А «Телевизор» называли кузницей кадров.
— Так получилось, да. Когда мы начинали, я был довольно требователен. Уже в 80-е годы у нас было место для регулярных репетиций, мы все напрягались, репетировали по семь дней в неделю, когда готовились к фестивалю, например. Попытка удивить самого себя и сделать что-то качественно всегда присутствовала в группе «Телевизор», в отличие от многих других рок-клубовских групп.
— В 90-е годы, когда писались многочисленные антологии русского рока, рок-критики постоянно вас в чем-то упрекали. Помню, писатель Житинский за тексты вас упрекал.
— Ну, Житинский… Там в основном про то, что тексты у нас политические. Дескать, это не поэзия. Кто-то за музыку ругал, говорили: «музыка должна быть более насыщенной». Дело в том, что в 1984–1985 годах в Ленинградском рок-клубе тоже существовал свой формат. Грубо говоря, часть групп из «первого звена» исповедовала идеологию хиппи во всем, и в музыкальной аранжировке, и в поведении, и в количестве репетиций. Группа Doors была для них святой составляющей. Нам стало скучно. Мы играли другую музыку, а критики поддерживали вот эту гребенщиковско-зоопарковско-цоевскую тусовку. В результате мы вместе с группами «Алиса», «Объект насмешек», «Присутствие», «Патриархальная выставка» и другими устроили в рок-клубе мини-революцию и расширили этот формат.
— В этих антологиях ориентиром всегда ставился Гребенщиков и всех остальных сравнивали с ним.
— Да, смешно.
— Почему интервью-то не хотите давать, общения избегаете?
— Интервью даю с удовольствием, но не всем. Иногда бывает так, что приезжает телевизионщик, он на мне вырос, он на меня готов молиться и снимает честный репортаж. Но там же все от редактора зависит. И не проходит это через сито цензуры. А где-то не обрубают, это от текущей политики зависит. Меня приглашают на всякие программы, типа, поностальгировать: «А не могли бы вы на Первом канале исполнить песню группы «Кино»?» Это, я тебе скажу, дикий пиар. Но я отказался.
— А вам после тридцати лет на сцене и сложившейся репутации все еще необходим пиар?
— Таковы правила игры: если ты не пиаришься, пропадаешь из поля зрения людей, потихонечку теряешь стадионы. «Стадионные» музыканты это хорошо понимают. Людям, занимающимся рекламой таких концертов, приходится все время врать публике и изворачиваться. А репутация в России ничего не стоит. Вот сейчас, например, на Макаревича реально вдруг начались гонения. Он стал панком номер один. Это смешно, но это факт. Из-за этой «борьбы» с Путиным он теряет кучу денег. При этом мгновенно все забыли, что этот человек десятилетиями был образцом нравственности для нескольких поколений, а потом прогнулся под власть. Так что репутация в нашей стране — вещь зыбкая.
— Недавно кто-то из бывшей рок-клубовской публики сказал, что если у Борзыкина нет против чего бороться, то он впадает в депрессию. Это так?
— Жизнь вообще — попытка вытащить себя за волосы из уныния. Потому что ее бессмысленность периодически стучит тебе в мозг. Если что-то делается в искусстве, то это уже борьба. Борьба бывает со своими привычками, недостатками, бывает борьба с государством. Для меня искусство — это конфликт. Потому что болевые ощущения рождают искренние эмоции. Все дерутся, все борются. Зачем же это скрывать?
— По многим признакам вас можно отнести к левым. Этот протест против несправедливости, красно-черный цвет в логотипе «Телевизора»… Вы левый?
— Я не сторонник развешивания ярлыков. Потому что то, что сейчас представляет из себя левое движение, например, в Финляндии и Петербурге, это разные вещи. Опыт моей жизни показывает, что совершенно не важно, как ты себя называешь. Подстраиваться под ряды какого-то движения, идти стадом мне всегда не хотелось. Тем более что под лейблом «левые» встречаются люди, которые поддерживают имперскую политику Путина, например. Ну кто мог ожидать, что Удальцов, Лимонов и другие в едином порыве выступят вместе с Путиным против Украины? Какие они левые? Может, им важнее воплощение некоей идеи ценой смерти тысяч людей и ценой вечного царствования Путина? Или они мечтают о социальной справедливости в отдельно взятой Новороссии? Но это же бред.
— Вы стали героем рассказа Захара Прилепина «Герой рок-н-ролла», который тех же идей придерживается. То есть Украина разделила всех?
— Это печально. По поводу Захара мне очень обидно. Я думал, что в этот момент он сделает другой выбор, невзирая на свое национал-большевистское образование. Он поступил, как Лимонов, это как-то скучно. Часто кажется, что большая часть людей, причем и моих знакомых, просто сошла с ума. Либо я сумасшедший. Такое кратковременное помешательство, и связано оно вот с этим ура-патриотизмом. Была нажата какая-то скрытая доселе имперская кнопочка в каждом. Костя Кинчев, Саша Чернецкий, Александр Ф. Скляр — люди, которых я знаю тридцать лет, мне не казалось, что они встанут и станут кричать «Крым наш». Абсурдно так относиться к своей истории. Это меня больше всего угнетает.
— В рассказе вы говорите Прилепину про ваш конфликт с отцом. Ваша песня «Твой папа — фашист» об этом?
— Это не художественный вымысел, но песня не про моего отца. К тому времени, когда я писал ее, его уже не было в живых.
— Там вы сидите в баре и смотрите по телевизору коллег-рокеров, которые стали звездами, и автор спрашивает, хотелось бы вам быть там.
— И я отвечаю: «Там я уже был». Мы все это прошли, что там интересного?
— Они не считают вас неудачником или просто сумасшедшим?
— Наверняка кто-то считает. Вообще, с удачниками и неудачниками упрощенная схема для идиотов. Иисус Христос кто был, неудачник? Денег у него не было, ничего не добился, с точки зрения живших с ним рядом. Разделение людей на удачников и неудачников — цинично и примитивно. Периодически делают из меня идиота, набрасывается пресса: «Неудачники ходят на Марш несогласных». Они любят эту терминологию. «У Борзыкина ничего не получилось в музыке, он бездарный, опустившийся рок-музыкант, и это единственное, чем он может привлечь к себе внимание, поэтому слушать его мнение…» Была серия публикаций в нескольких десятках изданий, в интернете, ну и так далее, оскорбления и все такое. Неприятный фон такой. Это я к тому, что происходит. Конечно, неприятно, что ты живешь рядом с такими людьми, которые часто это делают за деньги. Проплаченные блогеры, это понятно, и их все больше и больше.
— А национал-большевики были вам близки?
— Не идеологически. Какие-то вещи я могу с ними разделить, но концептуально мне это не близко. Мы выходили вместе на Марши несогласных, и они вели себя мужественно, я об этом сказал. Они молодцы, что не боятся. Это самая пассионарная часть протестующих тогда была в Питере. Мне было ясно, что они понимают, насколько губителен этот человек, этот курс, этот режим для России, и они не пойдут ни на какой компромисс с этой властью. Но я ошибался.
— Скажите, но ведь власть сейчас довольно вегетарианская, вроде бы и не пускают никуда, но вроде и жить дают?
— Конечно, это не сталинские времена — пока. Но тенденции неприятные.
— Ну вам угрожают или что? Отменяют концерты?
— Несколько раз были отмены концертов под предлогом, типа, в «клубе будет проводиться ремонт». А потом выясняется, что никакого ремонта у них нет. Просто местные власти города попросили, что лучше не надо, не привозите этих. Мало ли, скандал какой. Сейчас нет прямых запретов. Они называют это «по техническим причинам». В последнее время просто просят — не далее как месяц назад попросили — не петь «Ваш Путин — фашист».
— Вы в Стокгольме это спели, и что теперь будет по возвращении?
— Я не знаю, может, и ничего не будет.
— А если вы в Петербурге это поете, случается что-то после этого?
— Вот в Петербурге и попросили не петь. Меня слезно упрашивали руководители клуба, говорили: «Иначе нас закроют». В результате все равно это было спето, только по-другому немножко. Я просто предлагал публике мне помочь и вставить слово, которое они хотят.
— Появился анонс вашего выступления в Киеве в ноябре и Гребенщикова в декабре. У вас — с призывами против войны, у него что-то про «несем всем мир» своей музыкой. Не поздно ли? Почему сейчас, а не летом, когда шли интенсивные бои? Стало безопаснее ехать?
— Пытались летом, но выехать не смогли. Спрашивали знакомых, ездил наш представитель в Киев, пытался что-то организовать. Мы хотели фестиваль большой провести, с международными звездами. Украинские власти не смогли, сказали, что сейчас мы не можем ничего, европейские институты отмахнулись. Наше выступление своими силами знакомый организует. С нами будут играть две украинские группы — «Коллежский асессор» и «Лабиринт», так что получится такой мини-фестиваль.
— Вы понимаете, что начнется, когда вы вернетесь?
— Ну может начаться, да. А может — и нет. Потому что мы сейчас не большие, мы сейчас клубные, понимаешь? Макаревич — это приближенная к императору особа, вот его замочить — это да…
— Он же никогда не был сильно протестующим?
— Тем более. Показывают остальным, что с вами мы можем сделать так же: «Даже и такого вот мы завалили».
— То есть вам не страшно, а просто все равно, что будет после?
— Я не знаю. Мне уже надоело бояться. Ну не будет концертов, поеду поживу где-нибудь еще. Не сидеть же тут постоянно из-за концертов, на крючке у этих вот… Что будет, то и будет.
Леонид ФАЙВУШКИН — специально для «Новой»
