Фото: Kinopoisk
Одни называют его наглой выскочкой и самозванцем, другие — гением. В действительности Ксавье Долан — тот редкий случай, когда вундеркинд становится уникальным художником. Сценарий его триумфального дебюта «Я убил свою маму» он написал в 17 лет (так спешил, что даже не стал получать школьный аттестат). В 19 он уже снимал свой первый фильм, в 20 стал обладателем трех наград каннского «Двухнедельника режиссеров».
«Киндер-сюрприз», оказавшийся волей судьбы на съемочной площадке в четырехлетнем возрасте, Долан сформулировал для себя главный принцип: быть — значит, снимать кино. Но о чем бы ни снимал Долан, каждая из его картин — «откровенное признание», размышления без ретуши о своей идентичности, о травматичных запутанных семейных взаимоотношениях, о скелетах в шкафу. Его фильмы — штучное авторское кино в кубе: он все делает сам — от костюмов до пресс-релиза, работает сценаристом, актером, гримером, монтажером.
Формально можно сказать, что пятый фильм Долана «Мамочка» — продолжение его дебютного «Я убил свою маму». Тем более что и Маму, и Мамочку играет одна и та же актриса — Анн Дорваль. В обеих картинах в основе сюжета клубок из любви и ненависти в отношениях мамы и сына. В первом фильме мать не может смириться с неправильной ориентацией ее деточки. Во втором — усмирить внезапные и неуправляемые вспышки агрессии.
У Стива СДВГ (синдром дефицита внимания и гиперактивности), его исключили из интерната после устроенного им пожара. Как контролировать его неуправляемый поток эмоций, самоубийственный гнев — вульгарной молодящейся матери-одиночке, к тому же потерявшей работу? Стив обаятелен, мил и заботлив. Но когда его заклинивает, нет от него спасения. Никогда не угадаешь: поцелует он или укусит. С ним невозможно, без него невыносимо. Здесь можно усмотреть перекличку с жесткой психодрамой «Что-то не так с Кевином» Линн Рэмси. Но если Рэмси спекулирует на теме трагической некоммуникабельности поколений и поисках вины, то Долан просто топит зрителя во взаимоотношениях, замешанных на нежности, нетерпимости, кротости, непонимании, сочувствии и усилиях достучаться друг до друга. «Не будь расистом, Стив!» — воспитывает сына мамаша. «Я не расист, просто не люблю негров», — парирует взбалмошный тинейджер. «Я позабочусь о тебе», — обещает выпавший из социума юнец, и зритель рад обманываться призрачными надеждами.
Несчастья и проблемы сконцентрированы в пространстве одного специфического треугольника: вулканического темперамента мамаша, социопат сын и их заикающаяся соседка, принявшая душевное участие в делах экстравагантной семейки. Их отношения — морская стихия, в которой штиль взрывается штормом в 10 баллов. В этом тесном мирке: без запятых бьются насмерть, безрассудно любят, терзают друг друга.
Ссоры и примирения. Драки и караоке. Эдипов комплекс. Ревность. Женщины на грани срыва и шестнадцатилетний провокатор, хулиган и мамочкин сын с накрашенными глазами. Нет, Долан не занят эпатажем. Вслед за Уильямсом, Олби, Стринбергом он срывает маски лживой благопристойности, докапываясь до сути, до дна, до нестерпимой боли в «опасных связях» родных людей.
Действие фильма разворачивается в ближайшем будущем: в Канаде принят закон С14, разрешающий родителям по собственному желанию сдавать детей с отклонениями в психбольницу. Этот антиутопический угол зрения дает возможность Долану до предела, до ощущения режущей бритвы обострить конфликт.
Как всегда дерзкий, неприлично искренний, точный в психологических и бытовых деталях, Долан придумывает для жизнеописания своего клаустрофобического сюжета адекватную художественную форму. Он снимает кино в вертикальном формате 1:1, уподобляя «картинку» видео в мобильнике. Экран по бокам сужен, словно сдавлен черной рамкой. Но в кульминационный момент Стив натурально руками раздвинет стены этого тесного «коридора». Он будет мчаться по трассе на магазинной тележке перед целой армией гудящих автомобилей, швыряя им под колеса апельсины. Недолгий миг свободы — кульминация фильма.
Рискованным опытам в области киноязыка аплодировали Канны. И вполне символично, что приз за режиссуру был разделен между двумя экспериментальными работами: «Мамочкой» молодого и наглого двадцатипятилетнего автора и «Прощай, речь» вечного революционера, 84-летнего классика Жан-Люка Годара.
А начинается «Мамочка» с дурацких трусов с сердечками, реющих на бельевой веревке рядом с блочным сараем. Завершается зыбкой, как туман, надеждой, ничем не подтвержденной, неоправданной, полощущейся в мороке отчаяния. «Я все время говорю о том, что все мои фильмы — о невозможной любви», — говорит юный режиссер. И в его случае эпитет «невозможной» можно трактовать в самом широком смысле.
Герои «Мамочки», как и персонажи Уильямса, живут в стеклянном зверинце несбыточных чаяний, несутся от паскудной жизни в пространство грез, где в пушистых подробностях воображают свое будущее. Нежизнеспособные шуты, выдавленные на обочину хваленого европейского благополучия. Единственная реальность, за которую они цепляются, — их связь, скрученная в жгут конфликта самого зрелого из фильмов недавнего вундеркинда, а ныне мастера Ксавье Долана.
