Клиентами адвоката Семена Львовича Арии (среди многих прочих) были Николай Глушков — по так называемому делу «Аэрофлота», Борис Березовский и Юлий Дубов — по делу ЛогоВАЗа. В предоставлении им политического убежища в Великобритании в 2003 году Семен Львович сыграл исключительно важную роль.
— П римерно сто лет назад, — высказался о Се-мене Львовиче один из наших лодонских барристеров, — был такой довольно распространенный тип. Викторианский, если ты понимаешь, что я имею в виду. Адвокат или офицер. Или чиновник из колониальной администрации. Исчезнувший вид, реликт Империи.
Всякие процессуальные документы и пояснительные записки к ним Семен Львович обычно пересылал в Лондон с курьером — в толстом конверте, заклеенном со всех сторон скотчем и с грозной надписью: «Переписка адвоката с клиентом. Охраняется законом».
— Вы верите, что эта надпись хоть кого-то остановит? — спросил я как-то.
— Нет, не верю, — ответил Семен Львович неохотно. — Хотя должна. Но может не остановить. Поэтому самое важное я буду докладывать при личных встречах.
Он никогда не произносил инвектив в адрес современных российских судов, хотя никакой разницы между ними и их советскими предшественниками не видел. Как он однажды проронил случайно, адвокатская профессия имеет смысл только при существовании суда, а если вместо суда наличествует всего лишь «присутствие», то и адвокат толком не нужен. И тут же поправился.
— Не нужен в том смысле, который у вас здесь, — сказал он. — Но кое-что все-таки можно сделать. Пусть немного. Ваши адвокаты здесь — это как… они говорят, и их слышно. А в наших условиях… ну хоть надорвись, и все впустую. Хотя иногда докричаться удается. Вот для этого и работаем.
И главным оружием его была справедливость, определяемая им не как абстрактная моральная категория, но как императивное требование неукоснительно выполнять все предписанные законом правила и процедуры.
К многочисленным ходатаям, крутившимся рядом с предложениями переговорить, разрулить и решить, он относился с нескрываемым отвращением. Когда ему несколько раз и очень настойчиво предложили встретиться с одним из них, он ощетинился.
— В этом случае, Борис Абрамович, — произнес он ледяным голосом, — я буду вынужден попросить у вас письменные инструкции.
Больше к нему с подобными просьбами не обращались.
К современной кулинарной экзотике Семен Львович относился с опаской и недоверием. Какие-нибудь особо изысканные итальянские макароны, испанские паэльи всех видов или индийская кухня в любом ее варианте — все это, если и не отвергалось немедленно, то употреблялось крайне умеренно, только лишь чтобы не обидеть. К сырой рыбе он испытывал особое отвращение, а к ее потребителям — некоторую жалость, поэтому в японские заведения его старались не водить. Хорошо прожаренный кусок говядины — это настоящая еда, а все остальное — просто баловство, придуманное от нечего делать и когда деньги девать некуда. Виски, джин текила, граппа — отвергались с порога. Чисто из вежливости он мог выпить полбокала вина, которому всегда предпочитал водку, но выше всего ставил хороший коньяк, в котором знал толк.
Когда приходил в гости, то непременно с букетом для хозяйки дома.
К застолью всегда припасал две-три истории из своей адвокатской практики, которыми успешно заполнял иногда возникавшие паузы. Истории эти были остроумны, отточены и великолепно отрепетированы. Свой вклад в общую беседу Семен Львович готовил тщательно.
Он довольно много написал про свою войну. Удивительно, что рассказывать про войну он обычно отказывался. «У меня написано про это, — говорил он, — я вам не давал почитать? Хорошо, я пришлю». Мне всегда казалось, что вот так, вживую, на людях, вспоминать о войне ему было тяжело. Через бумагу, через посредника — нормально, а так, вживую, тяжело. И это было понятно. Танкист, штрафник… Он закончил воевать в Вене, но город, по-моему, если не считать колеса обозрения в Пратере, наблюдаемого в прорезь прицела, так и не видел.
Однажды, совсем ранней весной, он неожиданно спросил:
— А где здесь, в Лондоне, есть русская церковь? Хотелось бы посетить.
Вечером я привел его на Эннисмор Гарденз, в храм, где когда-то служил Антоний Сурожский. Семен Львович задержался у свечного ящика, что-то вычисляя про себя, взял три свечи, огляделся и направился вглубь церкви, к иконе Спасителя. Поставил свечи, повернулся и сказал:
— Можем ехать.
Зачем ему, человеку нерелигиозному, вдруг понадобилось в церковь, и именно сейчас, я спрашивать не стал. Что-то из прошлого, того прошлого, когда была война?
Я не знаю, каким он был в совсем уж частной жизни. С нами, с клиентами, всегда был сух, сдержан и совершенно неэмоционален. Если что-то вызывало его крайнее неудовольствие, он сквозь зубы произносил нечто вроде «Ийх-х», а на неожиданно приятную или смешную новость реагировал кратким «Кха-а».
Он редко улыбался. Никогда не спорил. Он медленно высказывал свою точку зрения и замолкал, а если его пытались убедить в чем-то противоположном, то выслушивал до конца и веско изрекал:
— Мне про это ничего не известно.
Это звучало как приговор.
Семен Львович всегда появлялся в костюме, при галстуке и с неизменным черным портфелем, из которого поочередно доставал различные документы, давал прочесть, при необходимости комментировал, а потом убирал их обратно.
— Это я могу вам оставить, — говорил он, — а это я заберу с собой обратно, потому что у вас это непременно пропадет, а бумага очень важная. Второй раз у меня может не получиться ее достать. Снимите копию, а оригинал будет у меня. Вы запишите, что оригинал у меня, а то будете искать потом.
Он очень прямо держался, не сгибался, не сутулился, не откидывался на спинку стула, я никогда не видел, чтобы он клал ногу на ногу. Мне часто приходилось возить его на встречи с лондонскими адвокатами, потому что по-английски он ни одного слова не знал, и я переводил. Так вот, среди всех этих урожденных англичан он, мистер Ария, старый русский еврей, казался самым подлинным англичанином, одним из тех, про кого мы читали у писателей девятнадцатого века, идеально воплощавшим воспетый в романах тип семейного адвоката, владеющего всеми фамильными тайнами, знающего ответы на все вопросы, чтущего превыше всего закон и интересы клиента. Я не сомневаюсь, что именно это поразительное сходство с плеядой знакомых со школьной скамьи литературных персонажей легло в основу того почтительно-уважительного отношения к Семену Львовичу, которое довольно быстро сформировалось у работавших с ним английских юристов.
Они признали в нем своего, признали раньше, чем познакомились профессионально. Для Англии — это редкость.
Викторианский тип. Исчезнувший вид. Осколок Империи.
Спуску он им не давал и вел себя строго.
— Спросите у них, — говорил он, — они ознакомились со статьей в «Российской газете» номер такой-то от такого-то числа? Я передавал в свой прошлый приезд. Ну, я так и думал. У меня с собой есть копия. Я вас попрошу перевести им вот этот абзац. А потом я прокомментирую. Это имеет существенное значение.
Англичане переглядывались, краснели и покорно выслушивали сперва перевод, а потом и комментарии. Право поучать и читать нотации признавалось за ним безоговорочно.
Обычные лондонские развлечения, как то: мюзиклы, выставки и прочее, Семен Львович не признавал. «Я побуду в номере, — обычно говорил он, — спасибо, но мне это не очень интересно. Я лучше поработаю, а попозже выйду пройтись перед сном. Вот это напротив — это Гайд-парк? Вот там и погуляю. Вы не беспокойтесь».
Всего лишь один раз (за годы) он изъявил желание посетить магазин.
— Мне нужно купить одну штуку, — сказал он, явно стесняясь. — Неловко вас беспокоить по этому поводу, но… мне там как-то объясняться придется, а я… Как называется этот универмаг, про который везде пишут? «Харродс»?
«Штукой» оказалась гирлянда для новогодней елки.
— Я хочу… знаете… в общем, мне нужно, чтобы там лампочки были разноцветные и чтобы все это как-то мигало. Такое бывает в продаже?
В огромном отделе рождественских подарков он провел не меньше двух часов, передвигаясь между усыпанными искусственным снегом елками, светящимися шарами, жужжащими машинками, летающими бумерангами, пищащими и поющими куклами, смешно ковыляющими гномами и коричневыми оленями. Этак через час я улизнул, чтобы выпить пива, а когда вернулся, он с детским восторгом смотрел на плюшевого кенгуренка, исполнявшего «Oh what fun it is to ride…». В конце каждого куплета мама-кенгуру подпрыгивала, а кенгуренок испуганно хватался лапками за карман, чтобы не выпасть. Увидев меня, Семен Львович посуровел, отвернулся и стал подчеркнуто внимательно изучать потолок.
Уже перед самым закрытием он наконец-то вспомнил, зачем пришел в «Харродс», ткнул пальцем в коробку с елочной гирляндой, расплатился наличными, и мы ушли.
Он позвонил мне из Москвы через день и сказал непривычно расстроенным голосом:
— У меня неприятность произошла. Гирлянда эта — она оказалась не разноцветная. И еще вилка в розетку не влезает. Ну с этим мы разобрались, а вот лампочки не мигают. Просто горят, но не мигают.
— Прислать вам другую? — спросил я.
Семен Львович помолчал и ответил:
— Не надо. Баловство это все, блажь. Я вас поздравляю с наступающим. И… всем остальным тоже передайте поздравления и наилучшие пожелания.
Юлий ДУБОВ — специально для «Новой»
От редакции
Год назад не стало замечательного человека, блистательного адвоката и верного друга «Новой газеты» Семена Львовича Арии.
Редакция решила учредить премию «Защитник» имени Семена Арии. Она будет вручаться адвокатам, готовым браться за резонансные, политически мотивированные дела, даже если они кажутся абсолютно бесперспективными.
По нашей просьбе в состав жюри согласилась войти вдова Семена Львовича и тоже юрист Марина Петровна Шестакова.
Статьи Семена Львовича Арии в «Новой»
- Киса
- Про достоинство
- Два вора
- Загадки войны
- Гайдуков
- Честь имею
- Из записных книжек
