Все события складываются в еще одно усилие высвободить из социальных, в том числе советских, контекстов многомерное искусство Шнитке. Музыку, в которой сплав культур, эпох, стилей. Музыку, впитавшую боль, травмы, надежды ХХ века. Перешагнувшую очерченные рубежи. Превратившуюся в искусство на все времена.

Юбилейный вечер в Большом зале консерватории был особенный. Словно музыканты вознамерились сделать эскиз портрета Шнитке. Из всего гигантского наследия выбрали несколько произведений, которые сложились в необычайный набросок. Увертюра для симфонического оркестра « (Не) сон в летнюю ночь» — восхитительная игра с классическими штампами. Галантная, сладкозвучная, я бы сказала, лучезарная клавесинная тема… рассыпается в гротесковом умопомрачении. Словно ледяной ветер времени растрепал, спутал филигранную партитурку, сдул ноты с насиженных линеек, разбросал в странном, непредсказуемом, страшном и смешном современном танце.

Следом прозвучал Moz-Art a’ la Haydn — игра со светом для дирижера, двух солистов и двух струнных оркестров. Музыкальная шутка, полная аллюзий и цитат из музыки Моцарта и Гайдна. Псевдоклассический памфлет. Или маскарад, в котором знакомые темы обмениваются масками, созвучиями, изломанными и переосмысленными кантиленами, насмехаясь друг над другом. Дуэт-поединок, конфликт скрипок Виктора Третьякова и Натальи Лихопой — каскад пиццикато, царапающих секунд по мановению руки дирижера Юрия Башмета соединяются в одном дыхании. Бисовый дивертисмент начинается в кромешной тьме, понемногу высветляя исполнителей. В финале музыканты один за другим уходят со сцены — «тают», оставляя за пультом одинокого дирижера Башмета (поклон «Прощальной симфонии» Гайдна, в финале которой музыканты один за другим оставляют сцену).

Кульминация вечера — «Концерт для альта с оркестром», шедевр, посвященный Юрию Башмету. Музыка сокрушительной силы, трагического мироощущения всматривается в пугающую мглу между смертью и жизнью. Звук, цепляясь за струны, ползет вверх-вверх и срывается, не чувствуя опоры. Сложная архитектоника, воплощенная идея незамкнутого круга, мучительный поиск мировой гармонии (темы разных оркестровых групп звучат невпопад) обретает особую силу. Из какофонии эмоциональных взрывов выпрастывается чистый звук. В коде колокольный звон оплакивает одинокий сумрачный голос альта. Камерный оркестр звучит выверенно тактично, подчиняясь крепкой воле и жесткой режиссуре автора. Мне показалось, что в этот вечер известный альтовый концерт звучал по-новому. В музыкальной драматургии помимо трагичности отчетливо слышались интонации смятения, растерянности перед будущим. Как тут не согласиться с музыкантами, утверждающими, что творения Шнитке обладают свойством принадлежать времени… в котором они будут исполняться.

В этот вечер название фестиваля «На пересечении прошлого и будущего» казалось точным. Кто еще из современных авторов столь бесстрашно заглядывал в бездны человеческого существа, не отворачиваясь от «изнанки зла», распутывая клубок образов, из которых складывается бытие «я»? Кто так своевольно и продуманно сплавлял в звуке века стили, продираясь сквозь тьму непонятного, объясняя нам нас самих, не умеющих слышать друг друга, забывших прошлое и страшащихся будущего. «Нужно постараться догнать Шнитке, — говорил Борис Покровский, — догнать человека, который ждет нас».

В тот же памятный день состоялась премьера невероятной книги. Внушительный том «Альфред Шнитке» — также своего рода мозаичный портрет, собранный Андреем Хржановским. Книга выбивается из строя традиционных воспоминаний об ушедшем мастере. Недаром ее составителем стал режиссер. Андрей Хржановский смонтировал полиграфическую симфонию в соответствии с заветами Альфреда Гарриевича, создав полифоническое произведение. «Весь наш музыкальный мир как бы изначально существует во всех своих данностях, — писал композитор, — для нашего времени типично спиралевидное развитие».

В музыке Шнитке претворял идею Флоренского: «Если художник не держит в себе весь мир, всю вселенную, он ошибется и в деталях». Андрей Хржановский составляет роман о жизни и творчестве композитора из «деталей», среди которых не выстраивает иерархии. Тексты и интервью самого Альфреда Гарриевича. Редкие фото из архивов и частных собраний. Репродукции живописных произведений — от Босха до Рериха, с которыми музыка вступала в диалог. Программки с дарственными надписями. Листки из архива. Фрагменты партитур, в которых поэзия спорит с квантовой механикой. Нотные черновики, поля исчерканы портретными шаржами (на развороте фрагмент смонтирован с пушкинским наброском «Путешествия Онегина»: Шнитке «озвучил» анимационную пушкинскую трилогию Хржановского и фильм «В мире басен»).

Когда художник-оформитель узнал о замысле Хржановского, то пришел в ужас: как же все это можно вместить в здание одной книги? Художника зовут Аркадий Троянкер. Работа, им выполненная, артистична и деликатна. А прямая речь композитора снабжена нотными «знаками препинания», в основном паузами разной длительности.

В книге, как в музыке Шнитке, звучат, накладываются, дискутируют друг с другом разные голоса. О Шнитке размышляют композиторы Софья Губайдулина, Гия Канчели, Владимир Мартынов, Сергей Слонимский. Выдающиеся музыканты: Наталья Гутман, Юрий Башмет, Гидон Кремер, Геннадий Рождественский, Мстислав Растропович, Родион Щедрин, Эри Клас, балетмейстер Джон Ноймайер… Режиссеры, актеры, сотрудничавшие с композитором: Юрий Норштейн, Юрий Любимов, Элем Климов, Александр Митта, Сергей Юрский… Ученые, теоретики… Значительная часть текстов написана специально для издания и публикуется впервые. Центром «портрета» являются малоизвестные тексты самого Альфреда Шнитке, философа, мыслителя, гуманиста, выдающегося теоретика.

Прямая речь

О новой книге говорим с Ириной Шнитке , женой композитора

— Столько издано книг на разных языках. Думаю, и этот внушительный труд — не последний. Видимо, объем личности Альфреда, музыкальный дар, интеллект, духовная сущность столь обширны, что вновь и вновь будут привлекать внимание исследователей, почитателей его таланта. Издание, безусловно, шикарное. Думаю, Альфред был бы смущен. Он как-то скромнее ощущал себя в жизни. Читая статьи, труды, ему посвященные, вспоминаю «Семь самураев» Куросавы. Когда каждый видит события, музыку, других людей через призму себя самого. Так что все, что мы знаем о художниках, живших в другие времена, — весьма неточные, условные знания.

— Почему же вы сами, так близко и так долго знавшая и понимавшая Альфреда Шнитке, не напишете о нем книгу?

— Именно потому, что боюсь уподобиться распространенному типу «дамского романа», грезам вдов об их роли в жизни гения. Самое сложное в мемуаристике — передать правду фактов, диалогов, чувств. Без приукрашивания эмоционального, порой психологически оправданного, высветвления каких-то сторон жизни. Безусловно, человек все пропускает через собственную натуру. Но вот что скажу вам: как бы честно, сухо ни писала бы я об Альфреде, никто не поверит в ту высшую степень благородства, нравственной чистоты… Насколько был честен перед миром и собой… простите, святой человек. И я бы не поверила. Но я прожила с ним 38 лет. Знаю это наверняка, а другим необязательно это доказывать. Но вот открываю интернет, вижу чудовищное число ошибок, неточностей, неправд. И исправить все невозможно. Поэтому такие книги — нужная вещь, они дают нам стереоскопию взгляда.

…и с Андреем Хржановским.

— Что стало импульсом к созданию этого многолетнего труда?

— Мы были близки со «Стеклянной гармоники», то есть с 1967-го. Тридцать лет. И эту книгу я задумал сразу после его ухода. Мне важно было выразить благодарность за дружбу, потрясенность не только композиторским гением, но и масштабом личности. И примеров этому не счесть. Он всегда был готов прийти на помощь. Как-то со мной случился страшный приступ. Альфред справился о моем самочувствии, выразил сожаление, что не может меня навестить: он должен быть в консерватории. А через двадцать минут уже был у меня с пузырьком лекарства, которого не было в Москве и которое однажды его спасло. Когда он увидел материал «Стеклянной гармоники», вышел из зала с горящими глазами: он был рад сочетанию работ художников Возрождения с современными работами. «Гармоника» стала полигоном для развития его полистилистики. Никто, кроме него, не написал бы и столь вдохновляющей музыки к анимационной пушкинской трилогии. Он, как говорят, сам был из «семьи Пушкина»…