Автор спектакля, мировая знаменитость канадского происхождения Роберт Карсен — любитель крайностей. Московские меломаны могли убедиться в радикализме режиссера в позапрошлом сезоне, когда с гастролями Ла Скала в Большой приезжала его постановка моцартовского «Дон Жуана». Легендарный обольститель проходил предписанный ему сюжетом путь по театральному закулисью. Но не в XVIII веке, а в наше время. Упивался своей властью над ситуациями, в финале выскальзывал из преисподней, как ни в чем не бывало. Словно заглядывал в ад, как к себе домой. Но кроме эпатажа в том спектакле была ворожба отражений, смешение и смещение разных пространств. В череде провокационных режиссерских ходов пульсировали изменчивые смыслы, лабиринт превращений казался бесконечным.
В сюжете «Риголетто», несмотря на некоторые смысловые совпадения с «Дон Жуаном», казалось бы, все проще. Ни величия мифа, ни трепета сакральных тайн. Так услышал оперу режиссер, не пожелавший доискиваться до глубин музыки Верди. Тем не менее пристрастию к масштабным метафорам Робер Карсен не изменил. Но если в «Дон Жуане» властно утверждал, что весь мир — театр, то теперь безоговорочно уверен, что мир — цирк.
Арена под полинявшим куполом — место для низменных зрелищ, повторяющихся раз от раза. Полукружия амфитеатра смотрят со сцены в реальный зрительный зал (сценограф Раду Борузеску), словно назидательное зеркало: «Смотрите же, это про нас и про вас». Разумеется, действие происходит в наши, не совершенные во всех отношениях дни. Разгул показывается без обиняков. Хотя для откровенной оргии ошалевшего от вседозволенности герцога и его распущенной свиты подошла бы совсем другая музыка. В цирковом представлении для взрослых скабрезности в ходу — и над разгоряченной компанией летает надувная секс-кукла. Неживое, искусственное тело при первых тактах вступления извлекается Риголетто из того же траурного мешка, что потом станет саваном погибшей Джильды. Циничный перевертыш на тему смерти предъявлен в самом начале. А как иначе может быть в цирке, где смертельный номер — кульминация каждого представления, сопровождаемого грохотом довольных аплодисментов? Тело циркача, натренированное до нечеловеческих возможностей, кажется бессмертным. В цирке герцога Мантуанского чтут культ тела до такой степени, что ни о какой душе не может быть и речи. О силе и ловкости цирка в этой оперной постановке напомнят не раз и воздушные гимнасты, и акробаты, и эквилибристы на вольно стоящей лестнице, достигающей колосников. Мелькание трюков и фокусов — остроумное соответствие колким пассажам пересмешника хора.
Шута Риголетто травят профессионально. Массовка — сплошная подсадка из клоунов, замаскированных под денди в черных смокингах. Травят не жалкого уродца и не холопа, подставляющего лоб щелчкам и тычкам. Изводят чужака, отчаянно не похожего на всех. Риголетто — единственный живой в этом сделанном мире. К сожалению, баритон Димитриса Тилякоса звучал не всегда безупречно, но актерских красок для своего Риголетто певец нашел гораздо больше, чем вокальных. Скинув балахон и клоунскую маску, шут стесняется самого себя. Сутулый, мешковатый, наивный и потерянный, этот Риголетто явно сбежал из фильмов итальянских неореалистов и потерялся во времени. Недаром самыми сильными моментами роли кажутся те, где обманутый бедолага мечется на границе двух пространств. Плутает между ареной и цирковыми кулисами в поисках украденной дочери. Покачиваясь, бредет по авансцене (уже не декораций, а Большого театра), беспомощно ударяя по пыльному занавесу. Наверное, пытается поймать призрака, сладкозвучно прославляющего сердце красавиц. Герцог, истинный жрец культа тела (страстный, порывистый Сергей Романовский спел роскошную партию ярко, но излишне взволнованно), уверен в своей победительности. Красотки податливы, как куклы. Джильда — одна из многих. Художница по костюмам Мируна Борузеску наделила скромницу девичьими нарядами, контрастно отличив ее от развязно одетых девиц. Но тем сильнее подчеркнула сходство дочки Риголетто с хорошенькой игрушкой. Кристина Мхитарян — обладательница сопрано, сравнимого с серебряными колокольчиками, при каждом звуке почему-то дергается и извивается всем телом. Словно боится, что у ее куколки-Джильды кончится завод.
Для куклы нет смерти. Кровь на сорочке убитой Джильды нарисована так тщательно, что сильно смахивает на клюквенный сок. Какое тут жертвенное искупление? Нам показали трагедию, разыгранную в балагане. Следуя этой логике, ангелом, сошедшим с небес за Джильдой, притворяется гимнастка, оптимистично вертящаяся под куполом. Спектакль, балансирующий на грани фола, под конец все же скатывается в пошлость.
Режиссер Карсен в запале борьбы с оперными условностями не заметил, как выстроил вокруг «Риголетто» новую условность, непроницаемую, как броня. Цирк — пространство обособленное и замкнутое, чуждое философским обобщениям. Но музыка Верди (оркестром Большого театра дирижировал итальянец Эвелино Пидо), вопреки картинкам, мелькающим на сцене, все-таки повествует о большем.
Елена ГУБАЙДУЛЛИНА — специально для «Новой»
