СюжетыКультура

Брест, или Долгое прощание

Разорять дом оказалось так же весело, как строить

Этот материал вышел в номере № 3 от 16 января 2015
Читать
Разорять дом оказалось так же весело, как строить
Изображение

1

Родители покинули отчизну так, как, по их мнению, она того заслуживала: по-пижонски, с одним чемоданом. В нем лежал мамин сарафан и пляжная рубаха с лошадьми на красном лугу, в которой отец считался неотразимым в Дзинтари. Нам предстояло перевезти через железный занавес все остальное, включая сумасшедшую тетю Сарру.

Последний осколок Евбаза, она, как все там, никогда не служила и провела жизнь между моей бабушкой и дядей Колей, которые приходились ей суровой сестрой и мягкотелым мужем. Когда он умер, Сарра, потеряв и без того хрупкую связь с реальностью, перебралась в сумасшедший дом, где пациентов привязывали к кроватям без простыней.

Отец ее оттуда вытащил и перевез в Ригу. Тете Сарре было все равно. Она не узнавала даже меня, я ее — тоже. Высохшая, как стручок неизвестного мне растения, она никак не походила на мою смешливую тетку, которая «махерила» с взятками, играя со мной в «66». Собственно, из-за нее я научился считать раньше, чем читать. Теперь Сарра молча сидела на кушетке и ждала, когда ее отравят. Чтобы предупредить покушение, она ела только крутые яйца, которые сама себе варила. Весть о переезде она приняла нервно: долгим, ни к кому не обращенным криком без слов. Мы приняли это за «да», потому что ни у нас, ни у нее не было другого выхода.

С остальным было не проще. Нам предстояло разрушить устоявшуюся за полвека жизнь и прокутить ее руины. Власть обменяла имущество, накопленное тремя поколениями, если считать фарфоровую балерину Ульянову, доставшуюся нам вместе с Саррой по наследству, на твердую валюту: 90 долларов на нос. Мешавшая округлить сумму десятка бесила и умиляла сразу. Ведь где-то в недрах правительства особые люди, шевеля губами, крутили ручки арифмометров, чтобы не приблизительно, а с точностью то третьего знака оценить движимое имущество эмигранта. Про недвижимое никто не заикался: ключи — в домоуправление, и поминай как звали.

Нам, впрочем, и этот расклад казался царским. На доллары приходили смотреть гости. И дом разорять оказалось так же весело, как строить: субботник наоборот. Распродажа началась, естественно, с книг. Разделив библиотеку на необходимое и любимое, мы отправили тонну первого морем и принялись торговать последним. Обеспечив будущее редкими за океаном Герценом и Белинским, мы избавлялись от зачитанного легкомысленного и англоязычного: Джека Лондона, Марка Твена, Майн Рида, Конан Дойля, О.Генри и даже Жюля Верна.

Первый же покупатель стал последним. Молодой офицер, не торгуясь, купил всё на корню за 1000 рублей, составлявших мою годовую зарплату в пожарной охране.

— Куда бы ни услали, — говорил он, лаская изодранные переплеты, — с ними я нигде не пропаду.

Окрыленные барышом, мы разбазаривали наш дом крещендо. В комиссионку шла мебель, кроме обеденного стола, посуда, кроме рюмок, опустевшие (жуткое зрелище) книжные шкафы. Один мы спустили с нашего четвертого этажа, не раскрутив, отчего он, теряя к каждой лестничной клетке четверть стоимости, стал к подъезду дровами.

Никогда — ни до, ни после — я не чувствовал себя таким богатым. Деньги казались шальными и были временными. Их срок жизни измерялся днями, как зимой у сугроба, а летом у бабочки. Каждый вечер мы провожали застольем, балуя себя молдавским коньяком и местной миногой. С утра, уже брезгуя сдавать бутылки, мы собирали диковинный скарб в дорогу. Прислушиваясь к советам бывалых, мы запасались тем, что обладало, по их сведениям, безусловной ценностью за границей. В стандартный набор, способный ввести в ступор психиатра, входил фотоаппарат «Зенит» с цейсовской оптикой, деревянные ложки без счета, янтарь и натуральные кораллы, которые знатоки выковыривали из старинных украинских монист. Хуже всего был большой слесарный набор.

— Без него, — говорили эксперты, — нет смысла соваться на Запад.

Я до сих пор не понял, почему, но рашпиль, тиски и струбцина заняли свое место в двух из 17 чемоданов. В других помещались семейный архив, кастрюля, запас белья, бабушкина перина и пищевой НЗ: не портящаяся на чужбине твердокопченая колбаса, югославские пакеты с куриным супом «Кокоша юха», справедливо считавшиеся «манной эмигранта», а также елочные игрушки на первое время. С этим багажом нам предстояло отправиться на вокзал, после того как мы исчерпаем прощание торжественными проводами. Они, объединяя в себе тризну, акт гражданского неповиновения и грандиозную пьянку, требовали мужества, здоровой печени и отчаяния. Прощаться приходили либо те, кто готовился к отъезду, либо те, кому было нечего терять. Часто это были одни и те же люди.

Оставив загашник на дорогу, мы вложили все оставшиеся деньги в водку. Неудивительно, что я ничего не запомнил, кроме спящего у входных дверей Лёвы, в обычные, а не праздничные дни торговавшего раритетами в букинистическом магазине. Присыпанный перьями из разодранной в вакхическом экстазе подушки, он, объединяя античную мифологию с христианской, походил на усопшего ангела.

На перрон нас провожала помятая, как из Босха, толпа. Мы шатались, пассажиры шарахались. Когда мы ввели в купе покорившуюся судьбе тетю Сарру и погрузили 17 чемоданов, Вайля и марксиста Зяму, провожавших нас до Бреста, я понял, что не успел сделать главного: в последний раз поваляться на диване с книжкой и сказать бабушке то, что всю жизнь хотел.

2

Поезд дальнего следования отчаливал так плавно, будто считал себя кораблем. За окном неторопливо уплывали в прошлое не успевшие опохмелиться друзья и близкие. Из виду навсегда исчезли родные шпили. Не зная, как к этому отнестись, мы отправились глушить преждевременную тоску. В вагоне-ресторане уютно бряцал судок с солянкой, но водки все равно не хватило. В Минск, где мне не довелось до тех пор бывать, поезд приходил в пять утра и стоял 15 минут, но я все равно нашел, у кого купить прощальные пол-литра, — мы все еще были на родной земле, которая кончалась в Бресте. Ввиду границы мы наконец расстались с друзьями.

— Ариведерчи, — легкомысленно бросил Вайль, рассчитывавший нагнать нас в Риме.

Растроганный Зяма меня обнял и попросил не очернять родину.

— Думаю, она справится без меня, — высокомерно ответил я и шагнул в будущее, открыв матовую дверь таможни.

За оцинкованными, как в морге, столами чиновники лениво потрошили багаж лысого еврея. Юля и нервничая, он рассказывал им анекдоты про Рабиновича. Таможенники смеялись, но не теряли бдительности, встряхивая носки, перелистывая страницы и ощупывая швы.

Когда — и очень нескоро — дело дошло до нас, таможня начала с книг и бумаг. Заметив «Ивана Денисовича» в домашнем переплете, усатый дядька в зеленой форме посуровел:

— Солженицын, — сухо объяснил он, — к провозу запрещен.

— На Запад?

— Куда угодно.

Вслед за Александром Исаевичем в кучу запретного угодили домашний фотоальбом, дипломная работа «Булгаков и мениппея», которой я надеялся поразить просвещенную часть Запада, и классный дневник с замечанием моей первой и до сих пор не прощенной учительницы Ираиды Васильевны. «Мяукал на уроке», — ябедничала она родителям.

Время шло, досмотр не кончался, венский поезд уходил, а мы все еще не могли проститься с отчизной.

— Ничего страшного, — объявил старшой, — отправитесь следующим.

— В Варшаву?

— Один хрен.

Не считавшаяся полноценной заграницей Польша была паллиативом, но располагалась на полпути.

Попав наконец в поезд и оставшись без попутчиков, мы очумело озирались и, боясь пропустить польскую столицу, выскочили на остановку раньше. Осознав по беспроглядной тьме Варшаву-товарную, мы влезли в вагон на ходу, пихая в спину тетю Сарру. Она не роптала. С момента отъезда к ней частично вернулся разум. Приняв эмиграцию за эвакуацию, она решила, что мы не едем к немцам, а бежим от них, притворяясь, как это было с ней в прошлый раз, цыганами.

За них нас приняли на столичном вокзале. Больше всего мы боялись остаться без билета и застрять на территории Варшавского пакта. Дожидаясь утра, мы раскинули табор возле еще закрытой кассы. Пока Сарра завтракала сваренными про запас крутыми яйцами и сторожила 17 чемоданов, я отправился осматривать достопримечательности, не рискуя удаляться от вокзала дальше первого магазина. Мне не удалось узнать, чем он торговал, ибо витрину украшала прозрачная ваза с тысячью гвоздик: половина — белых, половина — красных. Сняв на всякий случай кепку, я отправился обратно, оставив Польшу на потом.

Когда касса открылась, мы были первыми и единственными покупателями. Буднично купив билеты на Запад и не удостоившись взгляда таможенников, знавших, что после русского шмона им нечего делать, мы сели в поезд и отправились в путь, считая границы. В Чехословакии мы купили через окно горячую сосиску — здесь еще брали наши завалявшиеся рубли. Только к ночи поезд пересек австрийскую границу. Аграрный пейзаж не изменился, но я все равно высунулся в окно и втянул в себя воздух. Пахло навозом.

В Вену мы прибыли глухой ночью в состоянии полной эйфории. Стоя на перроне в чужом городе незнакомой страны с 17 чемоданами и полоумной тетей на руках, мы смеялись и обнимались, пока не пришел полицейский.

— О, полицай! — закричали мы и обняли его тоже.

В участке все быстро выяснилось, и нас отправили на такси в пансион Zum Turken, где собирали других предателей. От переживаний жена заговорила с шофером на безупречном немецком, который с прохладцей учила в школе. Пораженный произношением венский таксист растрогался и решил прийти ей на помощь:

— Фройляйн, я же вижу, что вы — волжская немка. У нас, на свободе, вам больше незачем скрывать происхождение. Бросьте этих евреев, — сказал он, ткнув пальцем на заднее сиденье, — и живите на всю катушку.

3

Вернувшись в Ригу через треть века, я обнаружил, что мой квартал изменился лицом. Магазин модных платьев, который безо всяких на то оснований назывался «Лотосом», переродился в бутик — чего бы ему это ни стоило. Гастроном, где по ночам второгодник Максимов с завидной прибылью торговал водкой, больше не держит спиртного. В книжном магазине литературу и детективы продавали в разных разделах, второй, естественно, больше. На месте пышечной, но все в той же декоративной избе расположился ночной бар «Аризона». Проходной двор вырос в молл. Магазин с хомутами торгует эротическим инвентарем. Пункт по приему утильсырья, куда я в пионерском раже таскал макулатуру, стал киоском и продавал то, что раньше покупал. В бомбоубежище устроили тир. «Палладиум» обветшал, но там все еще показывали американские фильмы. Исчезли очереди у водочного магазина, уставленного «Рижским бальзамом» («Неужели люди пьют его добровольно?» — спросил меня американский приятель). Нет больше «Приема стеклотары», куда мы ходили через день, а по понедельникам дважды. Но дом остался.

Разлука его преобразила и вырастила, хотя на первый взгляд ничего не изменилось. Серый и незатейливый, он по-прежнему лишен тех архитектурных излишеств, которые делают Ригу неотразимой. Здесь не было ни средневековых башенок, ни завитушек купеческого барокко, ни рубленых девизов протестантской этики (Labor Omnia Vincit), ни самодельной мифологии ар-нуво, ни стилизации кирпичной готики, ни социалистических звезд, снопов и рогов изобилия. Собственно, на фасаде вообще ничего не было, кроме цемента и окон без наличников. Однако именно это обстоятельство и делало его минималистским памятником функционального зодчества, провозгласившего орнамент преступлением. Теперь мой дом красовался на всех открытках, но он уже был не моим.

Зайдя для разгону во двор, я узнал только липу. Она стала еще старше, но сохранилась лучше меня. Лужа высохла, мусор убрали. Хибару дворника запирала стеклянная дверь с непонятной, а значит, финской табличкой. Зато машина была шведской — Volvo, и хозяин на меня вежливо косился.

— Я сюда каждый день выбрасывал мусор, — объяснил я, и он перестал улыбаться.

Махнув на него рукой, я свернул в родной подъезд, но уперся в цифровой замок, куда уже не сунешь универсальную открывалку — двухкопеечную монету, да и откуда она у меня возьмется?

Найдя на табло квартиру номер 9, я нажал кнопку и, услышав «Ko ludzu?», сказал по-английски, что жил здесь раньше.

— Not any more, — ответил домофон, и я, не став спорить, отправился домой, за океан, убедившись в том, что там мне и место.

Нью-Йорк

Продолжение следует. Начало в № № 25, 39, 45, 58, 66, 75, 84, 90, 99, 108, 114, 117, 123, 134, 140 за 2014 год

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow