Дом Жени Балагина отжали батьки. Так он сам говорит. Точнее, он говорит так: «Мы с Машей прикинули — все равно государство дом заберет. Ну мы его немножко перехитрили, отдали батькам».

— Это как кулачок. — Женя Балагин поднимает тяжелую, крупную рабочую ладонь, загибает раскрытые пальцы. — Росимущество, милиция, городская администрация. И в этом же кулачке — попы.

История Жени Балагина — теперь уже, можно сказать, шаблонная. Она похожа на сюжет фильма «Левиафан», каким бы он был, если бы герои остались жить.

В 2003 году житель Пскова, бывший боксер, выпускник строительного техникума, архитектор Евгений Балагин взялся восстанавливать полуразрушенный Дом привратника духовной семинарии в центре Пскова. Точнее, то, что от него оставалось. Мы сидим на кухне, и Женя раскладывает на столе фотографии. На снимках — одноэтажная развалюха без крыши, с заколоченными окнами и отвалившейся штукатуркой, внутри — только обгоревшие балки и битый кирпич.

Формально за домик отвечал Псковский пединститут, но денег на содержание дома у него не было. Псковское духовное училище, которому здание принадлежало когда-то, тоже на него не претендовало. Снести полуразрушенную сторожку не давал статус памятника архитектуры начала XX века.

Город готовился к празднованию 1100-летия, мэрия избавлялась от руин и, как вспоминает Женя, Центр по охране памятников (НПЦ) предлагал аренду здания всем подряд.

— Это маленький дом, сторожка. Небоскреб я бы не потянул по деньгам, — словно оправдывается Женя. — А здесь можно было открыть кафе.

В общем, дом он взял.

В августе 2003 года псковский комитет по управлению госимуществом и НПЦ заключили с Женей договор № 1510 об аренде Дома привратника на 30 лет. В нем указывалось, что «в качестве арендной платы Арендатор производит ремонтно-реставрационные работы» памятника. Город получает красивое, отреставрированное здание и налоги, семья Жени — работу на 30 лет.

Следующие пять лет Балагин провел на стройке.

— Полгода только кладку перебирал, кирпичик к кирпичику, — говорит он. И объясняет, что в архитектуре это называется анастилоз — восстановление памятника из его же материалов, методами его эпохи. Так восстанавливали Пантеон в Риме, Акрополь в Афинах — и вот еще сторожку в Пскове.

Как пазл, Женя разобрал остатки старых стен и заново собрал из тех же кирпичей. Перерыл блошиные рынки в поисках старинных ручек, дверей, шпингалетов и печных изразцов. Когда под фундаментом дома обнаружился кусок крепостной стены Среднего города середины XIV века, отреставрировал, законсервировал его и открыл для туристов.

Параллельно Женя за свои деньги оформил для Дома привратника паспорт памятника, оплатил проект реставрации, провел коммуникации, пристроил кухню для будущего кафе.

Все это время Женя зарабатывал, держа крошечную закусочную «Жук», где работал вдвоем с Машей, женой. В стройку вложили все деньги семьи: дедушка Маши продал свой дом в Самаре, родители Жени откладывали от пенсии.

«На мне долг чести», — теперь говорит Женя. Всего на Дом привратника он потратил 7,5 миллиона рублей.

«Начало гос. отжатия»

Проблемы дома начались, как только реконструкция дома была завершена.

В толстой пачке документов, которую, сидя на кухне, листает Балагин, 2007 год отделен наклейкой: «Начало гос. отжатия». За ней следует пачка писем от Росимущества. Сначала — о том, что Дом привратника передан в казну РФ (площадь дома указана вместе с возведенной Женей пристройкой), затем — что Балагин должен переоформить договор с Росимуществом (как только дом был отстроен, аренда «за реставрацию» вдруг прекратилась) и заплатить долг по аренде.

Дальше — понятно: в приватизации, отдельно прописанной в договоре, Жене отказали (приватизировать памятники архитектуры запрещено), долг за аренду рос, в Домик привратника и закусочную Жени пошли массовые проверки — от санэпидстанции до пожарных, «Жука» пришлось продать. Туда несколько раз приезжали бандиты: угрожали посетителям и Маше, разгромили мебель. Женя вспоминает, что однажды успел задержать бандита, вызвал полицию. Когда он доехал до отделения, нападавший на Машу уже был на свободе.

— Жена — это все, край, — говорит Женя. — Меня пусть бьют, но женку-то не трогайте, это ж святое. Если б я кого-то тогда побил или, не дай бог, поломал, меня бы посадили. Им бы это очень классно было — меня посадить. Балагин — уголовник, дом забирают… Пришлось терпеть этот позор.

«Надо дом отдать»

Женя вообще, кажется, живет по кодексу поведения XIX века. Говорит несовременным, былинным языком («Много судов я прошел в этой жизни. Везде я был прав, но не везде выигрывал»). Выглядит, как крестьянин с картины Репина, и держится так, что через десять минут кажется, что знаешь его всю жизнь.

Нужно объяснить важную вещь: Женя и Маша — православные. Верующие настолько, что, будучи знакомыми два дня, отправились к старцу Николаю (Гурьянову) просить жизненного совета. Вместо совета старец сказал: «Венчайтесь». Маша с Женей сначала удивились. А потом обвенчались.

Перед тем как взять в аренду Домик привратника, Женя тоже поехал к отцу Николаю, уже на могилу, спросить — нужно ли. «Тяжело ведь разобраться, твоя судьба или не твоя». И воспринял как знак, когда на следующий день НПЦ предложил подписать договор.

Оставшись без бизнеса, дохода и с перспективами вот-вот потерять дом, Женя пошел работать на стройку к протоиерею Олегу Теору, настоятелю храма Александра Невского и их с Машей духовному отцу. Туда же пришла Маша: ей очень хотелось «пойти по медицине», но отец Олег сказал, что в церковной лавке не хватает людей.

…Маша ждала ребенка, суды по домику шли один за другим. А потом случилось самое страшное. У ребенка обнаружили синдром Дауна.

— Самое тяжелое — это дети, — говорит Женя.

Мы сидим на кухне квартиры, купленной Балагиными на «материнский капитал». Пахнет пирогами, старшая, девятилетняя Саша, только вернулась с урока танцев и — тонкая, легкая — как будто летает по дому. Младшая, жизнерадостная Серафима, доверчиво сидит у меня на коленях, весело улыбается во весь рот.

— Серафима нас чуть не сломала, — говорит Женя и смотрит в пол. — Машу врачи, видать, берегли, а мне сразу сказали: там синдром Дауна, сердце ужасное — не сердце, какой-то мешочек — кишечник надо будет сшивать…

Так было страшно: блин, рождается человек, а будут ли его спасать? Сразу сказал врачам: вы не думайте, мы ребенка не бросим, в детдом не сдадим, если есть возможность — сделайте все нормально… Сделали! Помог нам Господь, дал хороших людей.

Из-за врожденного порока сердца Маша едва перенесла роды. Женя разрывался между умирающей женой, ребенком, которому в первые же дни жизни сделали две операции, тяжбой с Росимуществом («Я ждал, честно говоря, ОМОН»). И церковью, где работал.

Именно в этот момент к Жене подошел отец Олег и сказал: «Мне Бог открыл: надо (дом) отдать».

«Это наше государство. Мы ему доверяем»

К псковскому митрополиту Евсевию отец Олег отвез Женю сам. У Балагина сохранился черновик написанного тогда «Рапорта» (так и называется) на имя «Его Высокопреосвященства Высокопреосвященнейшего Евсевия»: мол, готов передать Дом привратника безвозмездно.

Второй раз Женя приехал в епархию один — подписывать документы о передаче дома. Но кроме «батьков» его встретили сотрудники Росимущества — те, с кем он все эти годы судился.

Уже понимая, что проиграл, Женя на всякий случай спросил: «Вы не боитесь, что вас тоже кинут?»

— Нас не кинут, — усмехнулся митрополит. — Это наше государство. Мы ему доверяем.

Женя позвонил отцу Олегу — посоветоваться, что делать.

— Делай, как владыка сказал, — был ответ.

…Женя понимал, что Дом привратника уже не вернуть. Бороться оставалось за жизнь Серафимы, за здоровье получившей инвалидность Маши. И за веру.

Я пытаюсь перевести чувства, пережитые Балагиными, на понятный светским людям язык эмоций. Проще всего сравнить это с предательством родного отца. Но справиться с обманом человека можно. У Жени и Маши развалился весь мир.

— Я все время думала: что я не так делала? Отец Олег — он с нами десять лет. Он нас венчал, мы ему исповедовались, он все про нас знал, — говорит Маша, и непонятно, чего в голосе больше — удивления или обиды. — Я приползла к нему с умирающим ребенком, я убита, я выжата. Только Серафима его раздражала! Она его обличала: нас обокрали, и еще родилась она. Мы этот дом — ну, дом — уже пережили. Но предательство — это… это не поддается вообще ничему.

— Ой, Машенька… — выдыхает Женя. Молчит.

— У священников такая же работа, как у врача, — размышляет вслух Маша. — Если они хорошо ее выполняют — зачем считать их святыми?

— Отец Олег ведет огромную деятельность, огромную, — вступается Женя. — Он практически не спит, ночью у него постоянно свет. Он считает, что бьется с бесовской силой — реально считает… Батюшка — неоднозначный, но я признаю его заслуги, не надо его клеймить… Как он говорит? «Церковное отдайте церкви». Церковное — выше человеческого, намного. А мы — мы как щепка в общей рубке леса… Только, —Женя вдруг не может сдержаться: — Почему он так с нами? Мне говорят теперь, что я себе кумира воздвиг, каяться нужно. Я грешник, оказывается, теперь…

— Когда Серафима родилась, у меня такое отчаяние было, — говорит Маша. Она стоит посреди кухни — тонкая, очень красивая, со строгим и горестным лицом византийской иконы. — Мне вообще не хотелось жить, вообще. Я в больнице сходила на исповедь. Батюшка мне сказал: вы находитесь в состоянии душевного самоубийства. Я готова была спрыгнуть откуда-то. Потому что я… всё.

Я пересказываю Балагиным сюжет фильма «Левиафан». Женя кивает: ничего удивительного в этой истории для него нет. Разве что измена героини мужу: «Когда семья распадается, надежды нет. Семья человека держит».

— Вообще план у меня был — открыть кафе, а потом уехать в деревню, оформить дедовский пай, чтобы была своя еда, — вдруг говорит Женя. — Работало бы кафе — оно бы съедало. Земля брошенная, стоит под паром, дала бы урожай хорошо… Мы можем вырастить — а где продавать?

У отца Олега Женя проработал еще три года и ушел: «Как дом забрали — отец Олег сразу жесткий стал. В оконцовке чувствую — меня просто выкуривают. Когда увольнял, кинул на полтора месяца, зарплаты не дал».

«Пускай они идут каяться»

В первые дни после рождения Серафиме зашили кишечник, сделали операцию на сердце. Направление на операцию дали и Маше, предупредив, что без нее она не доживет и до сорока лет.

— Я еще ползаю, помираю, — вспоминает Маша. — Каждый день боюсь, что Серафима умрет, каждый день в слезах ползу в церковь, причащаю ее, причащаю… Какой храм ближе? Василия на горке. Там отец Андрей. Однажды пошла к нему Женина мама, рассказала: «Вот, знаете, у них дом отобрали…» А отец Андрей говорит: «Радуйтесь, что вы еще с квартирой остались. Не знаю, у кого сейчас их дом, но пускай они идут каяться, они в секте были», — это он так приход отца Олега называет… Мама приходит, говорит: вам надо идти каяться.

— Мне каяться! — не выдерживает Женя.

— Я говорю: стоп. Отец Андрей с отцом Олегом при встрече целуются. Почему он такое про него говорит? Ладно, проходит время. Нам приходит уведомление, что мы должны Росимуществу 170 тысяч за аренду земли под домом (даже когда дом был передан епархии, счета продолжили приходить Балагиным. — Е. Р.). И там же написано, что дом передан в пользование отцу Андрею — тому, к которому я ходила.

— Хватит, Маша, — перебивает Женя. — Это ведь грязь. Там, где должно быть свято и чисто, — там грязь. И не надо эту грязь выливать.

К отцу Олегу семья больше не ходит, причащается в церкви недалеко от дома. Женя не исповедуется: объясняет, что не хочет говорить одним священникам гадости про других.

После статьи о Балагиных в газете «Псковская губерния» Женя почитал отзывы о «сволочах-попах» и расстроился едва ли не больше, чем из-за дома: «Не надо марать патриархию, это отшатнет от веры народ. Нас, верующих, и так мало». Меня Женя попросил не писать о «батьках» вообще ничего. Я убеждаю его, что церковь не равна вере, и патриархия в последние годы сама отвращает от православия людей. И, чувствуя вину перед Женей, все-таки не выполняю его просьбу. Мне кажется, вера не должна быть слепой, а стойкость, прямодушие и глубина веры Жени говорят в пользу православия больше, чем не выдержавшие проверки жизнью проповеди псковских «батьков».

«В храме работы много»

Отца Олега в Пскове я не застаю: настоятель храма Александра Невского, духовный пастырь воинов Псковской епархии и атомной подводной лодки «Псков», капеллан, служивший в Югославии и Чечне, позирующий на фото с десятком орденов на груди, отец Олег оказывается в командировке.

Дозваниваюсь ему позже. Священник вспоминает Домик привратника сразу: «Это была собственность церкви в XX веке. Я давно говорил Евгению: то, что оккупанты отобрали, — все возвращается. Немцы, когда у нас набедокурили во Второй мировой войне, тоже каяться приезжали, и плотят ущерб нашему народу».

Я спрашиваю, почему никто не возместил Евгению потраченные на реставрацию 7,5 миллиона.

«Я не в курсе, — медленно отвечает отец Олег. — Я слаб в делах юридических».

Зарплату за полтора месяца, по словам отца Олега, Женя сам не забрал: «Пусть придет — мы все ему возместим».

— То есть вы с Евгением расстались полюбовно?

— Я его приглашал потрудиться — нам баки надо было ставить, — он не пришел, — обиженно говорит отец Олег. Видимо, не простил.

Я слушаю мягкий протяжный голос. Он рассказывает, что в здании пединститута, к которому относится сторожка, раньше была Псковская духовная семинария, что учился там патриарх Тихон, преподавал Алексий I Симанский… Голос звучит убаюкивающе, имена внушают почтение… Я несколько раз переспрашиваю, как быть с тем, что Балагин потерял дом, деньги, работу, которая могла бы кормить его семью. Отец Олег, кажется, искренне не понимает, о чем я:

— Я сразу ему говорил, не стоит за это браться, это же все церковное. Лучше чем-то другим заниматься. А насчет полутора месяцев — он как-то потерялся у нас. Пусть придет ко мне и все выяснит. В храме работы много.

«Левиафан»

В сентябре 2014 года Женя пошел на прием к губернатору Андрею Турчаку.

— Я только зашел, сказал: «Здравствуйте», — он сразу ду-ду-ду: «Я про вас помню, я за вас знаю…» — вспоминает Женя. — Я хотел сказать: раз мы не получили денег как собственники — пусть по смете заплатят, как работникам. Но никому не нравится деньги отдавать.

В итоге губернатор посоветовал Жене обратиться в псковское отделение «Ассоциации юристов России». Там изучили Женины документы и предложили подать иск против Псковской епархии — фактически против отца Андрея. Женя не хочет: «Он ведь ни при чем».

…К Дому привратника на улице Советской мы приезжаем в воскресенье. Пасмурно, грязно, по фасаду карабкается трещина, около запертой двери — табличка с крестом: «Псковский государственный университет. Центр духовно-нравственного развития во имя святителя Тихона Патриарха Московского» — патриархия разместила там часть кафедры теологии (ее открыли в 2013 году).

Женя выскакивает из машины, бегом устремляется к сторожке.

— Смотри, все подлинное! Вот эта стена — более ранняя, XVIII век. А это —XIV век. Тогда огнестрельного оружия не было, видишь, камни просто набросаны? Трава уже подбирается, а у меня расчищено было все. Вот мостовая. Она под землей нашлась, я ее поднял, очистил. Даже камни подлинные, смотри, затерты ногами…

Мы кружим вокруг запертой двери, Женя с восторгом маньяка-историка показывает фонарь, купленный им в антикварной лавке, старинную дверную ручку из брошенного дома, кусок некрашеной старой кладки, специально оставленный на фасаде…

Я слушаю и думаю: если снять о Балагине новый «Левиафан», в этом фильме не будет ни красоты заполярных пейзажей, ни моря с тяжело плещущейся волной. Ни играющих желваками сильных мужчин, ни абсолютного зла попов. Квартира Балагиных в разваливающейся «сталинке», вся в обледеневших выбоинах дорога, на которой подпрыгивает и скрипит древняя Женина «семерка». Отвалы грязного снега, обледеневшие ларьки рынка, жирные утки в проталинах бурой Псковы… Вместо вечно пьяного мэра — бодрый розовощекий Турчак, вместо непреклонного церковного иерарха — батюшка с хитрым взглядом…

— Смотри, он уже пошарпанный, везде трещины… Убивается в мясо. Никому он не нужен, этот дом, — говорит Женя.

По фасаду сторожки ползет зеленоватая плесень, трескается желтая штукатурка… Это мир, где не бросаются в море с обрыва, думаю я, не хватаются за ружье. Просто, как все, живут.

P.S.Редакция «Новой газеты» передаст материал о Евгении Балагине Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу.